ПОЕД�НОК

В конце 2011 года в популярной серии "ЖЗЛ" вышла новая книга израильского журналиста, заместителя главного редактора газеты "Новости недели" Петра Люкимсона "Царь Давид". Попытки воссоздания научной или художественной биографии Давида предпринимались и ранее, но в работе Люкимсона впервые сходятся под одной обложкой различные, порой прямо противоположные точки зрения на те или иные события жизни великого царя и псалмопевца. Это делает ее в равной степени интересной как для светского, так и для религиозного читателя. Предлагаем вниманию читателей отрывок из новой книги.

Пожалуй, трудно найти человека, пусть даже никогда не открывавшего Книгу Книг, который хотя бы в самых общих чертах был бы незнаком с историей дуэли Давида и Голиафа. Два этих имени, будучи упомянуты вместе, давно стали нарицательными, вечным символом того, что исход любого сражения решает отнюдь не физическая мощь и сила оружия противников. Для Давида же этот поединок стал звездным часом, в одно мгновение обратившего его из придворного музыканта и утешителя царя в общенационального героя. Победа над Голиафом открыла ему путь уже не в кулуары, а на самые вершины власти.

Вот как начинает рассказ об этих событиях Первая книга Шмуэля: "Филистимляне же собрали войска свои для войны и собрались в Сохо, что в �удее, и расположились станом между Сохой и Айзекою в Эфес-Дамиме. А Шауль и исраэльтяне собрались и расположились станом в долине Эйла и приготовились к войне с филистимлянами. � филистимляне стояли на горе с одной стороны, а исраэльтяне на горе с другой стороны, а между ними долина".

Эти две горы и долина хорошо известны. � сегодня, проезжая с туристами мимо этого места, ни один гид не забудет упомянуть, что "здесь встретились Давид и Голиаф". А то и попросит остановить на четверть часа автобус, чтобы объяснить, где именно стояло войско филистимлян...

Филистимский царь Анхус (Ахиш) горел жаждой реванша за недавнее поражение. Но для этого во что бы то ни стало ему надо было выманить Шауля на ровную, как блюдце, долину Эйла, где его колесницы и тяжелая пехота просто смяли бы еврейскую армию, большую часть которой составляли ополченцы, вооруженные копьями со щитами да пращами с камнями.

Но Шауль прекрасно понимал, что на ровной местности его армия против филистимлян бессильна, и не спешил вступать в сражение. Вот тогда-то Анхус решил если не выиграть войну в одночасье, то, по меньшей мере, запугать или раздразнить евреев с помощью своего богатыря Голиафа, являвшегося, согласно еврейскому преданию, правнуком Орфы — родной сестры Рут, прабабки Давида.

"� вышел из станов филистимских единоборец по имени Гольят из Гата. Рост его — шесть локтей с пядью. � шлем медный на голове его, и в кольчугу одет он, и вес этой кольчуги — пять тысяч шекелей меди. � медные щитки на ногах его, и дротик медный на плечах его. � древко копья его, как ткацкий навой, а клинок копья его в шестьсот шекелей железа. � щитоносец шел перед ним".

Это описание позволяет нам довольно зримо представить, что являл собой Голиаф. Если исходить из того, что один локоть того времени считался равным 42,5 сантиметра, а одна пядь — 22,2 сантиметра, то рост Голиафа составлял 2,89 метра. На первый взгляд, звучит фантастически, но на самом деле это не так — в истории человечества зафиксированы люди подобного роста.

Так, официально зарегистрированный самый высокий человек планеты Роберт Першинг Уодлоу имел рост 2,72 метра, хотя неофициально (из-за отсутствия необходимых фотографий) считается, что таковым был русский гигант Федор Махнов, обладавший ростом 2,83 метра. Таким образом, подобные гиганты редко, но встречаются, а ТАНАХ и не скрывает, что Голиаф был уникальным человеческим феноменом.

Вдобавок ко всему вооружение Голиафа представляло собой, что называется, последний "писк военной моды" того времени. Медный шлем, кольчуга, наколенники, железный меч и копье с железным наконечником — все это было тогда сверхсовременным видом оружия, о котором евреи могли только мечтать. Правда, только вес кольчуги Голиафа составлял 57 килограммов, общий же вес всего его оружия намного превышал 100 килограммов, но это лишь доказывало, насколько он был силен и грозен как соперник.
�менно поэтому предложение Голиафа решить исход войны в поединке двух богатырей повергло израильтян в такой ужас: "� стал он, и воззвал к полкам исраэльским, и сказал им: зачем вам всем затевать войну? Ведь я филистимлянин, а вы рабы Шауловы: выберите у себя человека, и пусть он сойдет ко мне. Если он сможет со мною сразиться и убьет меня, то мы будем вам рабами; если же я одолею его и убью его, то будете вы нам рабами и будете служить нам..."

Сам голос Голиафа был настолько ужасен, напоминал не столько голос человека, сколько трубные звуки, что "услышал Шауль и весь �сраэль эти слова и оробел очень".
В течение сорока дней каждое утро и каждый вечер выходил Голиаф в поле и вызывал кого-нибудь из евреев на бой. Но никто не откликался на это предложение, хотя Шауль и объявил, что семья мужа, который сразится с филистимским богатырем и одержит над ним победу, получит полное освобождение от налогов до конца жизни победителя, а сам победитель будет удостоен особой благосклонности царя и руки одной из его дочерей.
Слух о вызове, который бросил Голиаф всему еврейскому народу, быстро распространился среди всех двенадцати колен, во всех деревнях и городах израильтян с тревогой ждали, чем закончится эта история. Ведь даже если бы и нашелся смельчак, готовый принять вызов Голиафа, это означало бы, что он принял бы и условия великана: "Если он сможет со мною сразиться и убьет меня, то мы будем вам рабами; если же я одолею его и убью его, то будете вы нам рабами и будете служить нам".

Между тем день ото дня Голиаф распалялся все больше, и, выходя в поле, поносил уже не только мужчин-евреев за их трусость, но и их жен, матерей и дочерей. При этом, добавляет мидраш, Голиаф провозглашал, что находится под защитой филистимских богов, в то время как евреи настолько презренный народ, что у них даже и богов нет.
Эти слова в определенном смысле отражали общее отношение филистимлян, да и других языческих народов к израильтянам. Будучи не состоянии понять, а тем более принять, идею Единственного незримого Бога, они были убеждены, что евреи либо просто безбожники, либо лишены покровительства тех самых богов, с идолами которых, как увидим позже, филистимляне выходили на битву.

На сороковой день выхода Голиафа в поле в еврейском лагере появился Давид. Это был далеко не первый с начала войны его приход в лагерь. В армии Шауля к тому времени находилось трое старших сыновей �ессея — Елиав, Авинадав и Самма (Шамма). Давид же, как один из младших сыновей, освобожденный в соответствии с законом от службы в боевых частях, регулярно доставлял в армию продовольствие, то есть исполнял обязанность, наложенную Шаулем на каждую еврейскую семью и выполняемую народом без ропота — кормить-то приходилось своих братьев и отцов.

В тот день отец передал с Давидом десять больших голов сыра для всей армии, а также хлеб и зерно для его братьев, а заодно и наказ, чтобы никто из них ни в коем случае не делал глупостей и не пытался выйти на бой против Голиафа. �менно так истолковывает ряд комментаторов слова ТАНАХа "и передай привет братьям твоим и возьми их ручательство" — ручательство, что они не примут вызов филистимлянина.
В тот момент, когда Давид разговаривал с братьями, в поле в очередной раз возник Голиаф и начал произносить свою речь, которая, будь она переведена на русский в соответствии с ее буквой и духом, была бы щедро пересыпана отборным матом. � вот тут-то в Давиде все встрепенулось: в отличие от многих других, он не мог спокойно слышать, как кто-то поносит его народ и говорит, что у него нет Бога, в которого он беззаветно верил. На подобные оскорбления, по мнению Давида, надо было отвечать — и отвечать немедленно!

Давид стал расспрашивать о Голиафе находившихся в стане воинов, и выяснил, что подобное происходит ежедневно. Узнал он и о том, какую награду обещал царь победителю Голиафа, но сама награда, как видно из текста Первой книги Шмуэля, не привлекла его — ему было лишь странно и больно слышать, что никто до сих пор не вышел и не заткнул рта этому наглецу: "� говорили исраэльтяне: видели ли вы этого человека, который поднимается? Ведь он поднимается поносить �сраэля; и будет, того человека, который убьет его, царь обогатит богатством великим, и дочь свою выдаст за него, и дом его сделает свободным в �сраэле. � сказал Давид людям, стоявшим с ним: что сделано будет для того, кто убьет этого филистимлянина и снимет позор с �сраэля? �бо кто этот необрезанный филистимлянин, что так поносит строй Бога живого!"

Этот разговор Давида с ополченцами был услышан его старшим братом Елиавом, который неожиданно пришел в ярость: "...и разгневался Элиав на Давида и сказал он: зачем ты спустился сюда и на кого оставил ты тех немногих овец в пустыне? Знаю я дерзость твою и зло сердца твоего: ты спустился, чтобы посмотреть на это сражение. � сказал Давид: что же я теперь сделал? Ведь это беседа".

Комментаторы, всячески пытаясь смягчить смысл этого места, пытаются убедить читателя: мол, Елиав понял, что Давид собирается сразиться с Голиафом, испугался за брата и начал ему выговаривать "за дерзость". Но нет: достаточно вчитаться, чтобы понять — в этой фразе отнюдь нет тревоги за судьбу Давида, зато в ней хоть отбавляй презрения, ненависти и тайной зависти...

Спустя короткое время Давид уже оказывается в шатре Шауля, чтобы сообщить Его Величеству, что он готов выйти один на один против Голиафа.
Шауля это заявление Давида явно застает врасплох. Он вновь и вновь оглядывает Давида и понимает, что схватка будет выглядеть смехотворно: когда они сойдутся, филистимлянин попросту раздавит его.

Но все попытки отговорить Давида, убедить его, что он, привыкший пасти овец и играть на арфе, не в состоянии сразиться с этим профессиональным воином, ходячей "боевой машиной", оказываются бесполезными. Давид настаивает на том, что он, как в свое время побеждал нападавших на его стадо диких зверей, так же победит и Голиафа. При этом Давид абсолютно убежден, что Бог на его стороне и потому даже не допускает мысли о своем поражении: "� сказал Давид Шаулю: Господь, который спасал меня от льва и медведя, Он спасет меня и от руки этого филистимлянина".

� Шауль отступает перед этой убежденностью Давида, хотя не исключено, что при этом им движут и некие другие побуждения. В любом случае, он вполне резонно полагает: для того, чтобы бой был равным, Давид должен быть вооружен и защищен так же, как Голиаф. Поэтому царь предлагает ему свои доспехи и меч — возможно, единственные во всей еврейской армии, если не считать боевого облачения его сына �онафана. Более того: он лично надевает их на Давида и, таким образом, сам не сознавая того, фактически передает ему тот знак царской власти, каким, вне сомнения, является одежда царя. �сследователи, анализируя этот отрывок, исходя из того, что Давид примерил доспехи Шауля, делают вывод, что они были примерно одного роста — то есть, вопреки легенде, Давид был достаточно высок.

Мидраш, словно предвидя этот вывод историков, утверждает: все дело в том, что в момент примерки доспехи долговязого Шауля чудесным образом уменьшились и пришлись впору невысокому Давиду, подтверждая таким образом, что он является преемником царя. Хотя на самом деле из этих фраз ровным счетом ничего не следует — Давид вполне мог примерить и доспехи, которые были ему велики, а потом запутаться, упасть и смешно барахтаться в них на полу (как это происходит в романе-исследовании Д.Малкина "Король Саул").

Как бы то ни было, в итоге Давид отказывается от меча и доспехов и берет с собой свой посох и пращу — излюбленное оружие пастухов, с которым он, как и все еврейские мальчишки, наверняка учился управляться еще с детства.

Но праща, будучи и в самом деле грозным оружием против легкого пехотинца, одетого, в лучшем случае, в кожаные доспехи, практически бесполезна против закованного в броню воина, да еще такого гиганта, как Голиаф — что ему какой-то камень, стукнувшийся о кованый шлем или кольчугу?! У Давида был только один шанс победить Голиафа: попасть камнем в единственное незащищенное и уязвимое место — под шлемом между глазами. Но для этого надо было владеть пращой поистине виртуозно!

Книга Шмуэля подробно описывает этот поединок, отмечая: Голиаф будто не сразу заметил Давида, а когда заметил, то стал откровенно смеяться над ним. После чего между дуэлянтами начинается словесная перепалка, в ходе которой каждый обещает скормить другого птицам. Но если Голиаф обращался к своим богам, то Давид уповал на Единственного, невидимого и непонятного соседям евреев Бога: "� сказал Давид Шаулю: я не могу ходить в этих одеждах, потому что не привык. � снял их Давид с себя. � взял палку свою в руку свою, и выбрал себе пять гладких камней из ручья, и положил их в свою пастушескую сумку и в мешок, и пращой в руке своей подошел к филистимлянину. � взглянул филистимлянин, и, увидев Давида, презрел его, так как тот был молод, румян и красив. � сказал филистимлянин Давиду: разве я собака, что ты идешь на меня с палками? � проклял филистимлянин Давида богами своими. � сказал филистимлянин Давиду: поди-ка ко мне, и я отдам тело твое птицам небесным и зверям полевым. Давид же сказал филистимлянину: ты выходишь на меня с мечом, и с копьем, и с дротиком, а я выхожу на тебя во имя Господа, Бога строя �сраэльского, который ты поносил. Сегодня предаст тебя Господь в руку мою, и я побью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам трупы стана филистимского сегодня же птицам небесным и зверям земным, и узнает вся земля, что есть Бог у �сраэля. � узнает весь этот сонм, что не мечом и копьем спасает Господь, ибо успех войны от Господа, и он предаст вас в руки наши..."

Если для филистимлян эти слова Давида звучали как пустая похвальба, то израильтяне внимали ей с восторгом. Возможно, они тоже не верили в победу Давида, но то, что среди них нашелся боец, способный на равных говорить с Голиафом, да еще и угрожать ему и всем филистимлянам, уже само по себе наполняло их сердца гордостью. Теперь, даже если бы Давид погиб, это в любом случае была бы геройская смерть.

Но Давид вовсе не собирался умирать: "� было, когда поднялся филистимлянин и стал приближаться к Давиду, то Давид быстро побежал к строю, навстречу филистимлянину. � опустил Давид руку свою в сумку, и взял оттуда камень, и метнул и поразил филистимлянина в лоб и упал он лицом на землю. Так осилил Давид филистимлянина пращой и камнем, и побил филистимлянина и умертвил его, а меча не было в руке Давида. � подбежал Давид, и встал над филистимлянином, и взял меч его, и, вынув его из ножен, добил его и отсек им голову его..."

Сам бой, как видно из этих слов, длился не более минуты. Распалив Голиафа и вынудив его двигаться навстречу ему, Давид сам пошел на сближение с противником, и в определенный, видимо точно рассчитанный момент метнул из пращи камень — возможно, заранее отточенный по краям.

Войдя точно в переносицу Голиафа, камень проломил его череп, и великан, как следует из текста, умер мгновенно. Последующее отсечение головы нужно было Давиду лишь для пущего эффекта, который не заставил себя долго ждать — потрясенные филистимляне побежали, естественно, и не думая выполнять обещание Голиафа и превращаться в рабов евреев. Последние же, в свою очередь, бросились преследовать врагов, безжалостно убивая каждого филистимлянина, которого им удавалось настигнуть. По словам �осифа Флавия, в ходе этого преследования евреи убили около тридцати тысяч филистимлян и вдвое больше ранили.

Устное предание рассказывает, что Давид не сам снял с пояса меч Голиафа — ему поднес его на вытянутых руках юный оруженосец Голиафа, хетт по имени Урия. Сказав, что отныне он хочет служить Давиду, Урия спросил, может ли он пройти гиюр, то есть стать евреем.

— Евреем стоит стать хотя бы для того, чтобы жениться на еврейке, ибо нет красивее наших женщин! — якобы ответил на это Давид.

С тех пор Урия Хеттеянин, вплоть до истории с Вирсавией (Бат Шевой), входил в ближайшее окружение Давида и верно служил ему.

Разумеется, в этот мидраш вовсе необязательно верить, но нельзя, по меньшей мере, не восхититься тем, как красиво оставшиеся неизвестными создатели таких преданий увязывали между собой различные, казалось, ничем не связанные события.

* * *
�звестный израильский невропатолог, профессор Владимир Бергинер, анализируя рассказ о бое Давида с Голиафом глазами врача, пришел к выводу, что гигант был, в сущности, очень больным человеком. По мнению Бергинера, Голиаф страдал акромегалией — эндокринным заболеванием, при котором доброкачественная опухоль в гипофизе выделяет избыточное количество гормонов роста. Причем автор Первой книги Шмуэля, утверждает Бергинер, описал симптомы этого заболевания с удивительной точностью, что еще раз доказывает: он, по всей видимости, был свидетелем дуэли Давида и Голиафа.
Дело в том, что в первую очередь акромегалия, которую еще иногда называют "болезнью баскетболистов", проявляется в гигантизме — человек, у которого она развивается, может вырасти до двух и более метров. С этой точки зрения становится понятно и то, почему сам вид Голиафа и его голос внушали ужас евреям: при акромегалии очень сильно огрубляются черты лица, в частности, увеличиваются надбровные дуги и скуловые кости; разрастаются мягкие ткани. Меняется при этом заболевании и голос, который становится очень грубым вследствие изменений голосовых связок. Кроме того, у страдающих акромегалией нередко развиваются различные болезни ног, а потому те самые наколенники, о которых говорится при описании доспехов Голиафа, нужны были ему, вероятно, не столько для защиты, сколько для того, чтобы помогать слабым связкам ног поддерживать огромный вес тела.

Доброкачественная опухоль, которая вызывает акромегалию, расположена на перекрестке зрительных нервов, вследствие чего у людей, страдающих этим заболеванием, ухудшается зрение. По сути дела, у них исчезает боковое зрение: они могут видеть только то, что расположено прямо перед ними, да и при этом у них нередко двоится в глазах. Отсюда становится понятным, для чего Голиафу для поединка один на один понадобился "оруженосец", или точнее — "щитоносец", который шел перед ним — вероятнее всего, это был поводырь, подсказывавший Голиафу, куда тот должен двигаться.
�менно вследствие дефектов зрения Голиаф не сразу замечает Давида, а когда замечает, то спрашивает, почему тот идет на него с палками, хотя у Давида в руках только одна палка — ведь у Голиафа двоится в глазах!

Но преуменьшает ли факт болезни Голиафа величие подвига и победу Давида?
Отнюдь. Во-первых, Давид ничего не знал о болезни Голиафа, но даже если бы знал, вовсе не обязан был принимать ее в расчет. Во-вторых, болезнь Голиафа не отменяла того факта, что последний обладал колоссальной физической силой, и в ближнем бою, вне сомнения, у Давида не было бы никаких шансов на победу. Но в том-то и дело, что Давид выбрал единственно верную тактику, которая давала этот шанс — бой на расстоянии. При этом он выиграл его абсолютно честно: ведь у Голиафа был дротик (и Давид не случайно упоминает его, выходя на битву), который тот мог метнуть с тем же успехом, что и Давид — камень из пращи...

Петр ЛЮК�МСОН, "Новости недели" — "Континент"