Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

Сегодняшнюю литстраницу мы предоставляем двум молодым авторам — �лоне Муравскене из Вильнюса и Ольге Новиковой из Воронежа, филологам, преподавателям русского языка и литературы.
�лона Муравскене преподаёт русский язык как иностранный (а также польский язык) в национальной школе и старается, согласно её собственным словам, научить современную молодёжь ценить слово. Она обожает нетрадиционность в работе и в литературе. Я думаю, что хорошо и нетрадиционно писать у �лоны вполне получается, потому что её рассказы вошли в пятёрку лучших работ на нашем конкурсе «Живые истории-2011». Одну из работ �лоны Муравскене — даже не рассказ, а, скорее, очень искреннюю, сложную поэму о любви в прозе «Мой дед был вишней» — мы предлагаем вашему вниманию.
Ольга Новикова преподаёт в Воронежском авиационном техникуме и является соискателем учёной степени кандидата филологических наук. Она любит сказки, и я надеюсь, что её славная, добрая сказка «Флаффи» напомнит читателям, что наше детство всегда с нами, даже если нам уже много-много лет...
Семён КАМ�НСК�Й, newproza@gmail.com
____________________________________________


�лона Муравскене
МОЙ ДЕД БЫЛ В�ШНЕЙ

� я догадывалась об этом, когда приезжала сюда, чтобы замкнуться в себе или спрятаться от себя самой; странно, но пила на брудершафт со своей тенью и не пьянела, а так и сидела впотьмах потом, прижимаясь спиной к стволу дерева, обхватив колени руками, не боясь испачкать брюки.
Намного ли хватало меня, когда, срываясь с насиженного места, я неслась куда-то, наскоро побросав в дорожную сумку свитера и джинсы, второпях не запирала дверь и ... возвращалась, ошарашенная вокзальной жизнью, тем особым запахом поездов и людей, почти раздавленная очередью у касс и оскорблённая кем-то у ларьков с пивом.
Я ныряла в прохладную постель, обнимала подушку — засыпала сразу, потому что была уверена: мне приснишься Ты...
Пишущий фривольности с ночного дежурства, пьющий кофе по вечерам на моей кухне. Мой правильный и неправильный герой, выписанный, идентичный кому-то образ, топорная работа, но именно та, моя родная и чужая половина, когда стотысячное «почему» перекликается ещё с чем- то, ведь....
Когда-то, ещё в моём детстве, мой дед посадил вишню.
Он привез её откуда-то издалека — особенный ранний сорт — и мы вместе копали яму, чтобы посадить эту тоненькую веточку с едва прорезавшимися первыми, ещё клейкими листочками.
� уже следующей весной она расцвела — точно залила весь сад белым, ослепительным блеском.
А дед всё гладил её по бархатному стволу и шептал:
— Красавица! Паненка!
Клал свою большую мозолистую ладонь мне на голову, говорил тихо:
— Вместе вырастете! ... Вот и будет тебе кому свои беды рассказать, когда меня не станет....
� я слушала ветер, звенящий в её листве, ловила каждое слово, осыпанное вместе с белыми цветами, стояла почти, как в снегу — в юности.
� смешивала боль с чувством предательства, может быть, даже не своего, а книжного, потому что кто-то уже написал и издал те извечные вопросы деяний и расплаты, как в другой жизни, в которой всё было по-другому.
� ловя перестук колёс, высовываюсь в окно по пояс… небо и ветер, звучащий в ушах с самого детства: родной, далёкий, мой....

— Ёлькин отец прие-ехал! — Мишка пронёсся по всему переулку на велосипеде, лихо тормознув у самой калитки. — Ёлькин отец!
�, опередив деда, вышедшего на крыльцо, я бегу через огороды к обрыву, скатываюсь по крутому склону, больно царапая коленки и локти, ныряю в заросли шиповника у самой воды, обрывая оборки на платье, и слышу, как бешено, точно загнанное, колотится в груди сердце.
— Не найдёт, — говорю тихо. — Ни за что не найдёт!
� слышу, как зовут меня с берега, но ещё ниже наклоняю голову к коленям, чувствуя где-то в горле ком слёз от обиды и боли.
— А я не заплачу! Не заплачу!
� не плакала больше. Разучилась в один миг, именно в тот час, там, внизу обрыва, измазанная песком и глиной, один на один с собой.
— Не хочу с ним ехать! Не хочу от тебя уезжать, — объясняла деду. — Не хочу к нему.
— Старый я, Ёля, помирать скоро, — дед любовно провёл рукой по посаженной вишне. — Ты всё-таки приезжай сюда, когда вырастешь… К вишенке нашей приезжай!
� я приезжала.
Уже с самых ворот видела её растрёпанную зелёную голову на ветру.
— Здравствуй, вишня! — кричала от ворот. — Ждала?
А ещё я хотела, чтобы дед ждал. Чтобы ждал всегда. Чтобы всё было, как в детстве.

— Добро пожаловать в ад! — засмеётся рядом Гудвин, пропуская меня вперёд.
Он щёлкнет выключателем где-то в тёмном коридоре, поведёт по ступенькам вверх, затянет что-то пошленькое и, распахнув, наконец, дверь в комнату, объявит:
— Трям! Те же и мадам!
� Димка, развалившийся в кресле, среди мусора, блевотины и кучи каких-то бесформенных тел, улыбнётся мне, протянув обе руки:
— Ёлька!.. Спаса-ать пришла!?
Позади что-то пробубнит хмурый Борис, сбросит рюкзак на пол, потащит Димку под мышки через тот же коридор.
А я буду до утра отпаивать Димку чаем, гладить вспотевший лоб, смахивать с глаз отросшую чёлку и молчать. �, возможно, рыдать и кричать где-то внутри себя, потому что Борис, отвернувшись к окну, спросит:
— � он нужен тебе такой? Невероятно. Достоевский отдыхает....
— Он мой друг, — скажу тихо. — Даже если это и невероятно.
— Тогда Гудвин прав, — Борис обернётся. — Добро пожаловать в ад, дорогая!

— Он просто слабый, — прошепчу вишне, прижимаясь щекой к шероховатому стволу. — Но он справится. Он сможет... Вот увидишь.

Но сначала только наблюдала, как рано утром Димка, едва выбравшись из постели, пьёт воду прямо из крана, давясь и кашляя, оборачивается на меня:
— Притащила всё-таки? Борька стуканул, где искать... Падла!

А потом ещё год — из клиники в клинику.
Как одна семья.
Мне всегда была нужна семья. Пусть не своя, чужая, но обязательно с горячими котлетами к обеду, с пирогами к празднику, с песнями за столом и гостями, которые остаются ночевать, и их ловко укладывают спать в комнате и на кухне. А утром общий завтрак — весёлый смех и топот детских ног по лестнице и обратно.
— У меня никогда не будет детей! — Димка засмеётся, вальяжно развалившись на диване. — Понимаешь? В моём доме никогда не заплачут дети... Я счастлив, Ёлька! Ты не представляешь, как я счастлив...
— Ты бредишь, Дим!
— Да нет, в этот раз я даже не ширнулся.

� я зарываюсь в подушки, в одеяло, как в кокон.
Это мечта.
Когда человек счастлив, он мечтает. Но стоит только появиться беде — он начинает вспоминать. Ведь мечта, на самом деле, это стремление погубить счастье.

� ты впадаешь в меня по капле — растворяешься где-то внутри горьковато-сладким привкусом разлуки, доводя до истомы и забытья, как чужую.
Но я и есть чужая. Чужая жена. Мать. Сестра.
� никто не знает, что справедливо, а что нет.
Когда целую от губ до колен, слизываю каждую каплю утреннего дождя с твоего плеча.
� раздирая плоть, не входим друг в друга, оставаясь всё теми же кораблями в бескрайнем океане.

— А что для тебя любовь? — спрошу, обернувшись и всё ещё не захлопывая дверцу машины.
— Получать авансы, — ответишь, как всегда, небрежно.
— Всего лишь авансы, — присяду рядом с вишней на корточки, закурю, как-то нехотя затягиваясь. — Всего лишь авансы, понимаешь? � мне не хочется перерезать вены, засунуть голову в петлю или сигануть в окно: время прошло. Понимаешь, то время, когда поступают так плохо, уже прошло. Просто сейчас я уже не хочу быть сильной. ...

Но будто совсем недавно дед посадил вишню. � я ездила к ней каждое лето, собирала крупные красные вишни и допоздна варила варенье, осторожно помешивая его деревянной ложкой.
� Ты ничего не знаешь о том далёком времени, о том детстве среди парка, среди руин крепости, среди озёр. � даже не знаешь, как меня учили плавать, сбросив с лодки на середине озера, а я барахталась, как щенок, и даже не визжала от страха.
Ты не знаешь, как дед учил читать меня по газете «Труд», посадив на колени и водя по строчкам пальцем. Ты не знаешь, как мы растили зимой ягнёнка на кухне и поили его молоком через марлевую соску, а он захлёбывался и едва держался на своих тоненьких ножках.
Ты не знаешь......

— Потому что знаю тебя другой, — точно оправдываясь, виновато посмотришь на меня.
Ведь потом должно наступить утро. Летнее, яркое, когда потянувшись, я, накинув майку, босиком пройдусь по уже тёплому солнечному полу.
Я покажу тебе мою вишню.
Я просто расскажу Тебе о ней... Хочешь?..


Ольга Новикова
ФЛАФФ�

Наступала ночь, и это означало, что всем малышам пора уже было укладываться спать. Маленький Дэни надел свою пижамку и залез в кровать. Он знал, что скоро придёт мама и прочтёт его любимую сказку. � мама действительно пришла и, как всегда, начала читать. Малыш внимательно слушал историю, которую давно уже очень хорошо знал, но она ему так нравилась, что каждый раз он вздрагивал и замирал, когда мама доходила до самых волнительных моментов. Дэни слушал и обнимал своего любимого медвежонка. Это был лучший друг малыша, а звали его Флаффи. � был он уже немного потрёпанный, и глазки его не так сильно блестели, как раньше, но был он так горячо любим своим маленьким хозяином, что не заметить этого было просто невозможно! Наверное, у каждого взрослого когда-то был такой же медвежонок, а может быть, зайчонок или кто-то ещё. Не так уж и важно. Главное, что это был настоящий плюшевый друг — самый любимый.
А между тем, мама уже дочитывала сказку, что очень печалило Дэни, потому что он очень любил мамин голос. А мама читала так хорошо, так интересно! � Дэни знал, что, дочитав, мама уйдёт, оставив его совсем одного, в тёмной комнате. Но Дэни был уже большим мальчиком, ему исполнилось пять лет, а потому попросить маму остаться он не мог: он уже вырос.
— Спокойной ночи, малыш! — произнесла мама и поцеловала щёчку своего сынишки.
— Спокойной ночи, мама. Я ничего не боюсь.
— Конечно. Ты же большой и храбрый. — � мама выключила свет и закрыла дверь.
Кроватка Дэни стояла рядом с окном. � мальчик частенько облокачивался на подоконник и смотрел в окошко. Но сегодня был не такой день, когда хотелось бы это делать: дул сильный ветер, и, наверное, собирался дождь. Дэни даже слышал гром! Разве есть хоть какой-нибудь малыш на свете, который не испугался бы такого? Дэни посильнее обнял медвежонка и накрылся одеялом.
— Флаффи, — позвал он. — Флаффи!
Медвежонок приоткрыл один глаз и оглянулся, проверяя, нет ли поблизости взрослых. Дело в том, что взрослые не верят в то, что игрушки живые, а те в свою очередь сильно боятся взрослых, потому что из-за их неверия игрушки действительно могут лишиться своего дара оживать по ночам. Удостоверившись, что взрослых нет, Флаффи тоже прильнул к Дэни и крепко обнял его, потому что очень соскучился за целый день.
— Дэни, ты слышишь, там же гром! — прошептал медвежонок.
— Флаффи, не бойся, малыш! Погремит и перестанет. Давай я тебя обниму покрепче, и тебе уже не будет так страшно.
� Дэни ещё сильнее прижал к себе Флаффи и даже немного приподнял его к окошку, чтобы показать ему, что ничего страшного там нет, а только ветер и начинающийся дождь.
— Ну, Флаффи, видишь? Видишь? Только ветер. Не бойся.
Медвежонок потянулся к Дэни: ему было страшно одному смотреть в окно, и Дэни, конечно же, тоже приподнялся, ведь не мог же он оставить своего друга одного. � Флаффи сразу стало спокойнее. Он знал, что рядом сидит его маленький хозяин, который очень любит своего медвежонка и никогда не бросит его в беде. Дэни, видя, что Флаффи уже не так боится, посадил медвежонка на подоконник, а сам сел на кровать. Конечно, Флаффи обнимал малыша: так было гораздо спокойнее. А медвежата — особенно плюшевые — вообще очень любят спокойствие.
Так они и сидели — два маленьких друга, — вглядываясь в темноту ночи, вслушиваясь в звуки грома и дождя, накрывшись одеялом. Когда сверкала молния, Дэни прижимал к себе медвежонка, зная, что тому очень страшно, и говорил:
— Флаффи, ну какой же трусишка! Разве можно бояться молнии! Ничего, не бойся. Я с тобой!
Дэни хотел, чтобы Флаффи перестал сильно бояться темноты и грозы, и всячески подбадривал медвежонка. � Флаффи радостно обнимал мальчика своей мягкой лапкой, и они вместе смотрели в тёмное окно, превозмогая страх.
Спустя время, когда дождь уже успокоился, в комнату Дэни тихо вошла его мама. Она нисколько не удивилась, обнаружив, что её сынишка уснул, глядя в окно. Он подложил руку под голову и так и заснул. А второй рукой он обнимал Флаффи, чтобы тот и во сне не боялся. Улыбнувшись, мама аккуратно переложила Дэни на кроватку.
— Храбрый ты мой! — прошептала она.
Затем мама взяла плюшевого медвежонка и положила рядом с малышом.
— Спасибо тебе, Флаффи! � дальше ему помогай, хорошо?
Конечно же, Флаффи ничего не ответил, но про себя улыбнулся и радостно прижался к Дэни, как только его мама тихо вышла из комнаты.