КАВКАЗСКАЯ ПРОЕКЦ�Я ВЛАСТНОЙ РОК�РОВК�

Сергей МАРКЕДОНОВ, polit.ru

«Рокировка» в российском правящем «тандеме», начиная с 24 сентября, стала главным событием во внутренней политике РФ. Хотелось бы сразу оговориться, проблема «возвращения Путина во власть», с нашей точки, зрения является надуманной. В течение последних четырех лет действующий премьер-министр федерального правительства оставался ключевой персоной в принятии кадровых, внутриполитических и внешнеполитических решений. Слово «Путин» перестало обозначать только фамилию известного политика и государственного деятеля. Оно превратилось в обозначение властной функции. Впрочем, в российской истории и раньше такое бывало, когда неформальное влияние того или иного персонажа было намного важнее, чем его официальный пост. Следовательно, Владимир Путин от власти никуда не уходил, чтобы потом, спустя 4 года, к ней возвращаться. В чем же причина для алармистских комментариев, в которых в последние несколько дней недостатка? � есть ли вообще основания для тревоги, если проблемы «возвращения» не существует?

Думается, что если отбросить неизбежные в таких вопросах эмоции, то можно найти вполне рациональные основания для волнений. Да, Дмитрий Медведев был «президентом при нем», однако используемая им риторика и даже многие чисто имиджевые аспекты давали хотя бы гипотетическую надежду, нет, не на скорую демократизацию и либерализацию (для этого одних «рокировок» недостаточно), а на определенную конкуренцию в рамках управленческого аппарата. Это в свою очередь, могло бы стать важным фактором и для модернизации и некоторого возрождения публичного процесса. В этой связи официальное признание, в общем-то, известного всем факта (как говорят американцы, «conventional wisdom») политического верховенства Владимира Путина имеет скорее гнетущее психологическое значение. Его усугубляет тот факт, что избирательный цикл 2011-2012 годов будет существенно отличаться от всех предыдущих: в соответствии с поправками, внесенными в Основной закон страны 30 декабря 2008 года, срок полномочий депутатов Государственной думы теперь составляет не 4, как раньше, а 5 лет. Что же касается президента, то, начиная с 2012 года, его легислатура вместо нынешних четырех увеличится до 6 лет. Таким образом, новый избирательный цикл будет последней политической «четырехлеткой».

Для многих это конец иллюзий и надежд даже на слабое оживление фактически мертвого политического процесса в стране. Наверное, на этом анализ кремлевских хитросплетений можно было бы и прекратить. Тем паче, что занятие это неблагодарное. Во-первых, есть тьма специалистов по трактовкам «утечек» и «достоверных» сведений о «драке бульдогов под ковром». Отнимать у них хлеб и вступать на их площадку не хотелось бы. Во-вторых, потому, что «источниковая база» для такого анализа будет явно недостаточной. А значит, есть опасность скатиться к спекуляциям. С нашей точки зрения, было бы полезным рассмотрение возможных последствий сентябрьской «рокировки» для различных сфер общественно-политической и экономической жизни страны. Что может означать новая институционализация Владимира Путина для межэтнических отношений, экономического развития, положения дел в социальной сфере, органах безопасности и армии, внешней политике?

В этом списке вопросы будущего Северного Кавказа будут занимать далеко не последнее место, ведь сегодня этот регион является самой проблемной точкой Российской Федерации. Не будем забывать и о том, что, хотя с формальной точки зрения будущая столица зимней Олимпиады 2014 года Сочи не входит в Северо-Кавказский федеральный округ (СКФО), но она тысячами нитей связана с проблемами безопасности турбулентного региона. �так, что приобретает, и что теряет Северный Кавказ с вступлением в первую «путинскую шестилетку»?

Для ответа на этот вопрос проведем небольшую «инвентаризацию» (многие уже подзабыли этот предвыборный слоган Путина образца 2000 года) северокавказских проблем.

С нашей точки зрения, сегодня Россия стоит на Северном Кавказе перед лицом пяти общественно-политических вызовов.

Первый — это рост радикального исламизма.
В начале 1990-х годов главным вызовом для целостности РФ, как государства, была сепаратистская Чечня. В остальных республиках регионы националистический вызов присутствовал, но находился в определенных «системных» рамках. Сегодня Чечня в своеобразном террористическом соревновании занимает только четвертую строчку, уступая Дагестану, �нгушетии и Кабардино-Балкарии, которая еще в начале 2000-х годов имела репутацию относительно спокойной республики (ее даже называли «спящей красавицей Кавказа»). Сегодня Чечня рассматривается лишь как часть джихадистского проекта, а сами исламисты организуют теракты не только в регионе (где к этому уже привыкли), но и за его пределами. Взять хотя бы взрыв в международном секторе аэропорта «Домодедово». Событие, которое поставило проблемы Северного Кавказа в повестку дня не только российской политики, но и международного общественного мнения. В гораздо большей степени, чем прошлогодние взрывы в московском метро или на железной дороге.

Второй — новый этнический национализм.
В отличие от «старого» новый национализм имеет отношение не столько к советским «долгам», сколько к современной повестке дня. Даже тогда, когда он выглядит внешне «ретроспективным», как «черкесский вопрос». Ведь вопрос не в том, готова ли Москва к признанию т.н. «геноцида черкесов», а в том, насколько она может и способна профилактически воздействовать на проблемы, которые провоцируют такие настроения. Это и земельный вопрос, и представительство во власти, и вопросы репатриации, и широкий спектр взаимоотношений РФ с Абхазией (которая также рассматривается, как часть «черкесского мира»).

Третий — бюрократическая конкуренция в республиках Северного Кавказа.
Это — процесс, закрытый от внешнего взгляда. Порой он даже не в меньшей степени напоминает «схватку бульдогов» под ковром, нежели общероссийские состязания подобного рода.

Четвертый — это политическое и общественное насилие,
которое не обязательно связано с терактами, но используется не только противниками российской власти, а и самой властью вне правовых рамок.
�, наконец, пятый (последний по порядку, но не по важности) — это «русификация северокавказских проблем».

Что мы понимаем под этим процессом? В данном случае мы говорим о росте русского этнического национализма, как негативной реакции на процессы, которые идут на Северном Кавказе. В одной из наших публикаций мы квалифицировали это явление, как «русский сепаратизм», ибо лозунг, выдвинутый в апреле нынешнего года «Русским гражданским союзом» — «Хватит кормить Кавказ» — создает угрозу сецессии не в Грозном или в Махачкале, а в Москве. На наш взгляд, правомерна та постановка вопроса, которую делает известный кавказовед Кевин Лихи (Kevin Leahy): «Предполагается, что Северный Кавказ может выйти за рамки стратегического влияния Москвы путем последовательной кампании по освобождению от российского суверенитета. А что, если сама Россия в будущем решит, что позволит идти региону собственным путем?» Русские этнические националисты («русские сепаратисты») как раз и пытаются способствовать именно такому решению, а именно обособлению России от Северного Кавказа сверху, из Москвы.

Насколько Владимир Путин лично причастен ко всему этому политическому «меню»? Было бы упрощением возлагать на него ответственность за все северокавказские «болячки». Во-первых, многие проблемы возникли до него, без какого-либо его влияния. Во-вторых, многие из них носят объективный характер. Так, в любом трансформирующемся восточном обществе рано или поздно возникает вопрос о соотношении национального и универсального религиозного начала. Этим путем шли и идут Северная Африка, Ближний Восток и Средняя Азия. Северный Кавказ с некоторым стадиальным отставанием повторяет эту сложную эволюцию. Здесь также имеет место разочарование в национализме (итог победы националистов — как правило, мимикрировавших коммунистов), и в светских принципах.

Наивно также полагать, что только извечная российская коррупция всему виной. Радикальный исламизм возникает и в Британии, и во Франции, где не в пример России государство не является собственностью нескольких групп интересов.
Но все эти объективные вещи не отменяют ошибок и провалов, допущенных Владимиром Путиным в его северокавказской политике. Между тем, это направление, для старого нового президента имело особое значение. Во многом легитимность первого срока Путина была обеспечена именно на Северном Кавказе. Сегодня, спустя годы, понимаешь и очевидные плюсы, и очевидные минусы его поведения в 1999-2000 годах. Да, он действительно сумел временно купировать метастазы сепаратизма по всему Кавказу и придать уверенности стране, ее гражданам, уставшим от пост-хасавюртовского беспредела. Однако тогда же Путин не смог провести разграничительные линии между сферой необходимого применения силы и управлением страной в целом.
Многие обоснованные обстоятельствами «горячего лета 1999 го года» приемы «кризисного менеджмента» были некритически перенесены им на другие сферы (СМ�, бизнес, внутренняя и внешняя политика).
В результате, ни Кавказ не лишился проблем, ни Россия не превратилась в более эффективное и стабильное государство. Хотя и имела уникальный шанс в виде поддержки сограждан (включая и массы дагестанцев, которые рисковали жизнью, защищая республику от Басаева и Хаттаба), Путин мог пойти по пути укрепления институтов государственной власти и на Северном Кавказе, и в России в целом. Вместо этого он избрал иной путь, сделав ставку на неформальные договоренности и унию с лично преданными региональными сатрапами.

Самым ярким примером такого подхода стала политика «чеченизации», не решившая ни одной из стоявших проблем. За то время, пока этот курс проводится (начиная с декабря 2002 года), Чечня не стала ближе России и российскому обществу. Метафора «пехотинец Путина» лучше всего передает тот контекст, в рамках которого сформировались «особые отношения» между Москвой и Грозным. В итоге сформировалось государство в государстве во главе с амбициозным лидером, настроенным националистически («прагматиком-националистом», по выражению Алексея Малашенко).
При этом однозначная поддержка финансами и военными ресурсами региональных сатрапий привела к росту протестных настроений в регионе. Эти настроения выражались трояко. Либо в виде отъезда за пределы родных республик, либо в виде активизации радикального исламистского подполья, либо в уходе в банальный криминал. Отказ от прямых выборов глав регионов (2004) привел к утрате обратной связи. Москва сама, собственными руками, эту связь оборвала, передоверив все управленческие вопросы внешне лояльным выдвиженцам. Более того, в случае с Чечней, устранив все сколько-нибудь приемлемые «сдержки и противовесы» кадыровскому режиму (Алу Алханов, Асланбек Аслаханов, возможности для парламентской формы управления, институт русского премьер-министра).

Но и это еще не все. Северокавказская риторика Путина все эти годы была вопиюще неадекватна. В ней отсутствовала хотя бы минимальная рефлексия по поводу собственных действий. Вся ответственность за имеющиеся кризисы возлагалась на внешних игроков (представление о лице которых, конечно же, менялось, исходя из конъюнктуры момента). При этом искусственно противопоставлялись друг другу экономика (понимаемая, как раздача бюджетных денег) и политика (понимаемая, как силовое подавление без выстраивания механизмов «мягкой силы»). В итоге стратегического подхода к региону не сформировалось. Более того, почувствовав дуновение новых ветров (русский этнический национализм), Владимир Путин, как политик-популист попытался овладеть их энергией. Отсюда и его оценки, вполне возможные среди участников «Русского гражданского союза». «У каждого есть малая родина, мы гордимся ею. Но я 10 копеек не дам за здоровье человека, который, приехав из средней части России в республики Северного Кавказа, невежливо обойдется там с Кораном… Нам придется, мягко говоря, совершенствовать правила регистрации на территории страны, особенно в крупных центрах — в Москве, Петербурге и в других крупных городах», — заявил действующий премьер 21 декабря прошлого года. Логическим продолжением этой игры стало частичное инкорпорирование Дмитрия Рогозина и его КРО в структуры «партии власти» — Народного фронта.

На этом фоне риторика и некоторые действия Дмитрия Медведева последних лет оставляли иное ощущение. В своей махачкалинской речи в июне 2009 года он впервые вместо сваливания вины на зарубежных «супостатов» признал внутриполитический и системный характер северокавказских проблем. В своем президентском послании в том же году он даже назвал Северный Кавказ «главной внутриполитической проблемой страны». Попытки использовать методы «экономического менеджмента» (весьма половинчатые и поэтому неудачные) в 2010-2011 гг. также свидетельствовали о попытках российской власти нащупать некий «новый почерк». Понятное дело, эти действия нельзя рассматривать в отрыве от логики «тандема» с характерным для него «распределением ролей». � все же, даже в отрыве от реального наполнения, риторика значила не так уж мало. Она провоцировала (в хорошем смысле слова) дискуссии и попытки поиска выхода из сложившихся тупиков, создавали определенный позитивный фон как внутри самих субъектов Северного Кавказа (многие сторонники модернизации внутри региона увидели в этом некую альтернативу исламизму, местничеству, национализму и республиканской коррупции), так и в московских академических центрах.

«Рокировка» в тандеме, скорее всего, приведет к тому, что все эти разговоры будут отложены в сторону. � старый добрый путинский стиль не будет теперь половинчатым (как в 2008-2012 году).

Может возникнуть ощущение, что больше нет нужды в масках и имитации общественных дискуссий (хотя не исключено, что попытки в этом направлении будут делаться). А значит, хорошо знакомые подходы могут усилиться, в первую очередь на риторическом уровне. К тому же Олимпийские игры и футбольный мундиаль уже стали личными проектами Путина и его команды. Это — вопрос не только политико-административных инвестиций, но и престижа. В этой связи кавказская тема будет играть, в первую очередь, для внешнего пользователя, ибо внутренний уже не так важен — «управляемая демократия» сделала свое дело.

� все же перед российской властью стоит серьезный и принципиальный выбор. Есть возможность, говоря словами Наполеона Бонапарта, «надеть сапоги 1999 года» и превратить кавказскую тему в ходкий пиар-продукт. � существует (скорее теоретически) другая опция: начать разрабатывать стратегию развития региона, включающую в себя в качестве интегральных частей и внешнюю политику, и внутренние аспекты. Выбор в пользу второго варианта возможен даже не ради каких-то абстракций, а в силу прагматических соображений. Ведь вряд ли проблема Сочи ближе к 2014 году уйдет в тень. Напротив, вокруг нее будут формироваться разные группы интересов. � не всегда пророссийские с учетом грузино-абхазского фактора. В этой связи более адекватное знание процессов на всем Северном Кавказе (и хорошо бы — с привязкой к южной части Большого Кавказа) чрезвычайно важно. �наче политика будет выглядеть сродни плаванию на корабле без компаса и карты.
Желательное же направление этой политики видится в том, чтобы использовать «мягкую силу» или строить институты власти вместо системы уний и неформальных договоренностей. Только вот захочет ли российская власть делать это? Ведь такие подходы могут поставить вопрос о корректировке внутренней политики в целом, к чему ни Путин, ни его окружение, кажется, не готовы.

Автор — приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований (Вашингтон, США), кандидат исторических наук.