Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

ОТ СОСТАВ�ТЕЛЯ:
Наш новый автор Елена Боровицкая родилась и выросла в Нижнем Новогороде, по образованию физик. Сейчас живет в Филадельфии, профессор университета. Рассказы и повести публиковались в ряде сборников издательства «Амфора», в «Новом русском слове», в американских журналах «Фокус» и «Фаворит».
Семён Каминский, newproza@gmail.com


Елена Боровицкая
Р РђРЎРЎРљРђР—Р«

ЖАЛК�Е СОКРОВ�ЩА

Два года назад мы собирались здесь, чтобы отметить выгодные контракты. Тогда они сыпались золотым дождем. � по вечерам в «Голливудской таверне» старый Стив не успевал таскать «Будвайзер» на стойку. Толпа около бара висела пчелиным роем, все столики были заняты, а экраны десяти телевизоров застилал густой дым.
Теперь кризис, но многие из нас по-прежнему приходят сюда, особенно с семи до десяти, когда пиво по доллару. Реже, конечно, приходят, не каждый день. Так что народу меньше стало. � погрустнело все. Стив едва волочит ноги, но его любят. Ведь как посмеивались над ним в лучшие времена — еще не сдох, приятель?
Все равно приходим сюда. Посидеть со стаканчиком. Надеясь, что вдруг кому-то повезло, выпал заказ на переделку кухни или ванной. �ли крышу перекрыть. �, чем черт не шутит, может, даже помощники нужны. Так и сидим, поглядывая друг на друга то ли со страхом, то ли с завистью, то ли с надеждой. Домой идти неохота. Там жены, в глазах вопрос. Там множатся красные счета, там чувствуешь, как твой невыплаченный дом становится не домом и убежищем, а камнем на шее.
Так я и сижу, вот прямо сейчас. А мысли скачут. Я давно замечал — от безделья на такие философии тянет, самому страшно. Вот, в очередной раз думаю, до чего же все-таки по-дурацки это — «Голливудская таверна» в ирландском пригороде Филадельфии. Мексиканцы этот райончик для себя строили. Понаделали крошечных беленых гасиенд с полукруглыми дверями и арками, плоскими крышами... в этом-то климате! Улицы назвали — Сан-Хосе, Сан-Диего… А потом мексиканцев вытеснили мы, ирландцы… Но тоже — ремонтники, строители. Раса сменилась, профессия осталась. � нас, наверное, кто-то вытеснит отсюда совсем скоро. �ли просто, опустеет все. Впрочем, стоп, хватит того, что Гвен без конца слезы льет и смотрит побитой собакой…
�гры никакой сегодня нет, на двух экранах сопливый сериал, на трех — новости, остальные пять не работают. На местном канале весь день одно и то же. В черном районе, на западе Филы, застрелена белая женщина лет пятидесяти. Похоже, детектива больше всего интересует, за каким бесом эта белая леди потащилась ночью на угол 65-ой и Поплар, куда нормальные люди и днем-то не суются. В который раз трогательно показывают, как полицейский поднимает выпавший из руки убитой брелок с ключом от машины. Звонкая металлическая зеленая лягушка, почему-то без одного глаза. Четко показали, близко… до интимности.
— Жалкие сокровища, правда? — я, конечно же, давно заметил ее появление. Но смотрел пока только на руки. Эти руки гвозди не забивают. Клерк, наверное, хотя почему-то хочется назвать ее Музыкантша. Пальцы длинные, легко двигаются вверх-вних по угловатому стакану с «Вудчаком». Стакан потеет. То ли от холода, то ли от ее рук. — Жалкие, жалкие сокровища.
Эк она раскатила, как драже по зубам застучало «кррр…. журррр». Немка или славянка. Почему-то мне показалось, что она стесняется своего акцента, как заразной болезни.
— Знаете, как бывает, когда ребенок плачет, потому что потерял прозрачный шарик, сквозь который можно смотреть на солнце? — Я наконец-то поворачиваюсь. Ее лицо старше рук. — Такое мелкое сокровище, понятное только ему одному. Вы заметили, что у лягушки нет одного глаза?
Я не очень понял, как отсутствие глаза делает лягушачий копеечный брелок сокровищем. Но почему не поддержать разговор?
— Загадка, что она делала ночью в таком районе… — прямо скажем, не очень оригинальный ход, но какой есть.
— Я могу вам предложить по крайней мере одну причину, — она улыбнулась, обвела глазами завсегдатаев, — многим тут понятную. К примеру, эта леди искала смерти, чтобы ее муж, потерявший работу, получил страховку и расплатился со всеми возможными долгами. � даже останется на жизнь. Так просто — и все проблемы решены.
— Ну, мисс, это вы загнули! – я даже рассмеялся от неожиданности. — Это же как надо любить своего мужа… Слишком романтично.
— Любить для этого надо вполне обыкновенно. Думаю, в лучшие времена, они частенько ссорились. Когда речь идет о новой машине или новой сумочке, люди часто ссорятся. А вот когда вся эта мишура облетает... и становится ясно, как глуп этот принцип — «всё как у всех людей», — тут она смешалась, подыскивая слово. — Нет, вспомнила, «все, как у Джонсов». Так правильно, да? Но у Джонсов полно своих проблем. Вся мишура уходит. Человеку становится очень важно уважать себя, изнутри, – она почему-то сложила кисти у груди. Тюльпаном. Видимо, так ей казалось правильно изображать «изнутри». — Потому что ничье иное уважение уже неважно. � тогда остается любовь. Вы никогда не замечали, как в прошлом стервозные жены трогательно ухаживают за своими постаревшими или заболевшими мужьями?
Я задумался о Гвен. Поэтому мы немного помолчали.
— Наверное, что-то в ваших словах есть. Но остается страх смерти. Понимаю, если бы она просто покончила с собой, мужу не выплатили бы страховку... Но это же так страшно, менять свою жизнь на какую-то сумму прописью…
— Она меняет свою жизнь не на сумму прописью, а на спокойствие любимого человека. Пусть и сдобренное изрядной долей горечи. Вы никогда не пытались понять, что такое страх?
Много раз. Это я могу сказать точно. Вот прямо даже сейчас. Страх — это выжженная равнина, которая теряется за черным горизонтом. Но не говорить же так Музыкантше. Опять она гладит стакан. Нетерпеливый пузырек отрывается от дна, летит вверх, к своей смерти.
— А ведь страх — это всего-навсего наценка на то, что мы так любим. Наценкой на любовь к жизни является страх смерти... Если его победить, останется лишь простой взаимовыгодный обмен, — она смотрела, прищурившись. Не поймешь, то ли шутит, то ли всерьез. — Ну, правда же. Страх — он лежит перед нами выжженной терра инкогнитой… Если пройти его насквозь, чтобы его территория осталась позади, а не маячила перед глазами — все становится легче.
— � как же узнать, что эта территория позади? — разговор меня увлек, я даже не увидел, что народу у стойки прибыло. Вон и Джонни, наш шериф, нарисовался.
— А вы никогда не замечали, как иногда вы устаете чего-то бояться? Вот просто устаете и все? � обстоятельства все на месте и предмет страха — тот же, вот он… а вам просто надоело бояться. Это знак, что ваш страх позади, и вы, наконец-то, можете мыслить связно. � даже обменять свою жизнь, как она. — Музыкантша говорила так, словно она точно знала тайну погибшей леди. — � она, которая плакала по поводу долгов, вдруг становится спокойной и веселой. Чем несказанно радует мужа. Поздно вечером она говорит, что ей надо навестить заболевшую подругу… А едет в самый страшный район Филы…Возможно, кстати, не в первый раз…С первого раза могло не получиться. Она идет на одну из этих странных заправок, где, если что и заправляют, то не машины и не бензином… � она говорит самому розовокостюмному, с самой толстой рыжей цепью на шее…
Моя собеседница замешкалась, словно не решалась произнести что-то вслух. Ее взгляд упал на маленький флайер местной группы — мы все ее любим — «�рландцев просят не беспокоиться». Она со значением взяла флаер и ритмично простучала по столу «Грязный ниггер»…
— Вот так она и говорит. А потом, смеясь, ждет пули в лоб. Как вам такое объяснение?
— �нтересно, мы узнаем когда-нибудь правду? — скажу честно, ее бред оказался на редкость заразительным.
— В принципе, она обо всем этом писала в своем дневнике, в компьютере, — обыденно продолжила Музыкантша, — но ее муж, глубоко ее любивший, отформатирует диск, не читая, тщательно оберегая ее случайные секреты даже от самого себя. Так что не узнаем.
Она принялась задумчиво перебирать лежащую на стойке горстку мелочи. Видимо, размышляла, хватит ли на чай или добавить еще доллар.
Тут я решился.
— Джонни, — крикнул шерифу, — что ты думаешь об этом убийстве?
— А... это, — все слегка примолкли, было слышно, как Джонни важно засопел, — загадка… Одно могу сказать точно — не черное это преступление. Ни один черный на такое не пойдет. Они чужих не трогают, у них своих полно.
— А я и не утверждала вовсе, что все это правда, — она решительно добавила к мелочи еще доллар, соскользнула со стула и моментально исчезла в ближайшем выходе.
Зазвенел мой мобильник. Гвен. Последние пару-тройку дней она, словно утомившись плакать, была ровна и весела.
— Солнце мое, — она звенела, как в лучшие годы не звенела, — мне Мелани позвонила, ну, ты помнишь Мелани, да? — никакой Мелани я не помнил, но тупо кивнул, как будто Гвен могла меня видеть. — У нее там жуткие проблемы, я поеду к ней, съезжу, ладно? Где-нибудь через полчасика? Не сердишься? Ключ не забыл? Посиди еще в баре, пообщайся там, а потом ложись спать, меня не жди, мы наверняка заболтаемся.
Мне стало тревожно. Она действительно выглядела очень спокойной последние дни. Конечно, я радовался такой передышке. Зачем-то вытащил ключ из кармана. Копеечный брелок — собачка с обломанным хвостом. Гвен подарила, давно еще, когда женихались. Она много раз хотела подарить другой, но мне этот дорог, вот такой, с обломанным хвостом. Гвен, бывало, даже подшучивала...
Я спрыгнул со стула, махнул рукой Стиву, бросился к выходу... Как она говорила — жалкие сокровища? Лягушка без глаза, собачка без хвоста? Была ли она, эта Музыкантша, или я сам, уставший от безделья и поисков выхода, ее придумал?
Я пойму это потом. Все потом. А сейчас мне надо успеть.




ВЗЫСКАТЕЛЬНЫЙ ВАНЮША

Поэт Ванюша обнимал в своем саду морщинистый ствол яблони. Одной рукой, в другой руке имея рюмочку «Дюбонне». Ванюшин американский дом разлегся позади поэта бесформенным чудищем.
— Тщета, все тщета, — думал Ванюша, устремляя думы свои к звездам. — Творчество, только творчество. Все бросить, все отринуть, уйти бос и наг...
Ванюша осторожно вынул одну ножку из уютного тепла домашних шлепанцев и потрогал пяткой землю. Земля была прохладна и кололась. «Что за чушь, право, зачем такие крайности», — дошло до Ванюши, и он вдел озябшую ступню обратно.
— Так вот, бос и наг, — не стоило таки пренебрегать богатым образом, — в пустыню — и творить, творить, творить! Зачем мне все это?
Ванюша показательно пнул садовую скульптуру Купидона. � с горечью подумал, что даже этот глупый Купидон исполняет предназначенное: служит поилкой для птиц.
— Ты думаешь, я не смогу? — неведомо к кому обращаясь, продолжил Ванюша свои песни. — Смогу, я неприхотлив! Мне ничего не надо!
На последних словах Ванюша инстинктивно уменьшил громкость подачи жалоб к небесам: неровен час, жена услышит. Земное ему сейчас было ни к чему. Впрочем, подкралась предательская мыслишка: уйти-то я смогу, но вот хорошо бы гарантий...
— Ты мне только знак дай, что я избран! Один лишь знак, Господи! Хоть листочком прошурши, хоть птичкой пропой! А я уж распознаю, брошу все — и с этого самого момента — только творить! Слово! Как много в этом слове…
Ванюша привычно загрустил. Понимал, что нечего взывать к небесам, оставят его тут, горемычного... Никому-то он не нужен.

Тем временем, с самого угла созвездия Ориона, слегка качнувшись взад-вперед в сомнениях, сорвалась звезда Бетельгейзе. Увлекши лучами своими часть хрустальной тверди, она с грохотом прокатилась через весь небосвод и упала, хлопушечно шипя, на крышу соседского дома. Улица наполнилась людьми, а уже через несколько секунд — воем пожарных сирен. Ванюша недовольно поморщился на шум. Ну что за люди!
— Не дает знака, — вздохнул он. � пошел ужинать.