Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

Нина Огнева — поэт, публицист, популяризатор, художник (декоратор, график-иллюстратор). Живёт в Ростове-на-Дону. Автор шести поэтических сборников. Девять познавательных книг, сатирические миниатюры и юморески, а также произведения для детей опубликованы под псевдонимом Нина Гуль.
Также Нина Огнева является автором и исполнителем некоммерческого издательского проекта, в рамках которого в России выпускается ознакомительная книжная серия «32 ПОЛОСЫ». Авторами-участниками этой серии с января 2010 г. стали более 80-ти высокопрофессиональных литераторов из России, США, Германии, Франции, Бельгии.
Семён Каминский, newproza@gmail.com

�СП�САН Л�СТ
* * *
Раньше, когда-то, тому назад
два или три года
у меня под окнами был сад,
как раз под теми, что жгли фасад
отраженьем солнечного восхода.

Там, заглушая всесилье гроз,
звон жестяного ската
вторил разгулу хмельных ос,
льющих шелка золотых полос
в отраженье солнечного заката.

Это было раньше. Теперь – не так:
глохну от злой звени я.
Корчится ухо затычке в такт,
стынет в глазнице зрачка пятак
отраженьем солнечного затмения.

� терзаю разум: зачем, кому
пожар моего дара?
Бьёт набат сапогом в корму,
жжёт озноб, воспаляя тьму
отраженьем солнечного удара.

� не скажешь: вот! это ты, и ты! –
Суд не моя утеха.
В рамах блажат конопли кусты,
струпом – осиновых ставен стык,
выдоха в горсть – эхо.

Всушь исторгаю из горьких зениц
каплю за каплей тени я.
Тьма окрест полегает ниц,
корчится в лёт под стопой зенит
отраженьем солнечного сплетения.

� терзаю душу: теперь куда? –
Страхом кровит оскал.
Жжёт неопалимый кусок льда
горечь губ, промолчавших «да»
отраженью кривых зеркал.


* * *
Пустеет дом, звучит вдали струна,
прохладных рам смыкаются пределы,
и света сыпь стальная поредела
на золоте осеннего руна.

Пустеет сад, унылые дожди,
покорные движенью дымных облак,
так изменяют стен привычный облик…
Но – нет, я не про это, подожди:

пустеет жизнь. На пиршестве надежд
пустеет круг. Мертвящий привкус яда
знобит уста, и вздорных грёз плеяда
щекочет створы вылущенных вежд.

Пустеет вер вселенский карнавал:
вразброд парад благочестивых масок,
в блистанье риз и ряс различной масти
тускнеет Лика Скорбного овал.

Стремглав пустеет эроса чертог:
скудеет вдох, все горше длится выдох.
Томленья зной во всех известных видах –
отцветших свеч восковый лепесток.

Влачатся дни, ветшает отчий кров,
томится том в оковах тайной власти,
кромсая текст, юродствующий ластик
юлит ужом меж выстраданных строф;

меж рам сентябрь, но дышится с трудом:
сладимый дым – пустых кладбищ примета.
Но – нет! Я, верно, снова не про это:
то – в срок, меж строк, незримым чередом,

а нынче – сад. Пустеют кроны лип,
редеют струй унылые волокна,
дымят костры, и запотели окна,
и лист к стеклу оконному прилип,

светится даль, багетный окоём
хранит пейзаж от мертвого ненастья,
объятья душ, звон лир и – двери настежь
в необойдённом капище моём:

творится миф. Желательных персон
восковый строй являет смысла признак.
Затеплить плоть и – обратиться в призрак?
Подправить жест и – погрузиться в сон,

застыв в расплаве пламени и льда,
в совокупленье хаоса и лада…
Курись, курись, мой благовонный ладан!
Гряди, гряди, шальная коляда!

Скудеет скорбь, клубится тьмы фасад,
в пустых ветвях роятся пятна меди.
Уйти в твой дым. Но, уходя, помедлить.
Ступить меж строк и… повернуть назад.

* * *
Я жду осенних холодов
безропотно и терпеливо.
Стекла глазурная полива
на солнце нежится глумливо,
а свет рассеянный медов
и густ. Листвы багряной лава
пылает сочно меж страниц,
не опаляя сень ресниц.
Но ритм – с коварством власоглава –
внедриться метит на подсос:
там круговерть атласных ос
в пыльце золотного расплава,
анахронизмами порос
лежачий камень: ткутся слева
направо прошвы скорбных строк.
Долготерпения урок
в назначенный исполнив срок,
под гул медвяного распева
томясь, осенних холодов
я жду безропотно. Рядится
в лоскутья выцветшего ситца
Селены лежбище. Бордов
фальшивого светила отблеск.
Как лот аукциона Сотбис –
сентябрьских прописей анклав
средь орд высокоумных глав.
Разверзшись, сателлита пицца
струит из чрева кетчуп лав –
на ветошь. Шанса вивисектор
велит планидам верный вектор
блюсти. �зверившись весьма,
я жду, как женщина – письма,
страшась, что – умер где-то некто…

Блажит чернильная тесьма,
лжёт безупречности детектор:
клинки остроугольных гряд,
как жала, источают яд
вражды. Но серверные черви –
(меж строк – плетьми багряных вервий
змеится дикий виноград)
– чредой искусных имитаций
в непогрешимых списков ряд
сплавляют пикселей парад:
прайс-лист. В его графах остаться,
бесспорно, всякий был бы рад
из вас. Сакральные тома
ввергают в ступор книгочея –
в процессе чтенья сводит челюсть
с ума. Всепреданная челядь
костра, и Вечности кума –
я жду. Осеннего безумья
зудит неутомимый зуммер
и полны всходов закрома…

Я жду, как женщина письма,
страшась, что кто-то где-то умер,
о ком не ведаешь сама.

* * *
Стоит в переулке глухая стена.
Средь ветхих строений видна – не видна.
Средь шатких заборов – из камня стена,
довольно высокая, впрочем.

Не то, чтобы очень, но кладка тесна,
и линия роста проста и ясна,
заката над ней розовеет десна,
и дикой гледичии росчерк.

Случалось, сюда забредёшь по весне,
в хозяйственной сумке нехитрая снедь –
по краткому списку. Чего уж краснеть –
последний полтинник потрачен.

Меж пней и колдобин подтаявший снег.
На вдохе мозжит, как в предутреннем сне
мозжит поясницу. А небо ясней,
чем в римских предместьях. Прозрачен

в оконных проёмах густеющий мрак –
к стене примыкает барак – не барак:
хоромы для ветра. Куражится враг
на слом обречённых скворечен.

Дерев содрогается мощный костяк,
стодавней афиши полощется стяг,
и вдох, припозднившись у вздоха в гостях,
как небо вечернее вечен.

Над траурным кружевом спутанных крон
теснит атмосферу невидимый фронт –
затихнет на миг перекличка ворон
меж стручьями диких гледичий.

� загодя, ладясь к чреде похорон,
гребное плавсредство латает Харон:
байде нанесён неучтённый урон –
«Capisco, va bene…», – tu dici.

Пред взором и слухом бездонья стена,
стопу упреждая, пружинит плюсна:
к ледку покровному исподнего дна
тропинка – чем дале, тем круче.

Но мреет ущербной селены блесна –
бестрепетно входит в охоту весна.
Весьма плодоносны её ложесна
(и дикой гледичии стручья).

Ледком обрамлён покоробленный рант –
бора островная идёт на таран,
кружит в синеве присноалчущий вран
(и хищных неясытей стая).

Объят полутьмой горизонта шафран,
но линия роста – бездонья гарант:
восходит над гребнем планета Уран*,
в построчную кладку врастая.

* Примечание:
Уран астрологически – принцип,
строящий и поддерживающий связи
между частью и целым, между элементом и системой.
Вестник нового уровня или новой сферы.
Уран – покровитель Водолеев.

* * *
– «Виноградники в Арле…» –
Вы, кажется, что-то сказали? –
– «Виноградники!». Зноем
бестрепетным залит ландшафт.
Беспокойная скрипка.
Провинция, ночь на вокзале.
Красноцветный «Токай»
предлагается на брудершафт:

– Поздно каяться, брат.
– Не ко времени слёзы, сестрица!
Нам ли нынче вотще
предаваться бесплодной тоске?..
На хмельном оселке
потускневшая память вострится:
виноградинки… Мерно
качаются на волоске
полновесные грозди.

Молитвенно спины согбенны.
– «Виноградники? Вот как?!..» –
сомненья томительный зной.
От хмельного зрачка –
не по-здешнему – отблеск эбеновый;
недоверчивой скрипки
меж рук – силуэт вырезной.

В стекленеющем плеске
объятая пурпуром пена –
озаряет ландшафт
предзакатная пропасть огня.
– «Лог… Борково… Курешня…» –
диспетчер не слышит Шопена,
топонимией местной
синхронно с гудками звеня;

– «Виноградники? В Арле?» –
ваятель не видит отвеса,
развернувшего угол
незыблемой этой оси:
в перестуках пюпитров
звучит погребальная месса,
и зрачок семафора
во тьму закулисья косит –

устремляются рельсы
в бездонную гулкую пропасть:
«Ви-но-градники!» – зноем
бушующим плещет аншлаг…
Близорукая скрипка
выводит постылую пропись.
Вдоль просмоленных шпал –
остывающий топочный шлак.

* * *
Никого нет. Только стол, стул.
Да строфы кнехт. Да строки гул.
Да волны прядь, да балласт – в пуд.
Да торчком – в пядь – маяка уд.

Никого – вкрест, никого – вдоль.
Под стопой треск, под рукой – боль.
Только склеп скул, да кивок вслед.
Только стол, стул. Никого нет.

* * *
Окончен текст, и лист исписан,
на взвод – упругий смерч строки,
(в окне, подобьем фронтисписа,
цветной офорт Анри Матисса –
карминных свитков кувырки).

Закат меж рам взъярится ало,
кроя из строк тропы меандр,
(яд не вредит змее ни мало,
как градус высшего накала –
нетленным корчам саламандр).

Звенит абзац пружиной спуска,
в височном хрусте брезжит кадр:
мрак нипочём пучку корпускул,
разящих влёт сердечный мускул,
как жгучий яд миндальных ядр.

Обуздан знак, подвластна касса
картонных букв – литью слогов.
Финал Пегаса – старт фугаса
туда, где вязнет кисть Пикассо,
сминая холст пространства в гофр.

Рассвет-кунак лудит обои,
На бронзу литер льёт припой:
Се – персонаж Caprichos Гойи,
раба и рупор Божьей боли
и жертва пагубы слепой.

�списан лист. В графе «оценка» –
карминной вшой ярится «уд».
Палитра вещего Винцента
вращенья скоростью близ центра
благословит мой скорбный труд.