Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

Александр КРАМЕР
Александр Крамер родом из Харькова, сейчас живет в Германии. Публиковался в литературных периодических изданиях в Германии, России, Украине, США и Канаде. В 2010 году рассказы А. Крамера вошли в «Антологию российских писателей Европы».
Семён Каминский, newproza@gmail.com

Александр Крамер

XAPOH
Рассказ

1.
Зима выдалась лютой. Старожилы в местах этих про стужу такую отродясь не слыхали. Вдобавок снегов навалило до невозможности, только и делали все по утрам, что из-под сугробов тех выгребались. Потом, когда уж миновали все сроки, а зима все не проходила, и сомнение стало брать, пройдет ли, в конце-то концов, враз жара навалилась, льды и снега стали таять наперегонки, а вслед за жарой — разверзлись и хляби небесные.

Маленький, тихий и добрый Коренек напора такого не вынес, а может, просто накопилась у него обида какая, что так долго его подо льдом в заточеньи держали, но только он в одну ночь взбесился, как бык ярый, вздыбился, разорвал чуть подтаявший лед, понаделал торосов, к бесам снес деревянный мостишко, простоявший чуть не полвека, и, сметая дальше все на пути, понесся к матери-речке — похваляться своею силой.

В селе Марьино, что стояло на взгорке, почему вода село и не тронула, оставалось всего-то четыре двора, да шесть человек — остальные либо разъехались, либо умерли — погибало село. Остались лишь те, кому некуда было податься, или кто просто хотел здесь век свой дожить. Но об этом между собою не говорили — незачем выходило.

2.
Старик не спеша возился по дому, краем уха слушал голос распоясавшейся речки и думал, что еще никогда Коренек так далеко слышать ему не случалось: ну, разливался весной, ну, бузил понемногу, но чтобы такое... А еще он думал, что лодка, слава богу, в надежном месте припрятана, и Кореньку ни в коем разе до нее не добраться, хоть тресни! От этой приятной мысли старик даже задвигался шибче: для хорошей рыбалки — лодка первое дело, куда же без лодки.

Он как раз вынимал из печки картошку, когда в дверь постучали негромко и, не дожидаясь ответа, вошли Марья Синцова и Федор Морозов. Постояли немного у двери: Марья обувкой все шаркала об половик, будто подошвы хотела стереть, а Федор (он во всякое время года мерз сильно) на пуговицах кожуха играл — чудно, как на баяне. Старик их не тормошил: раз пришли, значит, дело есть, куда торопиться — так и стоял с горячей картошкой в руках. Потом Марья и Федор молча сели на табуретки, к столу, лицом к старику, Федор снял кепку, пожевал немного сухими губами и, дождавшись, когда старик, наконец, поставит картошку на стол, сказал с расстановкой: «Митрич... Василий Заварза... ночью... помер», — и замолк, внимательно глядя в глаза старику. Старик без единого слова спустился в погреб, принес оттуда бутыль с самогоном, миску помидоров соленых, разлил мутную жидкость по граненым стопкам, молча выпил со всеми, с громким стуком поставил стопку на стол, уперся руками в столешницу, а взглядом в Марью и Федора и сказал жестко и внятно: «Туда, скоту, и дорога!»; потом снова стали молча сидеть: Федор пуговицы на кожухе теребил, старик бороду пятерней рвал, а Марья, подперев худую щеку, то и дело вздыхала тихонько, да охала, неизвестно о чем. Наконец Федор вроде проснулся, налил себе сам из бутыли, но до рта не донес, поставил стопку обратно на стол и высказал то, зачем вообще они с Марьей пришли:

— Митрич, а ведь Заварзу-то надо бы похоронить. Петро подсобит мне маленько, и гроб к вечеру готов будет. Настасья да Марья все, что положено по их бабьей части, сделают. За тобой дело только. Телефон оборвало, сам знаешь. Вызвать нельзя никого. Да и лежать покойник в дому не должен один, не положено так, не по-людски. К тому же — теплынь. Нужно гроб переправить за речку, а там скажешь Тимофееву Николаю, и на Холодную гору он гроб уже сам с братьями снесет. Лодка у тебя целая, так что тебе и переправлять. Мы с Петром, когда гроб сделаем, скажем; вместе утром его к речке свезем, на корме твоей лодки укрепим, как надо, все будет лады. Тебе, конечно, решать, а только иначе никак. Решай что ли, Митрич,— и стопку в рот опрокинул.

3.
Большим село Марьино никогда не считалось, но дворов сто все же когда-то стояло, это во-первых, а во-вторых — за величиной той никто вроде особенно и не страдал. Все в селе то же водилось, что и за речкой: телевизоры, радио, магнитофоны разные — почти у всякого в доме, телефон имелся на почте... Нормально, скучать выходило некогда, работали — головы не поднять — какая там скука. Вот грязи людской и вправду поменьше имелось — да разве ж это изъян?

Это потом, когда скурвилось все и разъезжаться народ стал от безысходности, развал во всем начался, а до того нормально жилось в Марьино, лучше бы и не надо.
За речкой, за Кореньком, находился поселок, Кировский; так его этим именем никогда и не называли. Говорили презрительно «пгт» или проще: «за речкой». Еще говорили «там», но это уже когда совсем сердитые были. Выйти замуж «там», или жениться «за речкой» считалось признаком... высокомерия, что ли... Непонятно, как и сказать.

А за Марьиным стояли леса, да какие... Со всей округи съезжались сюда поохотиться, за грибами да ягодами сходить, да в озерах лесных покупаться: благолепие — словами не передать!

4.
Василий Заварза малолеткой из своры таких же, как он, дуроломов, ничем особенным не выделялся, может, как большинство, и остепенился б когда, да только вот не успел... Однажды с оравой тамошнего поддатого шакалья изувечил он какого-то проезжего мужика, а тот от увечий и помер. Получил за это Заварза тюремный срок, да пропал.
После, как отсидел, незнамо где шлялся; вернулся только годов через двадцать-двадцать пять, под сорок, видать, мужику уже стукнуло. Лето только еще начиналось: только-только рожь занялась цвести, грибы первые появились, да сорняки вовсю из земли полезли. � он, значит, с сорняками теми и вылез. Родные его, и мать, и отец, к тому времени померли, дом пустой стоял, заколоченный, но обитать имелось где, ну и ладно.

Чуть не полгода прожил Заварза затворником — из дому разве что в магазин, да в баню за речкой показывался, но ходил всегда гоголем — куда там! А знакомств никаких он тогда не заводил; даже с корешами своими старыми знаться не стал: чудно это было. Да, однако, чего про него знать-то надо, и без всякой его помощи очень скоро узналось: биографию его синим по белому четко на нем прописали. Особенно занимательно она в бане читалась. Мужики зареченские посмеивались, конечно, но между собой, деликатно: обижать-то, да злить его пока вроде не за что выходило.

Ближе к зиме выправил Василий Заварза себе документы охотничьи, ружьишко подержанное на толковище за речкой купил и стал подолгу в лесу пропадать. Возвращался почти что всегда с добычей, но ни с кем не делился, как другие, видать, продавал, но где и когда — про то не известно, так, догадки одни.

5.
Старик поздно женился. Как со службы армейской вернулся, годов через семь или восемь. Через год после свадьбы родился у них с Александрой сын, Виталька. Хороший парень рос, добрый, тихий такой, ни на кого из родителей характером не похожий. Деревенская ребятня его не особенно за тихость эту в компаниях привечала. Чаще всего оказывался он сам по себе: книжки читал все подряд, в лес мог надолго уйти, да ни с чем возвратиться, с рыбалки таким же манером — и что он там день целый делал, никому про то не известно, — на вопросы все улыбался только; и глядел всегда так, будто в пространстве что вдруг увидал, да молчал.

Вот учился он хорошо, так опять его в классе за это не очень-то жаловали; говорили, с вопросами не лез никогда, сам до всего доходил, а объяснять что — не сильно охоч, и списывать у себя не давал. Одно слово — парень со странностями. � хоть странности эти его никому не мешали, а ребята держались от него в стороне; да ему, или только казалось так, все равно это было.

6.
Неизвестно, где и когда это вышло, может, случайно в лесу повстречались, может, иначе как, но только Заварзу и старикова парнишку стали часто вместе встречать. Поначалу они просто у речки сидели, да по большей части молчали, глядя в разные стороны. Потом, когда первая пороша упала, стал Заварза Витальку на охоту с собою прихватывать — на денек там, на два, на выходные. А под Новый год и совсем на неделю на заимку ушли.

Александра — та с первого дня из себя выходила просто, все пыталась непонятную эту дружбу порвать, да куда там... Скандалы стали в доме случаться раз за разом, чего раньше никогда не водилось, только и это не помогло. Парень все больше и больше отбивался от дома и подолгу пропадал у Заварзы.

� еще меняться Виталька стал, на глазах просто парень менялся. Ведь спокойный до этого был, добрый, улыбался всегда... Ну, нелюдим немножко, так то что ж за беда? А тут дерзости стал говорить Александре, голос на нее поднимать... Учиться опять-таки стал кое-как, а школьных своих знакомцев вообще сторониться. � так быстро все это с ним происходило, да заметно, что бабы в селе промеж собой стали громко шептаться, и до старика с Александрой, конечно, шептание то доходило своими путями.
Старик до поры в это дело не лез, только со стороны наблюдал. Видать, думал: перебесится парень, осенью в техникум, как раньше еще договаривались, в город уедет — все само собой и прекратится. Потом только, когда Виталька раз на всю ночь из дома ушел, встретил он Заварзу на речке, что-то коротко зыкнул, воздух рукой рубанул, да пошел, но с тех пор встречи эти пореже сначала стали, а потом прекратились и вовсе.

Только поздно старик в то дело вмешался. Не прошло и недели, как Заварзу от парня отвадили, вернулся старик вечером с работы домой, а Виталька его в петле ременной висит и Александра без памяти на полу. � еще на столе записка солонкой придавлена:
«Папа, мама, больше я не могу. Жить с этим не могу и сказать не могу.

Ни о чем сказать не могу. Внутри все болит, и сил терпеть дальше нет. Простите меня, пожалуйста. � его тоже простите. Он тоже не виноват. Просто так получилось. Надо бы мне вам сразу про это сказать, когда все только еще начиналось, да я побоялся. Нельзя говорить такое. � стыд такой перед вами и перед всеми... просто жить невозможно. А теперь уже поздно. А может, и сразу поздно было, я не знаю. Но теперь мне уже не страшно совсем и скоро не больно будет. Простите. Я вас очень люблю».

7.
Старик и Заварза нос к носу столкнулись еще на похоронах, но старик только башкой кудлатой крутил бешено, да зубами скрипел, ни слова тогда не сказал. А дней через несколько сошлись они таки возле ларька. Заварза только рот свой фиксатый ему навстречу ощерил, да сказать ничего не успел. Старик саданул его молча и страшно под дых и дальше пошел, будто муху какую прибил, а этот остался в пыли ногами сучить, да рот разевать.

На другой раз, когда случай свел (сам-то старик, понятно, встречи с ним не искал), все как и в прошлый раз вышло; разница только та и была, что Заварза вздумал… непонятно что: то ли обороняться, то ли сам нападать?.. Да только снова все кончилось, как и в первый раз — старик смолоду силу имел такую, не передать!
Третьего раза не было. Заварза его дожидаться не стал, собрал свое барахло и ночью смотался, даже дом свой не заколотил, только и видели.

8.
Лет двадцать прошло, пока Василий Заварза снова в краях марьинских объявился. Но гоголем на этот раз уже не ходил: желтый весь, скрюченный, по наружности — мерзкий раздавленный старикашка. Пришибленный был до того, что когда Митрич на пути у него попадался, семенил изо всех своих сил в обратную сторону; а отчего мандраж его бил — непонятно, старик его пальцем не трогал и не пытался, только зыркал недобро из-под диких бровей — так об это не ушибешься.

Но, видать, совсем плохо приходилось бывшему зеку. Через два дня на третий он то в зареченскую больницу таскался, то в районную ездил, да поздно схватился — помер, и года не протянул.

9.
За ночь разлившийся Коренек чуток поуспокоился, и ветер слегка попритих. По всему выходило, что природа надумала все ж таки в русло свое вернуться. Давно бы так.
Солнце только что встало, когда все уже собрались возле дома Заварзы; спустились все вместе на берег и гроб на тележке свезли, укрепили на лодке, постояли недолго, помолчали; сильно пахло теплой землею, рекою... а ещё отовсюду непонятный весенний дух исходил, и от духа этого душу томило и сердце щемило легонько; а река до сих пор сильно шумела, но не грозно уже; пичуги лесные и полевые концерт свой весенний затеяли: заботы людские их не касались и не должны были.

Старик тихим в то утро выглядел, молчаливым еще больше обыкновенного, только все бороду рвал пятерней без жалости всякой. Когда гроб на корме укрепили, сел он на весла, вывел лодку на середину реки, бросил якорь, посидел немного, опустив руки в быструю воду и исподлобья глядя на соседей своих, оставшихся на берегу, потом привстал, аккуратно столкнул гроб с кормы в быструю мутную реку и погреб помалу домой, в своё Марьино.