КОСОВСКАЯ ГОДОВЩ�НА

Сергей МАРКЕДОНОВ — приглашенный научный сотрудник (Visiting Fellow) Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

На фоне стремительно пробуждающегося Ближнего Востока, ситуация на Балканах ушла в тень. Между тем, когда три года назад, 17 февраля 2008 года Парламент Косова в одностороннем порядке объявил о независимости бывшего автономного края Сербии, эксперты и в России, и на Западе, стали говорить о новом этапе современной истории, как о «мире после Косова». Между тем, и тогда, и сейчас говорить об этом событии как о сенсации было бы неверно. Этого ожидали давно. Косовский вопрос в течение двух десятков лет являлся одной из наиболее сложных и запутанных этнополитических проблем Балканского полуострова. В 1991 году лидеры движения косовских албанцев уже провозглашали свою независимость, однако в то время проблема еще не вышла за балканские рамки. А потому 20 лет назад Косово поддержала только одна Албания. Впрочем, в дальнейшем идея объединения двух албанских государств была снята с повестки дня. Новое поколение косоваров-албанцев, включившееся в политическую борьбу против Белграда, стало рассматривать независимость не как промежуточную, а как конечную цель. Если угодно, самоцель. После того как операция НАТО под кодовым названием «Союзническая сила» (началась 24 марта и продолжалась 78 дней, до 10 июня 1999 года) привела к фактической сецессии экс-сербского автономного края, многое стало окончательно понятно. У Белграда не было (и нет) сил и ресурсов для «сербизации» края. Ни силовых, ни идейно-политических, ни морально-психологических.

Впрочем, ограничивать его влияние одними лишь Балканами было бы неверно. Косовский казус является предметом пристального изучения в странах СНГ-2 (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах и Приднестровье). В августе 2008 года две из четырех республик «параллельного СНГ» по своему статусу сравнялись с Косовом. Они стали полупризнанными образованиями. Разница только в количестве государств, признающих эту независимость. Бывший сербский край признали 75 стран. При этом, после того, как в конце декабря прошлого материал специального докладчика Совета Европы Дика Марти по Косову (о преступном прошлом нынешнего премьера республики Хашима Тачи) был представлен общественности, независимость бывшей сербской автономии признали 3 страны (Катар, Гвинея-Бисау и Оман). Абхазию и Южную Осетию за это же время признали (с теми или иными оговорками, в виде отсутствия парламентской ратификации) 4 государства (Россия, Никарагуа, Венесуэла и крохотное государство Науру). Однако до сих пор Косово не получило приглашения в ООН. Ее независимость отказываются признать и некоторые страны ЕС (�спания, Румыния, Словакия, Кипр и Греция).

� шансы Косова получить такое признание в известном здании в Нью-Йорке практически равны нулю, принимая во внимание не столько широко разрекламированную позицию России, сколько роль КНР. Москва теоретически может признать независимость бывшего сербского автономного края, если сдастся Белград. Пекин может позволить себе такую роскошь, как игнорирование сербской позиции. В самом деле, для Поднебесной свои интересы (Тайвань, Тибет) намного важнее, чем политико-психологические проблемы далекой Сербии. Впрочем, и к ситуации на Южном Кавказе у Пекина схожее отношение. Неслучайно в этой связи китайское поведение после августовской войны 2008 года. В рамках ШОС (Шанхайской организации сотрудничества) Пекин сделал все от него зависящее, чтобы эта интеграционная структура 28 августа 2008 года приняла декларацию, в которой было сделано заявление о поддержке принципа территориальной целостности государств и против применения силы в международных делах. По словам известного китайского специалиста по постсоветской геополитики Яо Чжана, «в предыдущие несколько веков истории Косово, Абхазия и Южная Осетия имели непростую историю, сложные этнические проблемы. У Китая есть свои проблемы национальной политики. А потому, с точки зрения КНР, наша страна не заинтересована в иностранном вмешательстве в вопросы китайской национальной политики и территориальной целостности. Но в то же самое время и Китай не вмешивается в схожие проблемы, имеющиеся у других стран».

Таким образом, политическое решение трехлетней давности привело к тому, что принцип этнического самоопределения снова вышел на первый план. Так было в начале ХХ века. Тогда право «наций на самоопределение» в двух вариантах (либеральном Вудро Вильсона и большевистском Владимира Ленина) стало краеугольным камнем глобального устройства. Проблема была только в одном. У всех националистических элит были свои, не совпадающие друг с другом образы «своей земли» и «своей страны». А потому чехи с опаской смотрели на немцев и на поляков, поляки — на немцев и чехов, румыны — на венгров. 1938—1939 годы привели к тому, что территориальная целостность стала новой политической модой (что зафиксировали и Хельсинкские соглашения). По новой моде происходило генеральное межевание постколониальной Африки. Теперь (с распадом СССР и СФРЮ) этнический национализм обрел новую силу и молодость. Но, как справедливо замечает российский политолог Федор Лукьянов, «до сих пор мультинациональные страны, как правило, распадались сами, и мировому сообществу оставалось лишь пытаться постфактум минимизировать издержки. На сей раз сильным мира сего приходится брать на себя ответственность за решение о создании государства». В феврале 2008 года такую ответственность взяли на себя США и их ближайшие союзники, а полгода спустя это бремя приняла на себя Россия. В первом случае «сильные» не верили в возможность многонационального Косова, а во втором — в реальность «реинтеграции Грузии». Поскольку в случае с Карабахом и Приднестровьем позиции РФ и Запада радикально не отличаются друг от друга, бремя ответственности за самоопределение «осколков империи» никто не берет на себя. В НКР «сильные» заинтересованы в сохранении статус-кво, а на Днестре Москва не имеет общей границы с непризнанной республикой, а потому излишне не нагнетает ситуацию.

� проблема не в том, кто прав и кто виноват. � сербы, и албанцы, и абхазы с грузинами, и армяне с азербайджанцами могут привести длинный список претензий друг к другу (равно как и исторических прав на территорию). Виноваты не этнические группы (тем более что они не обладают правосубъектностью), а принципы и подходы. Этнический национализм в крайних его формах приводит к появлению «казуса Косова», когда в Европе появляется не вполне состоятельное государство, правительство которого возглавляет вчерашний боевик по кличке Змей. Насколько Змей сможет решать социальные и бытовые проблемы своих соотечественников — это вопрос. Ведь раньше все можно было списать на происки сербов и злую волю Белграда. Сегодня надо брать ответственность, налаживать судебную систему, бить по рукам коррупционерам, вчерашним братьям по оружию и соратникам по УЧК (Армии освобождения Косова). Без ответа остается вопрос и о прецеденте Косова. Кто хочет, очевидно, узрит прецедент без всякой формальной юриспруденции. � опять же вопрос Косова — это не юридический спор. Это формирование принципов. � если этнонационализм позволен на Балканах, то почему он не может быть позволен в горах Кавказа или в африканских пустынях и тропиках?

Теперь вопрос о признании Косова стал предметом интерпретаций. Благо для таких интерпретаций появилась основа в виде частично признанных Абхазии и Южной Осетии. А потому все дискуссии и споры о прецеденте Косова уже не являются отвлеченными академическими штудиями, как это было до 2008 года. Можно считать это событие злом или «торжеством демократии», но независимость Косова не сплотила великие державы. Даже Европу это событие не объединило. Зато весь Запад консолидировался в своем отношении к признанию Абхазии и Южной Осетии. Здесь и Греция с Румынией, и Франция с Британией выступают единым фронтом. Но, как бы то ни было, а сомнительно, что Косово будет частью Сербии, ни Абхазия с Южной Осетией не вернутся под опеку «матери Грузии».

Вместе с тем нельзя исключать конфликтов (или, по крайней мере, серьезнейших противоречий) между частично признанными республиками и их военно-политическими патронами. Как вчерашние косовские полевые командиры не готовы принимать стандарты западной демократии, так и лидеры Абхазии и Южной Осетии не слишком рады приходу к ним «гигантов российского бизнеса» (готовых скупить на корню их энергетику, поставить под полный контроль объекты туристического бизнеса и административный бизнес местных властей). Однако такие конфликты не будут означать роста симпатий к Белграду или к Тбилиси. Просто повестка дня будет постепенно меняться. � «сильные», взявшие на себя бремя признания, получат в нагрузку не один новый мешок проблем. В случае с бывшей сербской автономией это будет рост исламистских настроений по мере того, как светские националисты будут погружаться в процесс приватизации власти и имущества. Этот сценарий мы уже видели в Алжире в начале 1990-х годов и на Ближнем Востоке совсем недавно. В Абхазии, скорее всего, не очень корректные попытки внедрения другой модели демократии, «суверенной», будут восприняты в штыки местным населением (и это мы уже видели в конце 2004 года). В Южной Осетии же не исключено повторение кадыровской модели: лояльность в обмен на достойное финансирование, притом, что недовольные властью искренние патриоты России будут отстраняться от «руля и кассы». � это мы уже наблюдали в случае с экс-секретарем Совета безопасности Анатолием Баранкевичем.
Впрочем, в любом случае это будет уже другая история, постсербская или постгрузинская.