Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

ОТ СОСТАВ�ТЕЛЯ
Евгений Лукин — известный российский писатель, главный редактор литературно-художественного журнала «Северная Аврора». Живет в Санкт-Петербурге. Публиковался в журналах «Костер», «Нева», «Аврора», «Дарьял», «Литературная учеба», «Русская литература», «Флейта Евтерпы» (США), «Новый берег» (Дания). Автор стихотворных сборников «Пиры», «Sol oriens», «Lustgarten, сиречь вертоград царский», романа «По небу полуночи ангел летел», сборника литературно-философских эссе «Пространство русского духа», книги «Философия капитана Лебядкина» и других. Переводчик произведений древнегреческих авторов, скальдов, современных немецких и норвежских поэтов. Опубликовал стихотворные переводы древнерусских песен «Слово о полку �гореве», «Задонщина» и «Слово о погибели Русской земли», высоко оцененные академиками Д.С. Лихачевым и Л.А. Дмитриевым. Член Союза писателей России. Лауреат литературной премии имени Н.В. Гоголя (2006).
В связи прошедшим недавно Днем рождения Санкт-Петербурга (27 мая), мы предлагаем нашим вдумчивым читателям познакомиться с небольшими фрагментами из книги Евгения Лукина «Lustgarten, сиречь вертоград царский» — философскими, ироническими стихотворениями в прозе об истории и современности Летнего сада, как некоего символа России.
Семён КАМ�НСК�Й, newpoza@gmail.com
_______________________


Евгений ЛУК�Н

ЛЮСТГАРТЕН, С�РЕЧЬ ВЕРТОГРАД ЦАРСК�Й
(Фрагменты из книги)


УТРЕННЯЯ ГАЗЕТА
Тихим воскресным утром — осень, солнце, Нева — ты сидишь под зеленым шатром чайного домика Шарлеманя, маленькими глотками прихлебываешь крепкий кофе и степенно читаешь утреннюю газету. Ни войны, ни крушения, ни прочие страсти мира не могут нарушить гармонии этого солнечного утра в Летнем саду.
Глаза пробегают газетный текст, едва касаясь печатных знаков и таящегося за ними смысла. Мировой потоп или падение вавилонских небоскребов едва ли затемнят светлое возвышенное настроение. Впрочем, всегда есть возможность перевернуть страницу и прочесть длинные размышления о вечности.
А вот и широкошумящее послание одного знатного поэта, который жил да был в России, а потом отбыл на Запад, поскольку там, говорят, как-то вольнее дышится. «На земле есть два человечества, — пишет он из прекрасного оклахомского далека, — человечество человеков и человечество памятников».
Эта многомудрая мысль заставляет тебя задуматься: «Ежели человечество человеков есть множество всех, то человечество памятников есть множество избранных, и тогда промысел человека состоит лишь в том, чтобы из человечества человеков правдами-неправдами угодить в человечество памятников.
Летний сад — любопытный образчик такого человечества памятников. Вот ущербный бюст римского баловня Нерона, который по своей прихоти спалил Рим. А вот мученический бюст его учителя Сенеки, который по прихоти Нерона покончил жизнь самоубийством. Палач и жертва уравнены в человечестве памятников.
В человечестве памятников нет разницы между разрушителем и создателем, между Геростратом и Праксителем. Человечество памятников бесчеловечно, а значит — невозбранно от Бога. Наверное, поэтому на Западе над могилами издавна воздвигались чудесные монументы, а в России — вечные кресты».
Этакая роскошь — тихим воскресным утром пройтись по тенистым аллеям Летнего сада, полюбоваться кремнистой аллегорией зари, а потом пуститься по кругу — от солнечного полдня до восьмиконечного заката. � почему-то не обнаружить среди них мраморного двойника знатного поэта.


РАЙСКАЯ УСАД�ЦА
Как дело было? Государь Петр Алексеевич, возмечтав воздвигнуть на севере парадиз, собрал многотысячное войско — блестят пушки, натертые ружейным маслом, блестят солдатские парики, натертые маслом льняным — и двинулся в поход к невским берегам, где разбил в пух и прах шведскую драгонию.
Разутешился государь Петр Алексеевич и пошел вдоль реки — через дремучий ельник да чахлый березняк — искать подходящее место для парадиза. � вдруг видит — цветет на берегу прекрасный сад-виноград, а посреди стоит усадица, обсаженная зелеными пучками петрушки: парадиз, да и только!
Посылает Петр Алексеевич фельдмаршала Меншикова спросить, нельзя ли купить эту райскую усадицу? Старая служанка по-чухонски пояснила, что хозяина — майора фон Конау — нет дома. «Конау?» — переспросил Меншиков и, довольный, отрапортовал государю: «Уконал хозяин, Петр Алексеевич!»


ГОСПОД�Н ШАУБ�НАХТ
На берегу пустынных волн — твердая нога к морю приставлена, подзорная труба на море направлена — стоит царь Петр Алексеевич. Полный великих дум, смотрит в подзорную трубу, не появится ли какой-нибудь парус на горизонте? Но пуст и мрачен горизонт — не видать ни шведских, ни английских, ни голландских парусников.
На берегу пустынных волн неотступно стоит царь Петр Алексеевич. День регулярно сменяется ночью, а он никуда нейдет с поста. � вот однажды видится ему, что вьется по ветру трехцветный флаг — идет по Неве чужестранный галиот. Обрадовался царь, заметался по берегу, закричал что есть мочи: «Едут гости! Гости едут!»
Корабельщики только бросили якорь — загрохотали медные пушки, заполыхали огненные потехи, озарилось над парадизом хмурое небо: здравствуйте, гости дорогие! Корабельщики только сошли на берег, а там уже накрыт под липами царский стол — беломорская рыбица, соленые грибы, моченая брусника: кушайте, гости дорогие!
Вдосталь пируют корабельщики, а заполночь замечают — человек с подзорной трубой опять стоит на берегу пустынных волн. Фельдмаршал Меншиков им поясняет: «Это политиколепный Петр Алексеевич следующих гостей к обеду ждет». Подивились корабельщики и окрестили бедного полуночника Шаубинахтом — ночным дозорным.


ПЕРВАЯ СТАТУЯ
Господин Шаубинахт — старый шкиперский кафтан с серебряными пуговицами да потертые ботфорты — перед обедом опрокидывает рюмку крепкой анисовой водки и следует на кухню, где колдует подле горящего очага кухенмейстер Фельтен — кружевные брабантские манжеты и роскошный аллонжевый парик.
Господин Шаубинахт заглядывает в большой медный котел, где духмянится мелко нарезанное зеленое крошево с молодым ветчинным сальцем и распаренной перловой крупой, опрокидывает еще рюмку крепкой анисовой водки и закусывает квашеной капусткой, круто приправленной луком и ореховым маслом.
«Вот я, — говорит господин Шаубинахт, — знатный русский токарь». «А я, — говорит кухенмейстер Фельтен, — знатный русский пекарь». «Какой ты знатный русский пекарь — ты обыкновенный швед!» — восклицает господин Шаубинахт, достает из кармана готовальню и начинает щекотать кухенмейстера Фельтена циркулем.
Однажды, когда господин Шаубинахт эдак щекотал кухенмейстера Фельтена, на кухню явился денщик и доложил, что шведский король с многотысячным войском занял простую русскую деревню Заморево. Господин Шаубинахт был в ярости и, воскликнув: «Отсель грозить мы будем шведу!», проткнул кухенмейстера Фельтена насквозь.
Поутру господин Шаубинахт очень сожалел о случившемся. Опрокинув рюмку излюбленного напитка, он как будто озарился, приказал принести стеклянный сосуд, поместил туда бренные останки кухенмейстера Фельтена и доверху заполнил крепкой анисовой водкой. Так в Летнем саду появилась первая статуя.


НЕНАГЛЯДНЫЙ �ДОЛ ВЕНУС
Свершилось! Петр Алексеевич получил от папы римского подарок — статую богини любви, сиречь белую дьяволицу. � так прекрасна была статуя, что царь тут же окрестил ее ненаглядным идолом Венусом и приказал фельдмаршалу Меншикову приставить к ней надежного караульщика. Поскольку такого на Руси трудно было сыскать, выписали из неметчины. Приехал караульщик, взглянул на статую, взглянул на царя и загадочно произнес: «О, Пиотр, Пиотр!».
Вот стоит в Летнем саду караульщик — зеленый камзол обшит серебром, сапоги начищены до блеска, огневая пищаль водружена оплечь — охраняет римскую богиню. Очей не сводит с нее ни днем, ни ночью. Кажется, скоро сам окаменеет под ветром, как эта мраморная красавица. Но погреться в караулку нейдет — то ли дисциплину соблюдает, то ли любовь стережет. А как завидит царя, так зовет сокровищем полюбоваться: «О, Пиотр, Пиотр!».
Вот катит петербургская зима с разудалым морозным Бореем на облучке и серебряным колокольчиком под месяцем. Царь с челядью перебирается из Летнего в Зимний дворец. На повозки грузится в суматохе домашний скарб — граненые склянницы да канделябры, квадранты да глобус. Тут фельдмаршал Меншиков спохватывается: «Куда ненаглядный идол Венус делся?» — Дак караульщик умыкнул из любви. — «Какой караульщик?» — Дак Пиотровский!


DURA LEX
В оные годы, когда белые ночи были белее, любовь светлее, а Летний сад таинственнее, влюбленные петербуржцы и петербурженки тайком перелезали через ограду и гуляли по волшебным аллеям. Поскольку ночные прогулки в саду возбранялись, на влюбленных устраивались милицейские облавы, и пойманные сопровождались в не столь отдаленный участок.
В не столь отдаленном участке — высокий лоб с умными залысинами — практиковал по ночам некий студент Воробьев, который на допросах любил щегольнуть своими познаниями в области римской литературы и юриспруденции и частенько запугивал допрашиваемых знаменитым латинским изречением dura lex, sed lex — закон суров, но это закон.
В не столь отдаленный участок влюбленных приводили обычно к полуночи, когда студент Воробьев уже дочитывал очередное жизнеописание какого-нибудь римского императора Тиберия, прославившегося тем, что устанавливал в гротах живые статуи фавнов и нимф, которые прилюдно занимались сладострастными утехами.
Начитавшись подобных жизнеописаний, студент Воробьев уже ни на йоту не сомневался, что пойманные любовники совершали в Летнем саду те же развратные действия, что и тибериевские фавны и нимфы. Поэтому знаменитое латинское изречение dura lex, sed lex он переиначивал и толковал по-своему: закон справедлив, но вы все равно сядете.
Однажды к студенту Воробьеву привели влюбленную парочку — тощего очкарика и гарную дивчину, крашенную с головы до пят. Воробьев уже предвкушал слезные девичьи заверения, что ничего предосудительного они не делали — только целовались. Он поднял было палец кверху и произнес: «Dura lex», как дивчина злобно зыркнула на него и гаркнула: «Сам дурак!».


ПЕТРУШКА � ПУШК�Н
Солнце русской поэзии — Александр Сергеевич Пушкин — живет на Пантелеймоновской улице в доме Оливье. Этот дом называется так в честь знаменитого салата, придуманного французскими гурманами, которых суровые якобинцы выдворили из Парижа за изнеженность. Но петербуржцы оказались истинными поклонниками изысканной кухни, и потому приютили несчастных изгнанников. Те в благодарность изобрели салат оливье, который прекрасно сочетается с либерте, эгалите, фратерните и прочими заморскими яствами.
Солнце русской поэзии — Александр Сергеевич Пушкин — ежедневно встает ни свет, ни заря. «Солнышко встало!» — всплескивает руками няня Арина Родионовна и немедля подает утренний завтрак. Как и полагается в доме Оливье, завтраком является упомянутый салат из теплого рассыпчатого картофеля, тающего на губах куриного подгузка, хрустящих соленых огурчиков и мелко покрошенных желтков, обильно политых особенным прованским соусом — изобретением модного французского кулинара �вана д’�ванова.
Солнце русской поэзии — Александр Сергеевич Пушкин — смотрит на блюдо и обнаруживает отсутствие главного ингредиента. «Где петрушка?» — грозно вопрошает он. «Где ж ему быть, — досадует Арина Родионовна. — Опять валяется без толку где-то на огороде». Взбешенный поэт вскакивает — ночной халат, туфли на босу ногу — мчится в петровский парадиз, где на императорской грядке тайком срывает пучок петрушки. Дома, увенчав салатницу зеленым листом, победно провозглашает: «Летний сад — мой огород!»


СОН ПЕТРА ВЕЛ�КОГО
� снится государю Петру Алексеевичу вещий сон, будто рослые преображенцы стоят на краю парадиза и рубят наотмашь невские волны — сверкают в воздухе точеные палаши, летят на ботфорты болотные брызги — отсекают парадиз от материка.
� снится государю Петру Алексеевичу вещий сон, будто конь белый да конь рыжий да конь вороной, под черными паполомами, запряженные цугом, идут по воде, как посуху, и неудержимо тянут за собой парадиз в открытое море.
� снится государю Петру Алексеевичу вещий сон, будто деревья наполняются попутным ветром, как паруса, а ожившие изваяния машут напоследок белокаменными обрубками — и плывет парадиз в незнаемые дали, как волшебный корабль.
А на берегу остаются — дремучие ельники да высокие серебряные боры, светлые озера да чистые святые источники, златоглавые храмы да серые бревенчатые избы, бородатые мужики да спокойные загорелые бабы — прощай, lenobl, прощай, ru!