ВТОРАЯ Ж�ЗНЬ

Марк АЗОВ

Я не был в этом городе, пожалуй, лет тридцать. Теперь он напоминал молодящуюся старуху. Все, что поизносилось, ссохлось и осыпалось, было кое-где прикрыто рекламной наглостью новых выскочек. Но эти розовые румяна лишь подчеркивали убожество домов и улиц города моего детства. Куда все девалось?..

Я уселся у столика под зонтиком перед уличной забегаловкой, каких расплодилось тьма. Улица прогнулась, скрипела и дребезжала, казалось, вот-вот провалится со мною вместе. А пока я посасывал пиво из банки...
— Брат! — прогромыхало над ухом. — Одолжи на бокал шампанского ближнему своему.
— На шампанское не подаю, — ответил я, — только на водку.
А сердце дрогнуло. Видать, очаровательные алкаши времен моей молодости еще не перевелись.
— Не думал, что из тебя получится жмот.
Я оглянулся. Бомж в жеваных брюках, когда-то белых, с расхристанной седовласой грудью, был просто оглушительно знаком. Тем более что один его глаз, желто-зеленый, был мертв, и я знал почему, а второй знакомо насмехался.
— Валик?!
— А вы кого ожидали здесь увидеть, князь?
Это он когда-то повадился называть меня князем. Не знаю почему. Мы с ним хороводились не один год, и он всячески "испражнялся" над моим именем: сперва переделал на женское — Маруся, из Маруси я стал грузином Марусидзе, а Марусидзе, понятное дело, князь.
Валик, Валентин Батюк — мой первый соавтор по городскому фольклору и интеллигентным дебошам.
Наш день начинался не с похода в "универ", как у других студентов университета, а в "бук" — букинистику, где мы загоняли очередную книжку — других способов зарабатывать деньги мы не знали — после чего заваливались в ресторан "Люкс", где у нас было неизменное меню: водка померанцевая, рыба горбуша, папиросы "Богатырь". Потребив все это, мы все равно не шли на свой филологический факультет университета, а совершали обход других "трепологических" учебных заведений: театральный институт, библиотечный, консерваторию. Там мы обчитывали всех экспромтами, литературными и не совсем, на темы "ху есть ху" в нашем замечательном городе, и сообщали всем встречным и поперечным, что "ищем предел человеческой глупости".
Глупость оказалась беспредельной, и я как-то незаметно свалил с дистанции — к третьему курсу стал посещать лекции, хотя и не регулярно, и вместо шестнадцати выговоров получал всего два-три за период от сессии до сессии, так что декан факультета", большой ученый", даже вывел формулу моего возрождения:
— Раньше вы были фигура одиозная, а теперь типическая.
А Валик спился окончательно, ходил "стрелял трояки на поправку", и всем рассказывал, что в глазу у него завелся глист, который питается водкой.
Годы нас окончательно развели с одноглазым Валиком. Я, как говорили, рос над собой, а он придерживался прежнего образа жизни: летом, как правило, пил, а зимой лечился от запоя в психушке. Там было тепло, и питанием обеспечивали. Да и "горючее" удавалось добывать...
� вот, однажды, возвращаясь из похода за "горючим", Валик лез в окно психушки да не удержался, упал в сугроб и там пролежал всю ночь. Утром его нашли в сугробе мертвым...
— Ну, что ты лыбишься, как солдат на вошь? — сказал покойный Батюк. — Ну, умер я, умер, самым натуральным образом. Распотрошили меня, как положено, и зарыли в конце нового кладбища среди таких же кирюх.
— А как же?..
— А так, что без поллитры не разберешься.
— Я сейчас закажу.
— В этом гадюшнике не подают. Да и место не располагает.
Он повел меня в гастроном, где я укупил "пузырь", и "закусон" под его руководством.
— А теперь куда? — спросил я.— Может, ко мне в номер?
— На хрен твой номер тому, кто помер? — ответил он. — �звини, что в рифму. Я думал, завязал с этим стихоложеством, а оно, мля, развязывается. Короче, предпочитаю живую природу.
— Природу, так природу.
Я купил еще и пластмассовые стопки.
� он привел меня на кладбище. Там под акацией у ограды он усадил меня на бугорок, который и бугорком-то не назовешь — скорей, не выпуклый, а впуклый. Я подстелил газету, чтобы не испачкать брюки, и не успел достать пластмассовые стопки, как он уже вылил пол пузыря в свою раскрытую пасть. Так пил только он, не касаясь губами горлышка.
— Как в аптеке, — сказал он, протягивая мне бутылку, — пятьдесят на пятьдесят.
— Мне, вообще-то, нельзя. Мой доктор сказал...
— Тогда за твоего доктора. Пусть он будет здоров! — и влил в свою мохнатую пасть еще граммов сто пятьдесят.— Теперь закуси и слушай. Ты никогда не задумывался: "Вот если бы да кабы начать жизнь сначала, я бы ошибок не повторял?
— Задумывался, а что толку? Жизнь одна.
— Вот и нет. У каждого человека две жизни — об этом мне на том свете один святой чувак, приближенный к первоисточникам, выболтал по пьяни. Но обе эти жизни идут параллельно, не пересекаются, одна правильная, другая неправильная. Усек?
— Ну.
— Ты сейчас какой жизнью живешь? Думаешь — правильной, а я — наоборот.
— Ну почему?
— Думаешь, думаешь. А ведь жалеешь, признайся, жалеешь, что прожил не так, как хотелось!
— Ну, жалею... о двух вещах. Во-первых, что не поехал в Москву поступать в Литературный институт при Союзе писателей. Думал, на поэтов не учатся: с умом и талантом и так пробьешься. На кой мне мыкаться по общежитиям в Москве, когда здесь у меня своя комната в папиной квартире?
— � друг Батюк, и водка померанцевая, и рыба горбуша, и папиросы "Богатырь".
— Тоже правильно. Но, если бы я тогда наплевал на все удобства и уехал, ты бы сейчас разговаривал с известным писателем, а не с доцентом провинциального ВУЗа.
— Предположим. А вторая вещь?
— Вторая вещь, о чем я жалею... Пожалуй, не стоит бередить.
— Ага, не береди. Я тебе, болезный, все сам скажу, да всю правду расскажу, как на духу.
Второе, о чем ты весьма сожалеешь, — это что не женился на Милке. В Милку ты тогда втюрился по уши и до сих пор забыть не можешь. Факт?
— У меня сейчас хорошая жена.
— А любовь не картошка. Картошка, сам понимаешь, — крахмал, а от крахмала только
воротнички встают. Милка была, как скрипка. Обнимешь за талию, прижмешь к щеке, и струну искать не надо сама задрожит и запоет... Ты не мог пройти мимо ее балкона, чтобы не задрать голову, и выл, как пес.
— Ничего я не выл.
— Не выл, но и глухому было слышно, как ты воешь. � глаза у тебя становились собачьи. А почему не женился? Она бы пошла.
— Слишком много было желающих.
— Струсил, говно. � за что тебе орден дали "Красной звезды" на фронте. Я бы того, кто это сделал, отдал под военно-полевой трибунал.
— У тебя забыли спросить.
— Напрасно. Я свидетель твоей второй, правильной жизни.
— Как это?
— А вот так это! Я ведь тоже живу вторую жизнь. А ты думаешь, от меня далеко удрал, когда уехал из города?
— Кто уехал? Никуда я не уезжал, просто стал ходить на лекции.
— Ты-то, дОцент гребанный, стал исправно ходить туда, где тебя учили, что грамматика состоит из синтаксиса и морфологии, как гениально открыл товарищ Сталин. А другой ты, кому была дана твоя вторая, правильная жизнь, уехал в Москву и поступил в тот самый институт, откуда выходят столичные знаменитости. То есть сделал правильный выбор в жизни. �, в результате, мы с тобой снова встретились. Где? Ни за что не догадаешься. На урановых рудниках.
— Я там отроду не был.
— Следи за логикой. Вас двое, и оба ты. Один поступает правильно, как сам считает, другой плывет по течению.
— А я байдарочник. Править по течению, всегда надежнее. Течение тебя вынесет, куда надо.
— Вот тебя и вынесло в дОценты. А он (то есть, тоже ты) там, в столице нашей родины, сразу попал под колпак "гебухи", как все эти начинающие гении из того института, вот его и загребли, как меня здесь.
— Тебя, небось, за язык.
— Тебя за тот же орган. � мы снова встретились на просторах ГУЛага. Я там как раз стенгазету выпускал "Солнце всходит и заходит".
— Врешь, как всегда.
— Вру. Газета называлась "Лагерная правда".
— Тоже красиво.
— Начальству нравилось. � я тебя из доходяг произвел в собственные корреспонденты. Это помогло нам дожить до светлого праздника, когда усатый подох....То есть, ничего особенного с планетой не стряслось, грамматика, как состояла из синтаксиса с морфологией, так и состоит, но зато нас с тобой выписали из санатория имени Берии почти здоровыми. � ты получил, наконец, возможность осуществить вторую свою заветную мечту — жениться на Милочке. А?
— Я все-таки своего добился?
— Почему нет? Она к тому времени расплевалась с третьим мужем и гуляла, как кошка, сама по себе.
— Ну, со мной, наконец, она стала счастлива, потому что никто бы ее так не любил.
— Вот она и села на тебя верхом. Я три раза был свидетелем в суде при разделе имущества. Этой стерве с ее сыном от первого брака, палец в рот не клади. � ты им комнату за комнатой уступал из папиной трехкомнатной квартиры, лишь бы тебя оставили в покое. Вот тебя и оставили вообще без хаты. � стали мы с тобой бомжевать, как в лучшие дни юности. Кто нас в городе не знал? Разве что интуристы. Да и тем нас с тобой демонстрировали как главную городскую достопримечательность. � еще не родился тот человек, который бы осмелился не налить нам по маленькой... Давай доставай свои стаканчики. — Он разлил оставшуюся горючку по пластмассовым стопкам. — Выпьем за твою вторую правильную жизнь! Жизнь, в которой ты осуществил, наконец, все свои заветные желания!.. Пьем, не чокаясь.
— А что...
— �менно то. Думаешь, ты на чью могилку газетку постелил, чтобы не испачкать жопу?

Еженедельник "Секрет" (velelens.livejournal.com)