«Я НЕ ЗАДАВАЛ ВОПРОСОВ. Я ДАВАЛ ОТВЕТЫ»

Михаил ВЕЛЛЕР

Встреча главы государства (правительства) с творцами неизменна по смысловой конструкции. Это пиар для одного и статусный акт — для других. На него переходит часть их имиджа, на них — значимость особ, приближенных к императору. Опасность в том, что неприязнь электората к одной из участвующих сторон может перейти и на другую — вместо желаемого наоборот. Здесь уж — чья репутация весомее, чья харизма круче.

Писатели для встречи с Путиным подбирались, похоже, по принципу тиражей. (Не присутствовал только умный Акунин.) Это логично: как можно больше читателей должны увидеть своих писателей за чайным столом с премьером. От встречи с хоккеистами или байкерами это принципиально не отличается.

Встреча планировалась как проявление властью заботы о писателях в ходе дискуссии, местами смелой и даже острой. Никакие предварительные ограничения мастерам слова не ставились, никаких указаний «инженеры человеческих душ» не получали. Премьер, судя по ходу разговора, был настроен на столкновение точек зрения, на аргументацию своих взглядов.

Но. Гм. Публичная откровенность политика — вещь столь же вероятная, как взлет носорога при южном ветре. Особенно если политик рулит государством, пройдя школу разведки, приватизации и дипломатии. �нтеллектуальная насыщенность беседы здесь достигает 300%: ты спрашиваешь одно, он отвечает другое, и оба вы должны понимать третье.

Поэтому я не задавал вопросов. Я сам давал ответы. Я рискнул наметить точки родственного соприкосновения литературы с политикой и как-то очертить поле разговора. Ну типа культура — душа страны, о ней и речь, не о себе. Конкретнее я сказал:
«По опыту и практике в России разговор писателя с властью, как правило, ходит внутри трех точек. Первое — это писатель просит у власти денег. Второе — писатель просит, чтобы власть лучше издавала и продвигала его книги. Третье — писатель хочет, чтобы власть прислушалась к нему, как нужно править страной, хотя при этом писатель не готов брать на себя ответственность. Вот этих трех моментов решительно хотелось бы избежать.

Часто забывается, что в литературу идут не для того, чтобы брать, а для того, чтобы давать. В политической ориентации писатель, наверное, всегда либерал. Ему от государства не нужно ничего, кроме одного — работы правоохранительных органов. � — чтобы государство его не трогало!.. Всё остальное можно делать самому. � в этом отношении, видимо, каждый из присутствующих — это такая отдельная молекула гражданского общества, потому что каждый имеет собственное мнение, и каждый думает, что делать дальше, и делает, как пытается.

С нынешней литературой все в порядке. �, может быть, даже нынешняя русская литература является по успешности второй отраслью после сырьедобывающей и сырьеэкспортирующей. Потому что после 1991 года (чуть раньше), когда оказались сняты все препоны, литература находится на уровне высоком, какой лично я со времен классики, со времен 1917 года не готов даже и вспомнить.

Другое дело — часто путают (бизнесмены путают, политики; когда путают люди творческие, то лично мне делается стыдно) свое личное благополучие с благополучием страны, народа, державы. Что на самом деле не совсем одно и то же.

Учитывая, что вообще русская литература как таковая началась со «Слова о полку �гореве», — то, что делается в стране, и то, что делает писатель, — совершенно неотделимо. В связи с этим естественный вопрос: допустимо ли писателю иметь точку зрения, не совпадающую с точкой зрения власти? В таких случаях товарищ Сталин отвечал: «Я думаю, что допустимо». Одни считают, что надо жестче, другие считают, что надо либеральнее, — согласия не будет никогда. Но представляется, что такие вещи, как недопустимо мягкие наказания за торговлю тяжелыми наркотиками или за убийство с особенной жестокостью — это категорически не то, что должно быть. А то, что писатель чисто меркантильно заинтересован в том, чтобы страна жила как можно лучше, — понятно, потому что нет денег — не покупают книги, к великому сожалению.

� еще одна вещь. Писатель — это функция литературы и языка, а язык — это функция народа. В принципе все состоявшиеся люди могут взять и уехать и продолжать реализовывать себя где угодно. Это относится к музыкантам, художникам, хлебопашцам, работягам… Кроме, наверное, двух категорий — политиков, которые не существуют без своей страны, и писателей, которые также не существуют без своей страны. Потому что язык — это виртуальный портрет, виртуальная форма существования народа. Когда-то мы, журналисты (тогда я работал в газете), много говорили о том, что падение началось где-то на рубеже 1980-х, когда ввели указом написание Алматы вместо привычного Алма-Ата и Таллинна с двумя «н». На языковом уровне началось некое «залегание под других». Это продолжилось произношением и написанием «в Украине», хотя 300 лет говорили «на Украине». Если украинцы считают, что нужно «в Украине», — это их святое право, почему надо переделывать русский язык?

Почему нужно «училище» менять на «колледж»? С какой, спрашивается, радости? � за всем будет совершенно серьезное продолжение! Потому что, скажем, сначала Гнесинское училище переименовали в колледж, а десять дней назад министр Авдеев подписал указ о расформировании — ликвидации Гнесинского училища и слиянии его с академией. Что, на мой взгляд, трагическая ошибка. Гнесинское училище — это мировой бренд примерно такого же качества, как Мариинский театр, или Большой театр, или советский цирк, и ликвидация этого бренда — это уменьшение славы страны на международной арене.
Вот об этой славе… В советские времена главным агентом американского влияния в Советском Союзе был, видимо, Джек Лондон — самый издаваемый иностранный писатель. � точно так же никто, наверное, не повлиял на создание негативного образа Советского Союза в последний период его существования так, как высланный Солженицын и фактически высланный Бродский.

В заключение могу сознаться. Лет примерно десять у меня была (типа I have a dream Мартина Лютера Кинга) такая мечта — собрать всё правительство и часа на два прочитать лекцию о том, как всё устроено и что надо делать. � еще я добавил, что упаси Боже, писателями управлять и что национальная идея сегодня — самообогощение.
Я говорил восемь минут из нашей часовой встречи. Мое ожидание реакции высокого собеседника выразили классики. «Радостно трубя, Козлевич мчит приезжих в Дом крестьянина».

Вежливый и внимательный Путин, доброжелательный и тактичный, делал пометки в блокноте. � по пунктам ответил — примерно в такое же время. Что критиковать власть можно, но талантливо. Что политики и писатели могут жить в эмиграции, таких случаев много. Что в ответ на Джека Лондона у нас тоже есть Толстой и Достоевский. Честно говоря, я впал в некоторое расслабление мысли. Я не ожидал ответов. Я полагал, что власть хотела в течение часа как-то проникнуться мироощущением и взглядами литераторов. Ну что они там думают? Может, им с другой стороны государственной пирамиды видно что-то заслуживающее внимания, нестандартное или даже вдруг полезное. В конце концов, взгляды на культуру отражают картину происходящего в обществе. Да и вообще я не находил в своих словах ничего дискуссионного.
По поводу ликвидации своим правительством Гнесинского училища Путин ничего не сказал. По поводу самообогащения как реально сформировавшейся национальной идеи — тоже.

Потом Прилепин врубил про хищения в «Транснефти» и гражданство Тимченко, потом Злотников стал загонять шпильку про эту встречу как шаг в предвыборной кампании, потом разговор зачастил в преддверии конца, но каждый из высказывавшихся получал логичный, аргументированный ответ. Это был именно диалог. � напоминал диалог падение луча на зеркало: падает луч на зеркало под одним углом, а отражается симметрично под другим. В зеркале — то же, что находится перед ним, но в ином ракурсе.
Это был вполне качественный урок дипломатии. Дипломат озвучивает не то, что вы полагали логичным или правдивым, а то, что считает нужным озвучить исходя из своих целей. Цель была, стало быть, в создании живой беседы, в которой ум и правота власти ненавязчиво являют себя.

Уже почти вслед уходящему Путину Санаев спросил, неужели так трудно прикрыть сайты, открыто предлагающие наркотики, и получил исчерпывающий ответ, что работа ведется, не так она легка.

…Вот и вся первая часть истории. Вторая часть проста и печальна. СМ� как с цепи сорвались. Лояльные газеты и каналы дали материалы подобострастные, либеральные — ехидно поносили. Но фактическую рекламу гнали все! То есть делали то, ради чего всё и было устроено.

Но что характерно. Оппозиционно настроенная часть населения воспринимает эту встречу как прогиб участвовавших писателей в сторону власти. А это довольно большая часть населения. У нас ведь любят от противного. Посадит власть олигарха — и он мил. А непосаженные — кровопийцы. Подпишет власть олигарха на партию, а потом турнет вон — и он уже борец за правду. А пока не звали и не турили — эксплуататор был и разгульный купчина.

Мне жалко власть. Люди ведь стараются. А им скоро и в гости пригласить порядочных людей нельзя будет. Как-то народ и власть оказались на разных концах вертикали. Как рыбак и рыба на разных концах остроги. � рыба не одобряет дружбу с рыбаком. Добра от него не ждет.

Вот я и думаю: удалось ли мне внести лепту в создание общества гражданского согласия? А ведь так всем хотелось, так всем хотелось… Нет?
“Новая газета» — «Континент»