ВОСКРЕСЕН�Е НАЧ�НАЕТСЯ «В СУББОТУ»

АЛЕКСАНДР М�НДАДЗЕ �ССЛЕДОВАЛ ПР�РОДУ СОВЕТСКОГО М�ФА

Дмитрий Быков

Александр Миндадзе снял фильм «В субботу», и это самое сильное мое киновпечатление за год, но инструментарий для его анализа пока отсутствует. Подвиг Миндадзе в том, что он будто вовсе не зависит от контекста — впрочем, как все мономаны, одержимые единственной страстью. Балабанов ведь тоже не зависит, так и разбирается с главной своей коллизией: как беззащитному человеку реагировать на циничное насилие. Миндадзе исследует другую ситуацию: человек в катастрофе. � его личное безумие — вполне, впрочем, рациональное — оказывается сильнее общественного распада: энтропия убивает все, но против наших личных маний она бессильна.

Метафорой краха привычного мира у Миндадзе выступает обычно техногенная катастрофа, будь то крушение поезда, самолета или парохода. На этот раз все масштабнее, да и фильм, скажу сразу, самый значительный и сложный за всю его карьеру, несмотря на то что я остаюсь верным поклонником их с Абдрашитовым совместных работ. Почему Миндадзе так зациклен на эсхатологической проблематике — понятно: он человек чрезвычайно чуткий, подземные толчки слышал с середины семидесятых. � потом, как сказал однажды Борис Стругацкий, эсхатология — это не обязательно пророчество. Это отдельный жанр, сильный фабульный ход. Если человека привлекает исследование экстремумов — почему нет? Весь кинематограф Миндадзе, вся его точная, короткая, иногда до зашифрованности, проза — о крахе великой эпохи и, шире, о кризисе мира, в котором мы жили две тысячи лет. Началось что-то совсем другое — столь масштабное, что сам распад СССР на этом фоне лишь частный случай.

В новой картине речь о Чернобыле. Снимали в Украине. Оператор — Олег Муту (Румыния), и все, кто видели «Смерть господина Лазареску» или «4 месяца, 3 недели и 2 дня», понимают, какой мастер появился в европейском кино. В главной роли — Антон Шагин, и после этой картины, думаю, истинный масштаб этого артиста тоже станет очевиден. Здесь есть все приметы авторского кинематографа Миндадзе, каким он проявился в «Отрыве»: предельный лаконизм, требующий от зрителя постоянного напряжения. Абсолютная эмоциональная нестабильность, равная готовность героев расхохотаться, разрыдаться, напиться, подраться — как всегда в миг катастрофического потрясения. Абсолютная вера в мужскую солидарность, выдерживающую все, включая конец света. Но это все у него и раньше было — в «Армавире», скажем, недооцененном, но едва ли не лучшем фильме первой половины девяностых. А вот что принципиально оригинального в этой странной во всех отношениях новой работе, которая в самом деле говорит сегодняшнему зрителю нечто жизненно необходимое, — я боюсь догадываться.
Миндадзе замахнулся на то, о чем постсоветский кинематограф и мечтать не смел, — на исследование самой природы советского мифа, державшегося на героизме, на смерти, несмотря на всю свою позднюю уютную рыхлость. Смерть там была в основе всех вещей, угадывалась фоном, к ней надо было постоянно готовиться, потому что и сам этот мир был построен на трупах, на руинах; это был мир в значительной степени самурайский, что явлено уже в «Параде планет», да впрочем, многие ведь догадывались. � потому, когда случился Чернобыль, — это не было следствием бесхозяйственности или там штурмовщины. Это вырвался на поверхность всегда лежавший в подспудной глубине этого мира демон распада. Он даже был его основой, рискну я сказать. Эта смерть, таившаяся в основе всех вещей, подгоняла, напоминала о себе, толкала на подвиги и подлости: она делала советскую жизнь столь экстремальной, временами столь гнусной, — но и столь благородной временами. Больше того: она одна оправдывала все, придавала всему особенную подсветку. Отсюда и культ павших, и требование пренебрегать бытом во имя высших целей. � когда временно угнетенный, порабощенный до поры демон распада и гибели вырвался наружу, сорвав крышку реактора и крышу этого мира, — советский человек странным образом воспрял. Он почувствовал, что все это естественно. Что случилось нечто давно ожидаемое, неизбежное, даже прекрасное. Вспомним прекрасный, светлый апокалипсис в «Далекой Радуге» Стругацких, так похожей на «В субботу», — отсюда и множество аллюзий к их творчеству в этих заметках.

До Миндадзе никто не говорил об этом так прямо. В СССР катастрофа была ожидаемым подспудным фоном бытия. Она вызывала в людях лучшее, мобилизовывала тайную солидарность, дураков делала умнее, трусов — храбрее. Потому и высшей точкой советской истории была война. Потому и ликвидация чернобыльских последствий оказалась для многих высшей точкой биографии. Это мир вывернутых ценностей, да. Но только этот мир так умел гибнуть — и настолько не мог жить.
Вот про это у Миндадзе.

Про то, как советская жизнь полна предательств и уродств. Орущих начальников, карьерных комсомольчиков, пьяных лабухов, воровства, стукачества, тупости. Но стоит рвануть чему-нибудь такому глобальному — и все эти люди становятся равны себе, и перед нами великие трагические герои, потому что из-под земли лавиной, гейзером хлещет та подспудная энергия, которая их с самого начала питала. Это энергия гибели, дьявольская, конечно, потому что и весь этот миф держался на дьявольщине. Но и в аду есть свои герои. Смерть, лежавшая тут в основе всего, растворилась в отравленном воздухе — и надышавшиеся ею люди сделались величественными. Пьяная и беременная новобрачная предстала Родиной-матерью. Тысячу раз предавший себя и друзей комсомольский активистик вернулся и к друзьям, и к любви, и к себе. �схалтурившиеся музыканты заиграли в полную силу, а в финале — о, таких финалов давно не знало русское кино! — отправились выполнять бессмысленный уже заказ. На катере. Под самый разрушенный реактор. Вместо того чтобы сбежать из города — поплыли в самую смерть, прямо в пасть. � когда возлюбленная целует похмельного героя, улыбаясь загадочно, мутно и блудливо, — мы понимаем: да, это и есть их звездный час, каковы герои — таков и час.

Это сложное кино, как сложна эмоция, его породившая, как сложен был сам советский миф — логичное и притом противоестественное развитие русского, его загробная жизнь, которая тоже ведь продолжение обычной. Я не знаю, смогут ли его понять на больших зарубежных фестивалях, куда он приглашен. Но уверен в том, что его смогут понять в России, — потому что мы эту эмоцию помним. Эта радость совпадения с собой, возвращения к себе — пусть ценой обвала всего вокруг — нами еще не забыта.
Может быть, она и потому еще нам понятна, что сегодняшний наш мир тоже уже трещит. � после него, очень может быть, нас ожидает воскресение — первым знаком которого видится мне удивительный и таинственный фильм «В субботу».
novayagazeta.ru