НЕ ВХОД�ТЬ ОТ ЧАСА ДО ТРЁХ!

�горь ФУНТ

К 175-летию со дня преступной дуэли

— То, мой батюшка, он ещё сызмала к историям охотник.
— Митрофан по мне.

Летом 1830 года, когда Пушкин жил на Чёрной речке, на одной из соседних дач вечером собралось довольно большое карточное общество — все гости расположились вокруг зелёного стола, и один из них начал метать банк. �гроки совершенно погрузились в свои ставки и расчёты, так что внимание их ничем нельзя было отвлечь от стола, на котором решалась участь многочисленных понтёров.

В это время в калитку палисадника, в который распахнутыми ставнями и рамами смотрели открытые окна и балконные двери дачи, вошёл молодой человек очень высоко роста, закутанный в широкий плащ. Увидя играющую компанию, он, незаметно для занятых своим делом игроков, не снимая ни шляпы, ни плаща, вошёл в комнату и остановился за спиной одного из понтёров.

Такая нецеремонность в обращении не покажется удивительною, ежели сообщить, что молодой человек этот был князь, отставной штабс-капитан, поэт, переводчик и музыкант Сергей Григорьевич Голицын (автор текстов романсов Глинки) — хороший приятель Пушкина и прочих лиц, бывших в компании. Должно заметить, что дня за два до описываемого вечера Голицын находился в том же обществе, которое сошлось ныне на даче у Чёрной речки, и выиграл тысячу рублей именно у банкомёта, державшего теперь банк, и что выигрыш этот остался за банкомётом в долгу.

Голицын известен был в обществе любезностию и остроумием и «вопросы решал», как бы сейчас сказали, талантливо и блестяще, имея к тому же шутливое греческое прозвище Фирс — «премилый Serge Galitz Firce» — называли его дамы. Князь подошёл к столу, простоял никем не замеченный несколько минут, и наконец, взявши со стола какую-то запомненную и увиденную цепким взглядом карту, бросил её, закричав: «Ва-банк!!» — Все подняли глаза и обнаружили со смехом и изумлением неожиданного гостя в его странном костюме. Банкомёт, озадаченный ставкою Голицына, встал и, отведя его немного в сторону, спросил:

— Да ты на какие деньги играешь? На эти или на те? — Под «этими» он разумел ставку нынешнего вечера, а под «теми» свой долг.
Голицын ему ответил:
— Это всё равно: и на эти и на те, и на те, те, те.
�гра продолжилась, но Пушкин, услышав ответ Голицына, не усидел за сукном и, ненадолго оторвавшись от карт, наскоро начертал следующие стихи, очень забавляясь этим «те, те, те», сам частенько просящий у «жидов-кредиторов» отсрочки долгов:

Полюбуйтесь же вы, дети,
Как в сердечной простоте
Длинный Фирс играет в эти,
Те, те, те и те, те, те.

…О, какие же здесь сети
Рок нам стелет в темноте:
Рифмы, деньги, дамы эти,
Те, те, те и те, те, те. —

Пушкин, конечно же, адресовал эти строки шутнику Голицыну, много позже князь поведал про тот забавный случай Михаилу Логинову, известному в 50-е годы государственному деятелю, библиографу, а Михаил Николаевич, в свою очередь, увековечил этот рассказ-анекдот в «Библиографических записках» (1858).

***
Александр Сергеевич требовал, по словам его шурина С.Н. Гончарова, чтобы никто не входил в его кабинет от часа до трёх: это время он проводил за письменным столом или, ходя по комнате, обдумывал свои творения и встречал далеко не гостеприимно того, кто стучался в его дверь.
Но однажды наверху (пушкинский кабинет был над комнатой Гончарова) раздались звуки нестройных и крикливых голосов — стало быть, Пушкин был не один… — как он допустил нарушения привычки, которой так строго держался?
Когда все собрались к обеду, Пушкин сказал шурину:
— Жаль, что ты не пришёл, у меня был вантрилок.

…Ты слух внимательный дивил:
Как два охотника кричали,
Собаки лаяли, визжали,
Как мужем вдруг пробуждена
Шумела сонная жена. —

Так писал восхищённый непередаваемым талантом артиста-чревовещателя, «вентролога», слепой поэт �ван Козлов в стихотворении, посвящённом Александру Ваттемару, коллекционеру, человеку чрезвычайно образованному, с широким кругом интересов в области культуры, уникальному актёру-мимисту, «говорящему за десятерых, действующему за десятерых», по отзывам А.В. Никитенко — хорошего знакомца А.П. Керн (об этом, в скобках, далее):

(Упомянув замечательного поэта и переводчика �вана Козлова («Вечерний звон»), вспомнился презабавный случай, описанный Анной Керн, онегинской Татьяной, прекрасной пушкинской музой (в клочья изорвавшей подлинник стихотворения «Я ехал к вам, живые сны…»), племянницей владелицы Тригорского П.А. Осиповой. Как-то, во время пребывания Анны в Тригорском, она пела романс на стихи Козлова «Ночь весенняя дышала…». Пушкин, с упоением слушая музыку и глядя на красавицу Керн, одновременно строчил в это время Плетнёву письмо-«смс»: «Скажи слепцу Козлову, что здесь есть одна прелесть, которая поёт его ночь. Как жаль, что он её не увидит! Дай бог ему её слышать!»)

Но продолжим.
Этот вот удивительный человек — «вентролог» — и посетил А.С. в неурочное время, заставив поэта в неуёмном впечатлении и возбуждении от увиденного и услышанного машинально открыть Евангелие, лежавшее перед ним, — по воспоминанию Гончарова, — и, случайно напав на слова: «Что ти есть имя? Он же рече: легион: яко беси мнози внидоша в он» (от Луки, гл. VII, ст. 30), подняв голову и устремив вперёд взор, иногда вскакивая и потирая руки — «смешивая вдохновение с восторгом», как он любил говорить, — принялся писать, останавливаясь, от времени до времени задумываясь и часто вымарывая написанное.

Всё было окончено через час: «Слушай», — пробежав стихотворение глазами, Пушкин прочитал его шурину, затем выдвинул ящик стола, у которого сидел, и бросил в него испещрённую чернилами бумагу, не разрешив Гончарову списать восхитительно получившиеся строки — он этого никогда и никому не дозволял (разве только от «эпикурейца» Нащокина не скрывал), — слова Евангелия были взяты эпиграфом, а стихи относились к вантрилоку.

Вечером, когда семейство разошлось, шурин украдкой вернулся в гостиную с надеждой, что обнаружит стихотворение в столе и перепишет его… — ящик был пуст, а стихотворение не найдено до сих пор.

***
Пушкина всегда раздражала мелочная скупость отца-«шалбера» — Сергей Львович, военный, впоследствии статский советник, знакомец Фонвизина, Батюшкова, Карамзина, на любую просьбу отговаривался недостатком средств, к тому же был в постоянном безмолвном рабстве у своей жены. Когда он провожал сына в новооткрытый Царскосельский лицей (1811, «� мы пришли. � встретил нас Куницын…»), тётушка Анна Львовна при прощании подарила племяннику «на орехи» 100 рублей, из которых отец вручил Сашке только 3 р., взяв себе остальные. В лицей, благодаря авторитетному ходатайству друга семьи А.�. Тургенева, двенадцатилетнего Пушкина привёз дядя Василий Львович, отставной гвардии поручик — «C’est un Poete!!!» — преостроумнейший и занимательнейший человек.

***
В полицейском списке московских картёжных игроков значились: №1 граф Фёдор Толстой (американец) — тонкий игрок и планист. №23 Нащокин — отставной гвардии офицер, игрок и буян. №36 Пушкин — известный в Москве банкомёт. «Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму… Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня: у меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать; от бешенства я играю и проигрываю». Вяземскому: «Во Пскове вместо того, чтобы писать 7-ю главу «Онегина», я проигрываю в штос — четвёртую: не забавно?»

По городу ходила эпиграмма:

Глава «Онегина» вторая
Съезжала скромно на тузе.

Понтируя А.М. Загряжскому, Пушкин проиграл все бывшие у него в наличии деньги. Он предложил в виде ставки только что оконченную им пятую главу «Евгения Онегина». Ставка была принята, так как рукопись представляла собою тоже деньги, и очень большие, — Пушкин проиграл. Следующей ставкой была пара пистолетов, но здесь счастье перешло на сторону поэта: он отыграл и пистолеты, и рукопись.

Отсюда возникает вопрос: а не поставил ли П. на кон и 6-ю главу «Онегина» — дуэль Евгения с Ленским — рукописным текстом которой до сих пор не владеют учёные? — и, вы понимаете, вообще можно сокрушённо сказать, что наука не обладает всеми рукописями больших произведений Пушкина, что трагически лишает мир возможности составить исчерпывающую картину творческого процесса от момента зарождения произведения до окончательного текста, пошедшего в цензуру и в типографию.

***
«Коли хочешь быть умён — учись, коли хочешь быть в раю — молись, коли хочешь быть в аду — женись», — любил повторять Пушкин. Венчался он 18 февраля 1831 года, у Старого Вознесения, на Никитской, причём в нащокинском фраке, стараясь казаться ироничнее и скупее. В день свадьбы мать невесты послала сказать счастливому жениху, что у неё нет денег на карету, и поэтому свадьбу надобно отложить. Пушкин послал деньги. (Это не говоря о 25 тысячах, отданных самим П. на приданое во имя скорейшего исполнения бракосочетания!)

В минуты венчания нечаянно свалились с аналоя крест и Евангелие, когда молодые шли вокруг, — Пушкин побледнел, с его-то отношением к разным тайным знакам! Потом у него погасла свечка. «Плохая примета», — прошептал Пушкин. Во время обряда обручальное кольцо жениха упало на ковёр, кроме того, его шафер раньше передал венец, а не шафер невесты. Суеверному Пушкину было всего этого более чем достаточно, чтобы с тревогой ждать грядущих неудач и несчастий… Да… задумываюсь я, ведь и «при-жизненных страстей логика может быть свята» (Розанов):

— На кой чёрт ты женился? — спрашивал Брюллов Пушкина, когда гостевал у того в 1836 («Жена моя — художество, я никогда не женюсь», — говаривал сам Б.).
Пушкин отвечал:
— Я хотел ехать за границу, в Польшу — меня не пустили, я попал в такое положение, что не знал, что мне делать, — и женился...
После таких откровений он обычно задумывался на миг и язвительно добавлял напоследок: «Je ne suis qu'un hypocrite!» (Я просто хитёр! — фр.) — полностью сбивая с толку собеседника. А мне бы хотелось завершить этот table-talk, как прозывал застольные россказни Пушкин, его любимым изречением — в период сватовства и женитьбы — из Шатобриана: «Если бы я мог ещё верить в счастье, я бы искал его в единообразии житейских привычек».

***
Коснувшись Брюллова, хочу присовокупить, что в минуты отдыха Карл Павлович (прототип гоголевского Черткова) частенько просил своих учеников почитать Пушкина, по ходу повествования делая замечания не всегда справедливые по отношению к П., но неизменно повышающие собственную авторскую экзальтацию, сквозь призму «гения», канонизированного при жизни, преломлявшего порой реальные жизненные факты.
После трагической гибели Пушкина Брюллов очень сокрушался о ранней кончине великого поэта, крайне упрекая себя в том, что не отдал рисунка, о котором тот так просил его — это была акварель потешных Смирнских полицейских во главе со спящим посреди улицы полицмейстером, расслабленно-безалаберно, карикатурно охранявших «бал у австрийского посланника». Пушкину так приглянулась работа, что, насмеявшись до слёз, он стал просить художника подарить ему «это сокровище»… Но Брюллов отказал, сославшись, что потешные стражи уже принадлежат княгине Салтыковой. Безутешный Пушкин стал на колени, умоляя отдать рисунок.

Брюллов не отдал, пообещав написать другой. Это было за пару дней до преступной дуэли. (�зустные, неподтверждённые воспоминания А.Н. Мокрицкого, ближайшего ученика Брюллова.)