В ЖАНРЕ САМОВОСХВАЛЕН�Я

Есть такой странный вид публицистики. Материал сочиняется вроде бы с целью прославить некоего деятеля, а сводится к выпячиванию собственной непогрешимой персоны автора. Про подобные тексты говорят: "О себе по поводу такого-то".

В последние годы в этом жанре нередко подвизается Е.А.Евтушенко. Пишет ли он о своем коллеге-поэте или о политике, с которым его сводила судьба, как-то так получается, что в центре оказывается он сам, а его герой оттесняется на периферию.

Вот и сейчас, представляя вниманию читателей очерк о Вацлаве Гавеле, Евтушенко распускает "павлиний хвост" — вплоть до того, что именует себя в третьем лице: "В Чехии поэта Евтушенко объявили персоной нон грата" ("Время НН", 16 февраля). Кстати, в начале 70-х, о которых идет здесь речь, страна называлась Чехословакией, а не Чехией.

Начинается очерк с того, что, узнав о кончине В.Гавела, автор вспомнил об испытанном им в августе 1968 года шоке в связи с вторжением советских войск в Чехословакию. "Я тут же побежал на телеграф и отправил телеграмму советскому правительству. (…) Вася Аксенов махнул рукой и сказал: "Все это (то есть протесты. — М.К.) напрасно, я пойду спать". Конечно, "Женя" поступил более похвально, чем "Вася", но какое это отношение имеет к тексту, чей заголовок — "Гавел велик своими победами и ошибками"?

Далее Евтушенко поймал радио "Прага" и услышал "своего друга Мирослава", призывавшего поэта возвысить голос в защиту попранного суверенитета Чехословакии. "В тот момент у меня сердце заныло". А Гавел тут при чем?

Попутно рассказывается, как автор заставил КГБ восстановить на работе телеграфистку, принявшую его вольнодумную телеграмму. Видать, боялся его всесильный комитет!

По поводу же объявления его персоной нон грата Евтушенко дает весьма выгодное для себя объяснение: "Мои чешские друзья боялись, что если я туда приеду, меня там будут наверняка слишком радостно встречать. А это может вызвать недовольство в Москве, и у меня возникнут неприятности". � тут же все-таки пригласили — не как поэта, а как фотографа. Автор не упускает случай еще раз выставить себя в выгодном свете, сообщая, что его фотовыставку в оккупированной Праге посетили 20 тысяч человек.

Когда же спустя 18 лет он снова оказался в уже свободной Праге, "одна седая женщина» подошла к нему и поблагодарила за то, что… он спас ее "от ненависти к русскому народу". Может, такое и было на самом деле, но какое опять-таки отношение имеет этот душегрейный эпизод к "победам и ошибкам" В.Гавела?

Сам Гавел появляется лишь в последней трети, если не четверти, этого дифирамба себе, любимому. Да и то в контексте очередной спасительной миссии Евтушенко со товарищи. Они написали письмо в правительство Чехословакии, требуя (ха-ха!) освободить из заключения диссидента Гавела. � что вы думаете, "Гавел получил свободу"! Тем самым под благотворное влияние Евтушенко подпал не только советский КГБ, но и правительство оккупированной Чехословакии, пресмыкающееся перед Кремлем. А сам Гавел, побывав в Москве "после этих событий" (интересно, когда именно и в каком качестве?), сердечно поблагодарил своего спасителя...

Следуют три абзаца, в которых — наконец-то! — говорится о Гавеле как таковом. Однако и тут не удержался Евтушенко от самохвальства. "Во время нашей очередной (!— М.К.) встречи я сказал Гавелу, что считаю его позицию по Сербии неправильной". �ными словами, еще б ты боле навострился, когда бы у меня немножко поучился.

Прочитав очерк Евтушенко "о Гавеле", я вспомнил давний советский анекдот о конкурсе на лучший памятник Пушкину в Москве, будто бы проводившемся в конце 40-х годов ХХ века. Третье место занял проект, где Пушкин стоит, зажав в правой руке томик биографии Сталина. Второе — тот, где Сталин держит в руке томик Пушкина. (А первое? Ну, конечно, Сталин с томиком Сталина.) Очерк Евтушенко в подобном литературном конкурсе занял бы почетное второе место.

"Новости недели" — "Континент"