Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

Людмила КОЛЬ

З�Н�Н ЖАСМ�Н

Зина была соседкой.
Она жила этажом выше, и ее сын Сашка часто приходил играть к моему сыну, потому что во дворе все мальчишки знали, что у Гарика «здоровские игрушки».
Зина целый день лежала на диване, а если двигалась по квартире, то только боком, потому что была необъятных размеров и в дверь иначе не проходила.
Сашка прибегал из школы домой, шел в кухню, локтем отодвигал в сторону грязную посуду на столе, освобождая место для тарелки, ел и, сказав «Я пошел, мам», убегал.
— Смотри, недолго! — посылала вдогонку Зина, продолжая лежать и смотреть телевизор или разговаривать по телефону.
Сестра Сашки Ада была намного старше его и уже работала, а младший брат Левка ходил в детский сад.
Собирались все вместе только вечером, когда муж Зины возвращался домой. Он готовил ужин в кухне, а Зина что-то кричала из комнаты, видимо, давая указания. Все носились с тарелками из кухни к телевизору и обратно, оставляли на полу крошки.
�ногда Зина чистила картошку, глядя все в тот же телевизор, а Ада приносила воду и уносила очистки. Сашка мешался под ногами, и между ними часто возникали перепалки. Ада кричала на Сашку и давала ему подзатыльники. Сашка жаловался отцу, и тот кричал на Аду.
Ночью Левка, насмотревшись телевизора и наслушавшись криков взрослых, не мог заснуть, и сверху доносилось, как отец и старший брат старались его успокоить, а он вскакивал с кровати и все время порывался куда-то бежать.
Когда я приходила, Зина тут же посылала Сашку на кухню за чем-нибудь вкусным.
— Вчера испекла, попробуйте!
Она рассказывала мне всегда одну и ту же историю про свою старшую сестру, которая рано умерла, но успела написать несколько книг. Сама Зина окончила только десять классов и курсы кройки и шитья, но шить, по-моему, не умела.
От сестры она переходила на мужа и рассказывала о том, как они познакомились.
— Новый год был. Все, конечно, напились, ну и потом разбились на пары и пошли в разные комнаты. А мой Миша ничего этого мне не предлагал. � я решила, что, раз он такой скромный, значит стоящий.
Я, выслушивая эту историю еще раз и глядя на расплывшееся бесформенной глыбой тело, думала, знает ли вообще Зина, прожив с Мишей двадцать лет и нарожав троих детей, что такое это.
Миша, маленького роста, худенький, щуплый и невзрачный, бывал дома только поздно вечером. В выходные его вовсе не бывало, и у меня иногда возникали на этот счет всякие мысли.
— Папа любит работать, — говорила Ада.
Может быть, так это и было. Но, как мне казалось, денег у Зины не прибавлялось. Правда, когда мне самой не хватало до конца месяца, я знала, что могла занять только у нее. Она лезла в шкаф, доставала пачку денег, пересчитывала и говорила:
— Миша мне оставил на хозяйство, но я сэкономлю немного.
Она даже расстраивалась, когда не могла чего-нибудь дать.
— Подождите, поищу получше!
Жили они очень скромно, ничего лишнего себе не позволяли ни в одежде, ни в питании. В квартире стояла простая мебель, с которой никто никогда не стирал пыль.
— Вот переедем на новую квартиру, — говорила Зина, — я наведу порядок. Куплю всю новую мебель. У Саши будет отдельная комната, а то ему и спать негде сейчас. � у меня тогда тоже будет спальня!
Зина мечтала о новой квартире и уже несколько лет стояла на очереди на улучшение жилплощади. А квартиру все не давали. � как-то раз она сказала мне расстроено:
— Отказали нам. Говорят, у нас больше нормы. А норма — только пять метров на человека...
— Подождите, Зина, как же это — больше нормы? — начала я считать. — Ведь вас же пять человек...
— А Ада-то выросла уже, взрослая. Считается, что у меня двое детей...
Зине так хотелось выбраться из их тесноты, что она решила родить еще одного ребенка, чтобы была «норма». Но у нее что-то не получилось, и так они и не переехали.
Однажды Сашка сказал моему сыну по секрету, что он изучает иврит, чтобы знать язык своих предков. А через некоторое время, когда я зашла к Зине, она сообщила мне, тоже по секрету, что они собрались уезжать.
— Зачем, Зина? — стала я ее отговаривать. — В таком возрасте трудно привыкать к новому. Вы ведь не знаете, что вас там ждет и где вы будете жить. � язык чужой.
— Нет, — сказала она грустно, — там, я думаю, хуже не будет. Здесь страшно оставаться. В доме «Память» живет. Они собираются листовки, развешивают. А если придут когда-нибудь? Вас это не касается, поэтому вы ничего не знаете, Говорят, списки составляют на всех евреев... За детей страшно. Мне-то уже все равно, а им нужно лучше жить...
Я все-таки пыталась ее разубедить.
— Нет, все! Мы уже твердо решили. Миша нашел родственников, они обещали помочь. Едем — и все!
� у нас потекла своя жизнь, у них — своя, уже другая.
Они стали потихоньку все распродавать, к ним приходили какие-то люди. �ногда поздно вечером было слышно, как наверху что-то передвигали, видимо, запаковывали, шумели голоса. Я поднимала глаза не ходивший ходуном потолок, вздыхала и думала: «Скоро это кончится: уедут».
Как-то я встретила Зину на улице незадолго до ее отъезда.
— Что же вы не заходите? — спросила она.
Я стала оправдываться тем, что получила садовый участок и нужно сажать, удобрять, строить. Через два дня вечером она позвонила мне и сказала:
— Миша привез вам с дачи корень жасмина. Зайдите — возьмите. Посадите у себя на участке — и сразу будет большой куст.
Корень был огромный.
Мы отвезли его на дачу и посадили. Но на следующий год он никак не хотел расти, и вылезли какие-то чахлые листочки.
— Ничего из него не выйдет, — сказала я мужу. — Ерунду какую-то Зина дала. Лучше я куплю другой. — � бросила корень под забор.
— Не нужно выбрасывать. Попробуем посадить в другое место, — сказал муж, принес корень обратно, посадил рядом с домом и стал терпеливо поливать.
Но жасмин не рос и, казалось, совсем зачах.
На следующий год снова была весна, и когда я приехала на свой участок, то с удивлением обнаружила, что на старых ветках жасмина появились огромные почки. Потом почки раскрылись, и из них вышли сочные, красивые зеленые листья.
— Смотри! Зинин жасмин пошел! — показала я мужу на куст.
— Ну вот, а ты хотела выбросить!
А еще через год жасмин покрылся белыми нежными цветами и стал похож на снежный ком.
Зина уже уехала. � в ее бывшей квартире раздаются уже другие звуки. А жасмин давно перерос первый этаж и в июле весь усыпан белыми крупными цветами.
— Ну и жасмин у тебя! — восхищаются соседи.
Я подхожу, наклоняю ветку, совсем как в сентиментальных рассказах, вдыхаю тонкий, чуть сладковатый запах и говорю мужу:
— Зинин жасмин!..
� добавляю:
— Хорошая была женщина! Жаль, что уехала...
� это чистая правда.



ВРАНЫЧ

Это у него фамилия такая была. Так что и придумывать ничего не надо было — сразу прозвище получалось. Сам он утверждал, что она югославская, поэтому рвался туда поехать — очень хотел что-то там посмотреть. «Понимаете, мне туда нужно, нужно! — убеждал он их когда-то на парткоме, прижимая руку к груди. — Мне для работы нужно, понимаете? Просто необходимо!» �менно поэтому, наверное, они решили наоборот, и он так никуда и не поехал и вообще стал потом «невыездным». Все это, видимо, повлияло на Враныча, потому что он запил. Запой бывал раз в месяц. Он приходил домой, говорил: «Меня не трогать!» — и исчезал в своей комнате. Домашние понимали и ходили три дня на цыпочках, потому что он мог кричать так, что стены затрясутся, и вообще вид был устрашающим: лицо краснело, глаза наливались недобрым, чужим блеском, черные длинные волосы торчали во все стороны, и он становился похожим на Великана из сказки о Мальчике-с-пальчик. Враныч и так был на него похож. Студенты его боялись, хотя между собой и говорили: «Дурак». Он преподавал в Училище живописи. На занятиях у него было скучно. Он только сопел, когда стоял за спиной, рассматривая эскиз, и говорил:
— Ты уж тут-то, это самое, поправь, что ли! — � исправлял сам так, что выходило еще хуже.
У Враныча была мастерская. Собственно, раньше это была просто котельная во дворе старого дома. Потом, когда построили новые дома, появилась и новая котельная, а в старой сделали склад. Враныч это как-то обнаружил, обегал многие инстанции, подписал неимоверное количество бумаг и ходатайств и, наконец, получил помещение в пользование. Он очистил его, покрасил стены в светло-голубой цвет, отчего оно казалось и выше и просторнее, сделала антресоли, где стояли раскладушка и стол, и устроил мастерскую, в которой лепил. Во всяком случае, он в ней бывал довольно часто — спал, ел, разглядывал свои незаконченные работы из глины, иногда сопел и что-то подправлял, иногда приходили натурщики и натурщицы, которым надо было платить, поэтому и незаконченное все было. Хорошо, когда из студентов кто-то соглашался. А тут как-то молодая женщина подсела. Они в парке с дочкой на скамейке сидели. Он что-то ей рисовал. А ее мальчик тоже рядом бегал. Он и ему что-то нарисовал. Она посмотрела и сказала:
— Профессионально!
Он усмехнулся:
— А я, это самое, и есть профессионал.
— Художник?
— Ну, да. Рисунок преподаю.
— Ой, а меня можете нарисовать?
Он выдрал лист из блокнота. Набросал. Получилось непохоже — у него всегда получалось непохоже: — просто женщина с такой же прической, с такими же глазами, носом, ртом, а в целом совсем другая. Но она забрала.
— Я вас, это самое, лучше вылеплю, — предложил он смущенно. — Это у меня лучше получается.
Они договорились. Он ждал ее на остановке и повел в мастерскую. По дороге встретили слесаря Колю.
— Может, подтопить у тебя в котельной-то? — спросил Коля, оглядывая даму. — Отвинчу краны-то.
— Да нет, не надо пока, и так тепло, — сказал Враныч и стал возиться с замком.
— Отроешь сам-то? — крикнул Коля уже издалека.
— Попробую, — отозвался Враныч и пояснил: — Заедает... �ногда, это самое, и не откроешь — звать приходится.
Наконец замок поддался, и они вошли.
— Вы, это самое, раздевайтесь. Работы можете посмотреть, а я пока приготовлю.
Она ходила по мастерской, а он принес глину, тряпки, инструмент.
— Я им говорю в училище: средства художнику, это самое, нужны, чтобы создавать. Только это никого не интересует. А без средств, какой ты художник, верно? Вот и пишешь, что попадется... Еле мастерскую выпросил...
Враныч поставил стол, табуретку ей под ноги, усадил. Оглядел голову «натуры».
— Вы, это самое, воротник расстегните, чтобы шею видно было, и волосы назад уберите.
Она все исполнила.
— Голову держите так, — он повернул ее голову немного вбок. — Когда устанете, скажете, передохнем. — � начал.
Шея у нее была, конечно, удивительная: длинная и выгнутая. Он никогда такой не лепил. Он ее еще больше вытянул.
— Ну и шея у вас! — сказал он восхищенно.
— У меня? — удивилась она. — Что же в ней особенного?
— Да, это самое, такой никогда и не видел! Вы даже не представляете, какой она формы и длины! — Он засмеялся. — У меня глины на нее не хватит! Это я, это самое, шучу, конечно, но с глиной трудно: выписывать, машину доставать, ехать на завод. На весь год привожу сразу... Вот вылеплю вас — и на выставку. У нас, это самое, в марте выставка будет...
Шея одна и получилась. � правда, красивая. Она осмотрела со всех сторон. Потрогала осторожно глину. Он вымыл руки. Сказал:
— Отдохнем немного. А потом еще поработаем.
Он поднялся на антресоли. Она — за ним.
Он подвинул ей стул. Вытащил буханку бородинского, завернутую в газету, разорвал пакет молока.
— Будете? Стаканов нет, так что можете пить сначала, а я — потом.
Она отломила кусочек хлеба и начала жевать, а от молока отказалась.
— Я, это самое, и живу тут иногда. Надоедят домашние — сюда переезжаю: скрываюсь от них. Целый месяц однажды тут жил. Холодно только бывает по ночам.
Он отрезал полхлеба, заглотнул большими кусками, запил молоком, вытер губы ладонью.
— Ну, ладно, отдохнули, это самое, продолжим! — � пошел вниз. Она — за ним.
Ему надо было закончить хотя бы основное, а выходила шея.
Она села опять в позу.
— А муж, это самое, не против, что вы здесь?
— А почему он должен быть против? — не поняла она.
— Не ревнивый, значит, — сказал он как бы про себя.
— Что же тут ревновать? Это же интересно!
— Не ревнивый, — повторил он. — Вам вот интересно, а мои никогда сюда не приходят. Жена у меня экономист, в бухгалтерии работает. В искусстве, это самое, не очень разбирается. В музеи не ходит. А дочка приходила раньше, а теперь надоело, говорит...
Он засопел, замолчал и ушел в работу. А она замерла, стараясь не шевельнуться.
— Ну, ладно, это самое, — сказал он наконец, бросая работу. — Устали, я вижу.
— Я к вам лучше еще приду, — сказала она, слезая со стола.
— Да я хотел основное сегодня закончить, а то глина, это самое, затвердеет... На той неделе тогда...
Она оделась и ушла.
Он подправил еще кое-что, собрал инструменты. Жаль, не закончил хотя бы вчерне... Закрыл тряпкой, обмотал туго, чтобы глина не высохла. Вымыл руки, пошел наверх — поспать немного. Потом студент придет. Может удастся закончить фигуру мальчика...
А шея у нее была удивительная. Он такой не встречал...
Он ей звонил потом, приглашал еще на сеанс.
Не приехала.
Не понравилось, значит... А может, не получилось что-то... Так и не закончил... А на выставку хотел...

Хельсинки