Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

ОТ СОСТАВ�ТЕЛЯ
Пяйви Ненонен впервые публикуется в «Обзоре». Она родилась в Финляндии в городе Китээ. �зучала русский язык в Университете г. Ювяскюля и Санкт-Петербургском государственном университете. Пишет стихи на финском языке, прозу — на русском, имеет несколько публикаций в журнале «Звезда», постоянный автор финляндского журнала «LiteraruS». В 2005 году Пяйви номинировалась на премию «Ясная Поляна». В настоящее время она живет в Петербурге. В 2008 году у нее вышел сборник прозы «Мелочь, но приятно».
Семён КАМ�НСК�Й, newproza@gmail.com


Пяйви Ненонен
СОРОК ПОЕЗДОК НА МЕСЯЦ

В «лихие девяностые» я ездила в метро бесплатно. Никакого российского документа, дающего мне право на льготу, у меня, естественно, не было, но, поскольку я шла с белой тростью, у меня спрашивали документы крайне редко. �ногда спрашивали, но, за исключением двух-трех случаев (в течение многих лет регулярного пользования) меня все же впускали. Со мной могли впускать и сопровождающего, чем я нередко пользовалась. � мои друзья и часто просто случайные прохожие, предлагавшие мне свою помощь, экономили таким образом не одну копеечку.

Но закончились девяностые, и бесплатный вход в метро накрылся. Там, где раньше показывали или не показывали документы тетеньке в будке, и тетенька впускала или не впускала, теперь установили обычные, открываемые магнитной карточкой ворота. �нвалидам по зрению полагается более или менее бесплатная карточка, но это, конечно же, касается только граждан России.

Я с этим смирилась не сразу. Добрые друзья предлагали мне взять карточку у кого-нибудь из слепых, которые сами в метро не ездят. Надо только, чтобы там женская фамилия была. Никто ничего не проверяет... Но странный моральный кодекс, не запрещавший мне пользоваться не принадлежащем мне правом ездить бесплатно, исключал напрочь чужие документы. Этот вариант я даже не рассматривала никогда. Я действовала проще: старалась жить, как раньше. На знакомых станциях меня в первое время впускали по старой памяти, предупреждая, что карточку надо оформить. Я рассеянно кивала или неопределенно делала вид, что я еще и плохо слышу. На чужих станциях с контролерами получались разговоры в повышенных тонах. �ногда я уходила ни с чем и садилась в наземный транспорт, но вообще-то этот вариант меня не вдохновлял. Каждой неделей и каждым днем ситуация становилась все более невозможной. Но за проезд я не платила в принципе.

Мне самой трудно объяснить смысл этого принципа. Мое финансовое положение было так себе, метрошняя карточка на моем бюджете отозвалась бы, но вряд ли нанесла бы ему серьезный ущерб. Может быть, это было отголоском какой-то студенческой доблести, хотя я вроде бы студенткой в то время уже не была. �ли я освоила некий странный бедняцкий кодекс, согласно которому платить, когда можно сэкономить, — это барство и дурной тон. Подавляющее большинство моих российских знакомых составляли пенсионеры, молодежь из многодетных семей, студенты или безработные.

Как-то мы зимой выбирались с кладбища в город со знакомой пенсионеркой. Было холодно, стало темнеть, а автобусы показывались редко. Люди садились в маршрутки, но моя напарница упорствовала: «Зачем платить лишнее?» Я досадовала, мерзла и тосковала на унылой, продуваемой всеми ветрами остановке, но узнавала в этом поведении что-то смутно знакомое и принимала правила игры.

Как бы то ни было, но я считала сдачу позиции в вопросе об оплате чем-то вроде отступничества и поэтому отчаянно выпендривалась.

�з моих постоянных станций первым меня перестала впускать самая ближайшая — «Пушкинская». Если мне там давали от ворот поворот, я после короткой, но выразительной пантомимы на тему «обижают бедную слепую среди бела дня» выходила и топала ножками либо на «Техноложку», либо на «Сенную-Садовую». Пересадочные станции были хороши тем, что возможностей две: не пропустят здесь, пропустят там. Привыкшая к слепым станция «Чкаловская» впускала меня часто, а если нет, то до «Петроградской» не так уж и далеко, а там и до «Горьковской» можно пилить: я ведь с Петроградской стороны ехала домой, а домой опоздать не страшно.

Но не могло же так продолжаться бесконечно. Наконец настал и тот день, когда мне пришлось сдаться и обратиться к кассе метрополитена. Я хорошо помню этот день и час. День был солнечный, весенний, с небольшим бодреньким морозцем. Я ехала на Лиговку, в �нститут Финляндии отправлять письма. Там был свой собственный курьер, который бросал в Финляндии письма в ящик, если конверты были с марками. Вместо обычных восьми дней, письмо доходило за два.

Письма я благополучно отправила и пошла к метро, на станцию «Лиговский проспект». А там — меня без карточки не впускают, и все тут. Никакие мои «опаздываю», «нет денег» или «хорошо, в последний раз» не помогли. На улице великолепная погода. До «Площади Восстания» или до «Владимирской-Достоевской» какие-нибудь десять или пятнадцать минут ходьбы. Но я... Я вдруг дошла до какой-то точки.

Мною не руководила эстетика (не солидно взрослому человеку играть в такие глупости) и не этика (ай-ай, как нехорошо метрополитен обманывать), а просто усталость. Как будто бы кто-то вдруг взял да и выключил из этого моего выпендрежа свет, и он стал неинтересным. Я моргнула, подавила зевоту и понуро поплелась к кассе.

В тот раз я впервые купила горсть жетонов. Позже я приобрела карточку и стала соображать, сколько же на нее брать поездок. Я посчитала, сколько раз в месяц я езжу на метро. Получилось 52 плюс минус две-три. Но всякий раз, когда я брала 50 поездок на месяц, что-нибудь да происходило — то грипп с двухнедельным валянием дома, то карточку свистнут из наружного кармана, то неожиданная поездка куда-нибудь — и часть поездок пропадала. А когда я брала 40 поездок, что в итоге получалось чуть дороже, все шло, как по маслу, я каталась в месяц раз 50, и поездки всегда заканчивались раньше времени, в какой-нибудь самый неожиданный и неудобный момент. Со временем я поняла, что надо делать: брать 40 поездок и держать в сумочке аварийный жетон. � карточку держать во внутреннем кармане, как бы неудобно это ни было. Жизнь, как говорится, стала налаживаться.

Но потом стукнула куда серьезнее неприятность, чем необходимость платить за вход в метрополитен: изменилась визовая система, и мне уже нельзя было находиться в России по собственному вольному расписанию. Началась странная жизнь на чемоданах: месяц тут, месяц там, два месяца тут, два там... � с этим я смириться не хотела. � сейчас не хочу, но напоминающие судороги утопающего меры, которые я принимала в первое время, уступили место инертному ожиданию чуда.

А ведь никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. О чем я явственнее всего мечтала, сидя в Финляндии на чемоданах и считая дни до того момента, когда можно опять ехать в Питер? О литературных вечерах? О пирушках с друзьями или о спокойных домашних вечерах при свечах, запахе кофе и включенном компьютере? Нет... то есть, обо всем этом тоже, но самым ярким видением было — кто бы мог подумать! — то, как я выхожу с чемоданами с Финляндского вокзала, подхожу к кассе метро и произнесу заветную фразу: «Дайте, пожалуйста, сорок поездок на месяц». Эти слова стали для меня дважды значимыми: во-первых, они говорили о том, что теперь, по крайней мере, месяц я могу жить спокойно, никто не прогонит и, во-вторых, что ничего не случится — не пятьдесят же, а сорок.

С того, первого раза, когда я впервые вполне осознанно, с должным придыханием произнесла эту фразу у кассы метро, прошел год и три месяца. Моя разбитая чемоданная жизнь продолжается, и одному Богу известно, когда и чем это кончится. Но каждый раз после разлуки я с тем же трепетом подхожу к кассе и произношу свои заветные слова. � думаю: «Целый месяц моей собственной жизни! � сорок поездок в метро!» Когда эти сорок поездок истекают, мне обычно приходится брать следующие поездки уже только на две недели, так как впереди уже маячит очередной отъезд. Две недели — это тоже кусок жизни, но с месяцем никакого сравнения. Светит месяц, светит ясный...

Наверно, и перед смертью я обращусь к высшей кассе с взволнованной просьбой: «Дайте, пожалуйста, еще хоть раз сорок поездок на месяц!» � нащупаю кончиками пальцев в потайном кармане твердый кругляшек — запасной жетон.

Финляндия, пос. Пухос, 2010 г.