ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА

ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Имя редактора Татьяны Китаевой (Москва) знакомо читателям литстраницы "Обзора": она постоянно помогает нам составлять поэтические подборки начинающих авторов. А вот сегодня мы предлагаем вашему вниманию подборку стихов самой Татьяны. И хотя вас, возможно, немного удивит их стиль и "прозаический" вид, но — это самые настоящие, самобытные, искренние и замечательные стихи, только читать их нужно не торопясь и очень вдумчиво. Впрочем, мне кажется, так всегда и нужно читать хорошие стихи...
Семен Каминский, newproza@gmail.com
_____________________


Татьяна КИТАЕВА
ИЗ ЦВЕТНОГО ЦИКЛА «ПОПЫТКИ РАДУГИ»


***
Я сижу, не жужжу, на веранде, закрытой вьюном. Проходят соседки, рассматривают дом. Говорят, говорят об одном — какой шикарный дом! И мне становится стыдно, что я спокойно курю и меня не видно.
Я захожу с веранды в дом, думая о том, о сём, и оставляю след — так просто, как будто нет ничего важнее. Не то чтобы стыдно, но хочется поскорее уйти куда-нибудь на... грядки. Там каждый сорняк не к месту, но так гармонично-тесно... Становится интересно. И пусть в неудобной позе — мне стыдно не будет. Вряд ли.
Я вышиваю закат, закат вышивает тени. Уставшие пальцы, привыкшие к лени, едва стыдливо дрожат. Я надеваю кольцо с бриллиантом каких-то карат и вышиваю дальше. Настроение.
В комнате, ближе к окну, где свет, пустой подоконник, на нем иконка да крест. И все. Больше нет мест. Я вижу бога, а он..?
Не стыдно только тому, кого нет.

***
Деревья стройнеют от выправки осени, а звезды с земли городской так подсвечены, как будто бы зайцы уже обилечены, белеют, остатками солнца залечены.
Звонок — и как будто другая эпоха. Я радуюсь голосу. Радуюсь жизни. Хотя и до этого было неплохо, но все-таки что-то должно же случиться — хоть раз в пятилетку с поправкой на кризис. Я жду постоянства, чтоб снова быть робкой. Да, я забываю… — другая эпоха.
И делаю множество лишних движений, но разве застынешь — остынешь, и только. Не то чтобы очень от этого больно, но надо бы выплеснуть настроение — на гору посуды, на то, что не надо, тем более, то, что когда-то уж ранило…
С соседних балконов, как звезды, летят окурки. Загадываю желание.

***
“В бананово-лимонном Сингапуре…” (А. Вертинский)

У Вертинского теплые песни, а Вера — Холодная. Это серьезно, ты слышишь? Это серьезно. Это игра таких же, как мы с тобой, взрослых. Ты п(р)оиграл — мне забыть. И нет уже повода сделать хотя бы ночь, одну, интересней.
Помнишь теплые камни безбрежной Ладоги? Ты искупал в придорожной пыли все грехи мои. Может быть, мне вспоминать и самой не надо бы... Только жаль камни — мы их совсем покинули.
Я не хочу шампанского. Голова болит. Дай мне вина, пожалуйста, красного-красного. Ты же всегда творил меня разными красками, так не вытравливай то, что осталось от вида.
Мы танцевали с тобой на мостах, в Третьяковке даже, я так хотела танца, просто с ума сходила. Кажется, я и влюбилась вот так — однажды, будто, случайно, всю прошлую жизнь любила.
Время — смешной и немножко нелепый жулик, впрочем, отличникам дарит на память пледы.
Надо бы мне хоть раз побывать в Сингапуре... Чтобы все стало, в конце концов, фиолетово.

***
Было ли, не было — все в созвездии снов, руки свело — не больно, еще больней. Ты говорила, есть остров, где нет основ? Я говорю — Робинзон есть и много дней, чтобы сквозь муки страха и бытия дыры латать дыханием сердце-в-сердце. Впрочем, быть может, это была не я. Только куда ж мне с острова-то деться?
Было ли, не было — раз уж была не была? Если сквозь соли слез проступающий иней — каждый из нас, живущих, — уже Паганини. Правда, и правда жизни — на всех одна.
Было ли, не было… Все разольется потом, кляксой рисуя образ почти чернильный — кухня, в кастрюле варится "суп с котом", а на уме, по-прежнему, все красивое — от небывало-морского до звездно-синего.

***
Осень. Приличные люди считают цыплят. Я, как обычно, сбиваюсь на первом же — "раз"... Пульс, отбивая стандартные несколько па, делает вид, что танго — давно уж вальс.
Выключить звук — и слушаться лишь себя. Нет, лишь тебя. Нет, все-таки просто — нас. Будем считать, что это приличный джаз. Будем считать. Раз-два-три-раз-два-три-раз...
Солнце! Лови! Подача не удалась. Кто на воротах? Ну, кто же на этот раз — миг пропустил? Все временные — слазь. Да... Ты прости,
что я не рыдаю от счастья... Осень, я просто целую твое запястье.
...Хожу, бросаю в кармашки время, грею, пока не поздно, пока что осень. Пока я без солнца не стала злей.
И собираю шишки, head-made.

***
Я рядом, здесь... Не ближе и не дальше, как жизнь назад — спешу тобой дышать, затанцевав почти до мыслепада на подоконнике, затаптывая взвесь всех прошлых октябрей.
Иди скорей. Станцуем на карнизе. Так холодно, что остывать нельзя. Но живы мы, а, значит, все не зря. Я подкормлю пожар, ты напои цунами — жизнь очень голодна, питаясь нами.
Открой окно. Впусти в свой домик осень... Она уже давно об этом просит.

***
Последний шанс остаться на мели, и в поисках незанятого чуда скулить, чтобы явилось ниоткуда — как будто сделали, и даже что могли. Чтобы прошло, когда уже не ждали — без препинаний, знаков и отсрочек. Чтоб джокеры представились шутами, а дамы вышли замуж, но не очень.
Набрать с тоски давно забытый номер — вот это номер, скажете, набравшись. А под ребром уже почти что помер тот самый бес, так истово толкавший...
Сюжет сужает горизонт строки — так время мается, соприкасаясь с былью, так мальчик улыбается: а был ли? Так воздух щедро в чепчики бросают...
Так дышится свободно на краю, когда уже и мысли онемели.
Так осень, сделав мертвую петлю, кидается, соскучившись, на шею.


ТЕНЬ ОТ ТЕНИ МОЕЙ…
Тень от тени моей, скажи, сколько нынче зим, убегающих, пригорающих молоком? И букварик молчит, а ведь был он, как бог, един. Оттого ли теперь мы спрашиваем об одном?
По звонку нерастрелянной жизни твоей зверек позвонки тренирует до первой невинной крови. Срок бездействия вышел — и сразу же след берет.
Просто мама, на самом деле, не раму моет.
В Лету канет камнем все, но пойдут круги — как улыбка и благодарность, что накормили — по-домашнему теплым, и от души, с руки. Мы годами с тобой прикармливали мили.
Где-то море танцует тебя по шагам-слогам. Где-то ветер играет тебя, по губам читая.
Тень от тени моей устала как никогда. Отдохни, погуляй. Возвращайся. Я жду. Другая.


СПЕРВА ЗАКОНЧАТСЯ СИГАРЕТЫ…
Сперва закончатся сигареты, потом вино, а потом неделя... Я буду хныкать, что надоело, начну стучаться в окошки ветром, и, как в дешевеньком сериале, растекшись нежностью и тоскою, красиво вздрагивая плечами, — полночи страстно молчать тобою. Смывая утром ошметки ночи, на автомате, сварю твой кофе. Застыв над чашкой, поймаю профиль, тобой мелькнувший, похожий очень.
Потом закончится даже это. И ничего уже не начнется. Я буду кутаться, как от ветра, я буду слушать, как он смеется. И без каких-то сюжетов жанра, и днем, и ночью, и днем, и ночью, я буду разной, я буду странной, я просто буду – и многоточье.
Когда закончится все и время, и многоточье точить устанет, ты вдруг отыщешь забытый берег. И завоюешь одним лишь «Таня…»


ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ
Он нежно целовал ее лицо, пока внутри разгуливал беспутно... С плечей спадала ночь, вставало утро, босое выбегало на крыльцо... И отрешенье отраженьем глаз просачивалось вирусом к сознанью. Он был умен, безудержно брутален. Она… "Она звалась, конечно, Таней". Им был назначен год. И день. И час.
Они слепили из слепых секунд нелепое, казалось бы, созданье. Ни на погост, ни даже на закланье… Языческую формулу причуд — остаток от деленья расстоянья и времени. Просроченные скидки уже не волновали хеппи-эндом, и даже тем, кто будет крайним первым. Они слепили. Жизнью и улыбкой.
А риски памяти — иссохшие дрова. Всегда есть риск, что вспыхнут от кого-то.
…Она который год целует фото.
А у него седеет голова.


ПОЙМАЙ СВОЮ СИНИЦУ И ШЕПНИ…
Поймай свою синицу и шепни — сперва нелепость — извинись за свой французский. Она к тебе летит в нарядной блузке. А у тебя за ней плетутся дни и сходятся в исходе журавлином. Ты для нее, конечно же, любимый. Она — в твоих руках, как ни крути.
Дождись ее. Не отпускай, держи.
Не ради дрожи в глубине души, а для того, чтобы остались силы не выбить журавля из клина.


ПОГАДАЙ МНЕ…
Погадай мне, милая, погадай. Нагадай мне то, чего не пойму. Обещаю — выучу карт словарь, обещай — не скажешь мою судьбу.
За окном январь, полнолуньем сыт, на душе — январь, от мороза бел, и случится что-то — не станет сил, и потом заблудится, между дел. А пока мне белое так идет, и рябина не выржавела в этот раз… помолчим по душам. Да и кто прочтет… Да и кто угадает-то, кроме нас…
А давай с тобой потанцуем вслух? А давай омоем бокал вина! Дай мне руку, милая, руку, друг!
…Не смотрю на линии… Ну их на…


А ЖЕНЩИНА РАЗГЛАЖИВАЕТ ЖИЗНЬ…
В морщинках простыней так много лжи — застиранной, забывшейся, занозной.
И женщина разглаживает жизнь, ссутулившись под тяжестью вопросов.
А за душой — ни дня, а на душе — ни слова. Белеет простыня и пахнет домом
чужим, другой судьбой, другой любовью. И женщина заглаживает болью.
Устали руки судьбы ворошить…
Но женщина разглаживает жизнь.


МИР ПАСЕТ КРАСОТА
От красоты до красоты — ни зги. И пахнет утварью — живой и человеческой.
А если не спасут кого грехи, то пусть смягчат падение беспечностью, когда весь мир пасется красотой, когда неведомы сомнения, а гении беспутны и стучатся на постой, и за пределы получают пени. И
неважно, чья взяла — один ведь счет. Не выплатишь — так выплачешь. Закон. И красота пасет в один загон все, что душа пока не разберет за волокитой пробников ненужных. Дюшес, дюшес… неоколоченная груша.
И сладок мир, пропахнувший грехами. И страшен миг, пропоротый духами,
как будто заменили дермантином твою живую чувственную кожу…
И пахнет человеческой скотиной.
И Богом, на которого похожи.


КALI YUGA
Я отведаю то, что когда-то могла творить, и тебя закольцую твоей и своей свободой. Я исчезну из жизни, но ты на меня не смотри — я стесняюсь, тушуюсь и просто не знаю брода, и не ведаю вед, не помню себя и все, что в последний период совпало с моим столетием. На прощание — можно? — тебя заласкаю бессмертием. И еще поцелую. …Еще поцелую… еще…
Мир, как взятка, алеет потертостью от щеки. А война просыпается только — ей не к спеху. Если б мама сказала греку — не суйся в реку, может, и не завелись бы на дне рачки.
А бывает еще и так, что уже совсем. То есть перепись населению не грозит. Или чувствуешь — остается один санскрит. Или помнишь — останется лишь избыток тем.
Отведи мою душу, пожалуйста, отведи в наш последний, значит — первый период жизни. Извини, мне совсем не хочется быть капризной.
Отведи туда, где все еще позади.