Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

ОТ СОСТАВ�ТЕЛЯ

В. ЛеГеза родом из Киева, архитектор по образованию, живет в Эванстоне (�ллинойс). Публикуется в США, России, Украине, �зраиле, Германии и других странах. Автор книг «Эмигрантские сказки» тт.1-2, «Хвосты и крылья», «Повести Кошкина», «My Grandma’s Chevy» и более 80 опубликованных рассказов, статей, стихов. Книги В. ЛеГезы можно купить на сайте Amazon.com (поиск — «V. LeGeza»). Готовится к выпуску сборник новых рассказов автора «Тигрица Мотя».

Владимир Хохлев живет в Санкт-Петербурге. Он прозаик, сценарист, поэт, журналист, главный редактор журнала «Бег», член Союза Писателей России и Литературного фонда России, лауреат престижных литературных премий, автор девяти книг прозы и стихов. Недавно Владимир Хохлев избран действительным членом Академии русской словесности и изящных искусств им. Г.Р. Державина, с чем мы его сердечно поздравляем!
Семён Каминский,
newpoza@gmail.com
_____________________


В. ЛеГеза
СЛОЖНОСТ� ПЕРЕВОДА

Отец погрузился на рыжий кухонный табурет, широко расставил ноги, набрал в легкие побольше воздуха и начал так:
— Ты думаешь, сынок, что умнее всех? Мнишь, что знаешь, как мир устроен, и все вокруг тебя — дураки сплошные и придурки. Воображаешь, что мы, твои родители, вчера родились, лаптем щи хлебаем, не рубим, не сечем, не догоняем, не имеем представления, что творится на свете, темные, как сто подвалов, тупые, как сибирские валенки, серые, как тамбовские волки. Живем по старинке, носим воду решетом, жуем портянку, мышей не ловим и годимся только на свалку. Зря только хлопаем ушами по щекам, а тебе вешаем лапшу на уши.
Ты считаешь, что ты соль земли, пуп мироздания, единственный свет в окошке и луч света в темном царстве, звезда в ночи, роза меж лопухов и бурьяна, сердце и печенка, ангел во плоти, чудо из чудес, зеркало всех совершенств, мимолетное виденье и гений чистой красоты, изумруд яхонтовый, зернистый жемчуг, алмаз в золотой оправе, чистый кристалл, ясный месяц, чудо в перьях и солнце в небе, и все к тебе и должны относиться соответственно.
Чепуха на постном масле! Только для родителей ты представляешь какую-то ценность, и все! Только для нас, поскольку мы тебя лично родили и вырастили на свою голову. Остальным на тебя наплевать с высокой колокольни, начхать и растереть. Поверь своему отцу, который знает жизнь.
Тебе кажется, что каждому встречному и поперечному с первого взгляда ясно, какой ты белый и пушистый, что на тебе перст судьбы, улыбки муз, благословение богов, надежды человечества, лавровый венок и алмазная тиара? Так ничего подобного!
Ты — зеленый и необстрелянный, у тебя молоко еще на губах не обсохло, от горшка — два вершка. Ты — наивный, как майский жук, свежий, как огурец, молодой, необученный, необкатанный, неопытный, неуклюжий, небритый и небитый. Смотришь на жизнь, как баран на новые ворота, и ветер бродит у тебя в голове.
Вот уйдешь из-под крыла, вылетишь из гнезда, свалишься с небес на землю и увидишь, как тебя будут толочь в ступе, тереть об асфальт, гонять, как сидорову козу, вздрючивать, жучить, щучить, выбивать из тебя дурь, сгибать в бараний рог и в подкову, шерстить, варить в щелоках, протаскивать сквозь огонь, воду и медные канализационные трубы, топтать надежды, выбивать бубну и душить прекрасные порывы. Готовься к настоящей жизни! Впереди у тебя — серые будни, оторванные годы, ночи без просвета, дым без огня, Пьер без ухов, глас без послушания и... и… — отец перевел дух.
— ... и язык без костей, — добавила мама. — Люди всегда готовы обвести вокруг пальца наивного дурачка, как ты: всучить кота в мешке и журавля в небе, подсунуть свинью, надуть, объегорить, облапошить, обделить, надурить, прокатиться нашару, воспользоваться твоей неопытностью и добротой, нажухать, сдать крапленые карты, заломить цену, содрать три шкуры, снять пенки, слизнуть сливки, наврать с три короба, насочинять сорок бочек арестантов, обобрать и подогреть...
— Подобрать и обогреть?
— Нет, наоборот, напоить до бесчувствия, заговорить до полусмерти, усыпить бдительность. Ты уши не затыкай, мы все равно до тебя докричимся, достучимся, добьемся… — мать перевела дыхание, и опять вступил отец:
— Мы с тобой так откровенно говорим не для того, чтоб тебе морочить голову, капать на мозги, действовать на нервы и мотать душу, а чтоб поделиться бесценным жизненным опытом, который собирали по крохам, золотникам, по зернам, каплям и крупицам, и зарабатывали собственным горбом, кровью и потом, тяжким трудом и мозолистыми руками. Конечно, в свои девятнадцать ты думаешь, что ты — стреляный воробей, тертый калач, пуганая ворона, умная Эльза, храбрый портняжка, премудрый пескарь, хитрый змий, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Помню, сам был такой в этом возрасте. Но послушай родителей... — он еще возвысил голос.
Сын вежливо кивнул, сдвинул на затылок наушники и выключил портативный радиоприемник:
— Очень интересно, Дэд, но я не все понял. Скажи по-английски... Мам, я могу иметь один больше чашку кофе? (Он старательно и медленно выговаривал слова, будто косноязычный, обращающийся к глухим.) Я есть столько голодный, могу слопать лошадя.
Родители беспомощно переглянулись. Мать вздохнула, налила кофе и подвинула бутерброды. Отец откашлялся, поднял палец и важно произнес, тоже очень медленно, подбирая слова:
— Take care, son! Life is… is… was…
— Life is tough… и как это? and difficult! — Добавила мама. — We love you.
— Да, love you, — повторил отец как слабое эхо.
— OK! I love you too, — согласился сын и опять надел наушники.
Поговорили.



Владимир Хохлев
СТОП-НОГА

На этой станции одно время поезда останавливались, как на конечной. Но садоводы, кому дальше надо, чтобы время не терять и в городе не киснуть, досюда, все равно, ехали. Чтобы на свежем воздухе свою электричку дождаться.
Вот и я однажды, тоже еду вечерком — осень на излете была! А за окном — не то дождь, не то снег, холодно, сыро. � в вагоне — также. Но у меня все с собой. Периодически опрокидываю бутылочку — согреваюсь.
Слышу: поезд прибыл на конечную станцию. Просим пассажиров выйти из вагонов. Ну, вышел. Темно на улице, ночь почти. Дождь вроде не идет, но какая-то сырость в пространстве. На платформе пара-тройка человек — кто в такую погоду, на ночь глядя, на дачу едет? Одиночки.
Прогуливаюсь по перрону, временами не забываю согреваться. А фонари светят, как из космоса — мутно, белесо и совсем не ярко. Мигают еще. Я, то и дело, вдоль рельсов взгляд бросаю — дальше ехать хочется. Но пока не видно, ни огонька, ни намека. А по часам вроде бы поезд уже должен появиться. Ладно, подождем, воротник поднял, ссутулился, чтобы тепло из себя не выпускать, брожу. Закурил. Вдруг, я и не видел никого, из-за спины голос:
— Молодой человек, угости женщину… покурить.
Вздрогнул от неожиданности, оборачиваюсь… Действительно женщина рядом. Качается. Чего-то еще сказать хочет, но не получается у нее. �нстинктивно оглядываюсь, до ближайшего, нормального пассажира метров тридцать. Это так, на всякий случай. Осматриваю даму: объект вроде бы не опасен, обычная железнодорожная выпивоха. В пальто сером, длинном и грязном, с запахом характерным, на рукавах как будто рыбья чешуя поблескивает. Ну, ты понимаешь, все как положено.
— Дай покурить-то. — Голос хриплый и уже обиженный. Как будто я уже обещал, но обманул.
— Ну, на. — Сигарету сам из пачки вынул, руки у нее грязные, подаю вперед фильтром.
— А прикурить?
Щелкнул зажигалкой, прикурила, как-то боком отошла. Я облегченно вздыхаю, но вижу, обратно плетется.
— Ты чего пьешь-то?
— Одеколон! — Злюсь, начинаю грубить. — Я вам дал сигарету, отстаньте! — Как еще с такими прилипалами быть?
— Ну, ладно. — Отошла, через полминуты опять. — Ну, дай приложиться-то. На один глоточек всего. Не видишь, женщина замерзла?
Зря я тогда на платформе пил… Увидела откуда-то издалека, ее и потянуло. А надо было просто так погулять. Но что делать? Теперь не отстанет, пока на глоточек не дашь.
— Ладно, — говорю, — дам на глоточек, но приложиться не дам. Есть тара какая-нибудь — отолью.
Гляжу, глаза радостно заблестели. Долго роется в своих бездонных карманах… � ничего не находит.
— Куда отлить-то? Видишь, нет ничего! — руки развела.
— Не мой вопрос. — Я опять злюсь.
— Молодой челов-е-ек, — тянет, — я все-таки женщина. — Тянет, икает.
— Стоп-нога. — Обидел, конечно, но уж очень отшить хотелось.
— Грубиян, невоспитанный. Вот сюда лей. — Складывает грязные ладони в лодочку.
— Прямо сюда?
— Давай, давай! Очень выпить хоч…ся!
— Ну, уговорила — лью. Держи крепче, не расплескай живительную влагу.
Отлил ей в ладошки немного, выпила, руки облизала и об пальто вытирает.
— А закусить есть?
У меня нет слов. Смотрю в упор, взываю к совести, но та глубоко и надежно упрятана. Смотрит своими маслеными глазами — и хоть бы что.
— Без завтрака сегодня… А уже вечер.
Я все-таки добрый человек: в боковой карман рюкзака лезу, от городского батона отламываю горбушку.
— Спасибо! — хватает булку, отходит, отворачивается и неестественно, наверно, без зубов была, долго ее жует. Я понимаю, что передышка временная — сейчас еще раз закурить попросит. В это время ситуация на дороге меняется — семафор в мою сторону зеленым зажегся. Но поезда все еще не видно… Может, думаю, пока не поздно, перенести рюкзак метров на тридцать. Тогда пострадает еще один, ни в чем не повинный человек. Он и так все видит и наверняка сочувствует. Ладно, остаюсь на месте. Может, сама отвалит.
— Добрый человек, возьми меня с собой. — Снова голос из-за спины.
Ну, как ты думаешь, я обалдел. Вот как человеческая доброта к доброму человеку других людей располагает! Стою спиной, не оборачиваюсь, и даже не знаю, что ответить. � съязвить хочется, а может и обидеть еще раз сильно, чтобы задумалась о себе, но не придумаю как. А тетка, опять:
— Ну, возьми меня к себе. Видишь, я одна на станции, совсем промокла. �каю вот.
— Куда я тебя возьму? — Отвечаю грубо, с наездом, чтобы разом покончить со всем этим.
— Как куда? К себе домой! Ты где живешь?
— Неважно! — Скажешь, так уплетется следом, потом не отвяжешься. Не возвращаться же в город из-за нее.
— А что ты испугался. Не сделаю я тебе ничего. Погреюсь, отосплюсь и поеду домой.
— Сейчас поезжай.
— Да там эти… Ну, ты их не знаешь. — Вспомнила кого-то. — Нет, сейчас не могу. С тобой хочу!
— А я не хочу!
— А я, все равно поеду!
— Я тебя сейчас в милицию сдам.
— Кому, Петьке? А зачем я ему нужна? Он наоборот рад будет, что ты меня увезешь, у него сразу показатели по этой станции повысятся. Я же ему все углы обоссала… не специально, конечно, просто писать очень хотелось… Такая дурочка, простая. — Женщина смеется и сморкается в рукав, другим рукавом подтирает нос, продолжает канючить. — Ну возьми меня к себе… Всего на одну ночь-то.
— Да, жена у меня дома. Понимаешь?.. Печку топит. Ужин греет. Ждет. — Вру я, уже не выдерживаю. — Ну, как ты думаешь: вот мы так приедем? Вдвоем!
— Жена? — Трет лоб. — Да, жена — это некстати. Я думала, ты один будешь. Ладно… Лучше я с твоим соседом поеду. Вон поезд твой — не опоздай к своей жене.
Отходит и, не оборачиваясь, идет дальше по перрону в сторону моего одинокого попутчика. Ее штормит жутко… Отмахивается от меня руками, что-то кричит.
Я, наконец, облегченно вздохнул, только «соседа» жалко стало.
Так и расстались, и больше эта дамочка мне ни разу не встретилась.