ЧТО-ТО В ЭТОМ ЕСТЬ...

Леонид Ш�ФМАН

Лев постучал в дверь и робко просунул взъерошенную голову внутрь кабинета.
— А, Лев Толстой, заходите! Вижу, принесли?! — не вставая из-за массивного стола, Семен Юльевич приветствовал вошедшего.
— Да, — еле слышно выдавил из себя Лев.
— Вот и отлично. Положите рукопись на стол. Мне сейчас некогда, через полчаса совещание у главного, а вечером я обязательно познакомлюсь с вашим творчеством. Подходите завтра с утра прямо к девяти, и мы все обсудим.
Посетитель аккуратно пристроил на краю стола несколько исписанных мелким почерком листков, но, переминаясь с ноги на ногу, не спешил покидать кабинет.
— Да вы не волнуйтесь, я ничего с рукописью не сделаю, даже замечания, если они будут, запишу на отдельном листе.

Лев продолжал мяться. Его тонкие длинные пальцы перебирали уже лежащую на столе рукопись, явно не желая расставаться с ней.
— Ну, хорошо. Я напишу вам расписку, — и Семен Юльевич вынул из ящика стола лист бумаги. — Вот. Получил... Обязуюсь вернуть в целости и сохранности. Подпись. Печать. Печать, заметьте, круглая.
Вручив расписку, Семен покинул кресло, приобнял робкого гостя за плечи и вежливо, но настойчиво, выпроводил в коридор.
— Приходите завтра, Лев, завтра!

Вернувшись в кабинет, Семен Юльевич сунул листы в портфель и благополучно забыл о них.

Лишь уже лежа в постели и перебирая мысленно события минувшего дня (привычное упражнение перед сном), Семен Юльевич вспомнил о рукописи. Выругался про себя. Вставать не хотелось, но работа есть работа, к тому же он обещал. Включил торшер, вытащил рукопись из портфеля и вернулся в согретую постель. Текст проглотил залпом:

«Я сидел в забегаловке на �бн-Гвироль и смаковал чудо левантийской кухни — фалафель. Вообще-то предпочитаю готовить себе сам, но, согласитесь, приготовить приличный фалафель в домашних условиях не так-то просто. Поэтому примерно раз в месяц я наведываюсь в заведение Авраама и отвожу душу. Не стану утверждать, что здесь лучший фалафель в Тель-Авиве, хотя сам Авраам в этом глубоко убежден и готов оторвать уши вместе с головой всякому, кто считает иначе. Просто Авраам экономит на чесноке... Отправляя в рот очередной поджаристый шарик, я вспомнил великолепный фалафель, некогда отведанный мною в ливанском рестаране в Лондоне на Кенсингтон-хай-стрит возле Олимпии. Внешне он ничем не отличался от нашего израильского, но внутри имел светлозеленый оттенок. Ливанцы не жалеют заатар. Будете в тех краях, обязательно зайдите к ним, только помните, что дешевизна лондонских ресторанов объясняется очень просто: чтобы насытиться, надо заказать две порции!
Мои гастрономические воспоминания бесцеремонно прервал нищий, с протянутой рукой представший передо мной. Ненавижу! Подразделяю попрошаек на две категории: статические и динамические. Статические возлежат на улицах (точнее, на Алленби) или паркуются у банков. С ними я могу примириться, ведь, в конце концов, их можно просто обойти.

Передо мной же стоял яркий представитель динамической категории попрошаек, деваться от которого просто некуда. Рот у меня был набит, и я яростно мотнул головой. Седой старик, ростом с метр восемьдесят, никак не меньше, одетый не по сезону в несколько бесформенных хламид (к тому же бездомный, подумал я), еще секунду постоял около меня, а затем направился вглубь зала, где почтенный господин изучал «Аарец». Результат оказался тем же, и старик медленно побрел к выходу. Минуя мой столик, он повернулся ко мне, и я поймал его взгляд. Глаза старика поразили меня! Впрочем, глаза как глаза, обычные семитские глаза. Просто старик выглядел лет на шестьдесят пять (борода не просто седая, а аж сивая, пучки волос, торчащие из ушей, лицо изрезано морщинами-фьордами), зато глазам его больше тридцати никак не дашь! К тому же, невзирая на свои лохмотья, он держался так, будто облачен в тройку от Версаче.

Я не знаю, какая муха меня укусила, надеюсь, не цеце, но я остановил его.
— Минутку! — К этому времени я уже проглотил свой кляп.
Старик охотно изменил направление движения и приблизился ко мне.
— Не желаете посидеть со мной? Может, отведаете фалафель?
Так и есть — старик понимает по-русски. Царским жестом он отодвинул стул и величественно уселся напротив меня. От еды он отказался.
— Тогда, может, выпьете что-нибудь холодное?
— Не откажусь от тоника.

Я встал, отыскал в холодильнике банку «швепса» и прихватил со стойки соломинку.
Старик с удовольствием потягивал тоник, а я молча продолжал его изучение. Лицо старика мне кого-то напоминало, но ведь есть люди, которых вечно с кем-то путают. Я, кстати, один из таких.

Старику надоело молчание, и он спросил, первое, что пришло в голову:
— Чем вы занимаетесь?
— Я — писатель, — от неожиданности я выдал желаемое за действительное. Намного ближе к истине было представиться безработным. Теперь последует уйма банальных вопросов.
Старик оживился, глаза его весело засверкали.
— � сколько ваших книг уже вышло?
— Пока ни одной, но я не всегда был писателем, я только недавно начал писать.
— Понятно. Я тоже не всегда был нищим... А чем вы занимались до того, как стали писать?
— Работал программистом.
— Знаете, я тоже когда-то был программистом, — его улыбка приоткрыла два неполных ряда полусгнивших зубов.
— Ваше лицо мне кажется знакомым. В какой фирме вы работали?
Мой вопрос явно пришелся ему по вкусу.
— Я работал в «Алладин-мультимедия».
— Нет. Ничего не слышал об этой фирме. Она еще существует?
— Не знаю. Я давно оставил программирование. Вас, конечно, интересует, как я дошел до такой жизни?
— Честно признаться, да.
— Что ж, я еще никому не рассказывал свою историю, но у нас так много общего, что, надеюсь, при желании вы сможете меня понять.
Меня вдруг осенило.
— Вы... Вы тоже пишете?
— Нет-нет, такого греха за мной не числится. Если вы угостите меня еще тоником, я расскажу все с самого начала.
Откупорив новую банку, старик приступил к своему повествованию. Говорил он ровным голосом почти без эмоций, как обычно описывают давно пережитые события.

— Эта история началась шесть лет назад, когда я еще работал в «Алладине». Нас, графиков и программистов, было там человек двенадцать. В какой-то момент мы пристрастились в день зарплаты сбрасываться шекелей по двадцать и участвовать на всю сумму в лотерее. Увлечение это длилось не слишком долго. После нескольких безуспешных попыток разбогатеть народ отказался от этой затеи, только я, не привыкший останавливаться на полпути, продолжал заполнять лотерейные билеты, выделяя для этого по пятьдесят шекелей с зарплаты. Может, помните лотоманию 1999 года? Не важно. Двадцать шесть миллионов шекелей на кону, и я сорвал весь куш!

Тут я прервал его рассказ и сходил за баночкой «спрайта».
— У меня и в мыслях не было увольняться, работа-то как-никак интересная. Но члены нашего маленького коллектива восприняли мою удачу как личную трагедию. Сами знаете, что делает с людьми зависть. Короче, я вынужден был из «Алладина» уволиться. Двадцать шесть миллионов — не шутки. Что-то с этим следовало делать.

— Я бы купил виллу на берегу моря и жил на проценты.
— Знаете, сколько различных способов потратить деньги мне предлагали? От приобретения участка на Луне до гостиницы на Крокодиловых островах. Но я поступил иначе. С детства у меня была страсть к чтению. Моя мать работала в школьной библиотеке. К седьмому классу в ней не осталось ни одной не прочитанной мною книги. Всю классику я помнил почти наизусть. Потом, знаете, возраст взял свое. Друзья, девочки, затем политех, стало как-то не до книг. Так незаметно пролетели несколько десятилетий, пока я не закончил карьеру программиста. Тут уж я испытал неизведанное ранее состояние: у меня было и время и деньги. Как программист, вы меня понимаете. Короче, я решил вернуться к чтению и отправился в ближайший «русский» книжный магазин. Что вам сказать... Я испытал шок, более подходящего слова у меня нет. Не известные мне авторы, незнакомые издательства, аляповатые, непонятно что кричащие обложки. Я растерялся. Наугад выбрал десять книг, девять из которых через неделю выкинул в мусорник. Лишь «Волхв» Джона Фаулза получил постоянную прописку на моей книжной полке. Остальное не представляло никакой литературной ценности. Я сделал еще пару набегов на магазины, что на Алленби, но результат оказался столь же печален. На полку добавился «Коллекционер» того же автора, двухтомник Дугласа Адамса, а из русских авторов лишь Юрий Алкин «Цена познания», да и то, как оказалось, он уже давно живет в Америке. Короче, книг в магазинах много, а читать нечего. Вы согласны со мной?

Я ограничился кивком, так как с нетерпением предвкушал развитие сюжета.
— Короче, у меня созрел план действий, и я отправился в Москву. Там я зарегистрировал издательство «Бродвей», сманил пару редакторов из АСТа и «Эксмо», утроив им зарплаты. Я объявил, что работать они будут дома, в связи с чем им следует подключиться к �нтернету и освоить его. На это я отвел месяц, после чего обещал завалить их рукописями. От редакторов лишь требовалось определить, следует ли издавать данное произведение или нет. При этом я велел им пользоваться теми же критериями и соображениями, которыми они привыкли руководствоваться на предыдущем месте работы. Я дал широкую рекламу, упирая на то, что гонорары в «Бродвее» вне конкуренции. Действительно, я платил в четыре-пять раз больше чем другие, к тому же рассчитывался наличными, так что вся пишущая братия постепенно стала свои произведения прежде всего предлагать «Бродвею». В авторских договорах присутствовали два непременных условия: во-первых, «Бродвей» приобретал эксклюзивные авторские права навсегда, а, во-вторых, сроки издания книг не оговаривались. Видя перед собой пачку стодолларовых банкнот, ни один писатель не сумел устоять.

— Что-то я не припомню книг этого издательства.
— � не мудрено. «Бродвей» не издал и не собирался издавать книг.
— Я вас что-то не очень хорошо понимаю. Зачем же вы втридорога скупали рукописи и содержали штат работников?
— Еще не догадываетесь? Слушайте, что произошло дальше. Всякие там «Фолио» и «Эксмо» вынуждены были сократить свои штаты процентов на восемьдесят. Мои же редактора не успевали обрабатывать рукописи. Большую часть уволенных я приютил у себя в «Бродвее». Все они работали, как и раньше, то есть, для темплана отбирали макулатуру. Они отбраковывали уж полный бред, а также все новое, экспериментальное, так как стремились полностью исключить риск. Короче, новые перспективные авторы шли в «Текст» или «Эксмо», и тем приходилось их издавать, так как кроме бредятины до них ничто другое не доходило — ведь вся макулатура надежно оседала в «Бродвее».

— Я, кажется, начинаю понимать ваш замысел. Но сколько же денег надо было на все это угрохать? К тому же, любые деньги имеют одно неприятное свойство — они рано или поздно кончаются.

— Я полагал, что если мне удастся продержаться семь-восемь лет, читатели привыкнут к хорошим книгам, ибо других просто не будет. � тогда издательствам волей-неволей придется обращать внимание на качество произведений. После этого я бы смог преспокойно закрыть «Бродвей» или, в самом деле, начать конкурировать с другими! Но, увы, я не предполагал, что в России столько пишущих. Шквал рукописей, обрушившийся на меня, обнулил мой банковский счет за три года. А это слишком маленький срок, чтобы изменить ситуацию на книжном рынке. Короче, я еле наскреб денег, чтобы вернуться в Тель-Авив...
Я молчал. �стория показалась мне совершенно фантастической. На улице давно уже стало совсем темно, мы порядком засиделись, и Авраам недовольно поглядывал на нас. Я расплатился, и мы вышли на улицу.
— Вы не жалеете о Крокодиловых островах?
— Да мне и здесь жарко! — рассмеялся старик.
— Вам стоит записать эту историю, по-моему, может получиться неплохой рассказ, — посоветовал я ему.
— Нет, вы же писатель. Лучше напишите вы, а я почитаю.
Мы распрощались, и только потом я хватился, что даже не спросил его имени...»

Семен Юльевич дочитал до конца. «Что-то в этом есть», — дважды вслух произнес он.
Утром у дверей кабинета его уже поджидал Лев.
— Проходите, — пригласил Семен Юльевич.
— Вы прочитали? — заискивающе поинтересовался Лев.
— Да, и я проникся. Вы бы, конечно, хотели увидеть свой рассказ напечатанным?
— Да, доктор.
— Я попытаюсь что-нибудь для вас сделать. Журнал «Психиатрия», где печатают мои статьи, как раз собирается обзавестись небольшим литературным приложением. Вы не возражаете?
— Я не имею ничего против.
— А как называется ваш рассказ?
— Названия я еще не придумал.
— Ладно, может, потом вместе обсудим. А сейчас, извините, мне надо сделать обход, — Семен Юльевич снял с вешалки и накинул на себя белый халат.
Гость, путаясь в не по росту длинных полах своего выцветшего, некогда синего одеяния, с бурыми ожогами от утюга, поплелся к выходу.
— Кстати, этот старик... Вы его выдумали или?..
Но Лев уже ничего не слышал — он, погрузившись в раздумья, понуро брел в свою палату...
— Нет, определенно, что-то в этом все-таки есть... — прошептал ему вслед Семен Юльевич.
�зраиль
Публикация подготовлена Семёном Каминским, newproza@gmail.com