ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА
Борис ЮДИН
Борис Юдин — замечательный русский поэт и писатель, живущий в Америке. Стихи и проза Юдина публиковались в журналах и альманахах: “Дети Ра”, “Крещатик”, “Зарубежные записки”, “Побережье”, “Слово/Word”, “LiteraruS”, “Футурум арт”, “Зинзивер”, “Иные берега”, “Время и место” и многих, многих других. Автор книг: “Убить Ботаника”, “Дилетант”, “Так говорил Никодимыч”, “Город, который сошёл с ума”, “Формула стиха”, “Любительский театр”, “Райский адъ. Люблюзы” (совместно с Сергеем Сутуловым-Катериничем). Участник нескольких антологий. Отмечен премией журнала “Дети Ра”. Постоянный автор “Обзора”.
Семён КАМИНСКИЙ, newproza@gmail.com
ФОРМУЛА СТИХА
* * *
Песок плюс сода, плюс огонь – вот формула стекла.
Слова в агонии – в огонь! Вот формула стиха.
Трепещет нужная строка на кончике стила.
Она давно бы вниз стекла, прозрачна и легка.
Она б давно в строфу легла, о вечности звеня,
Но, к счастью, вечность коротка и весь исписан лист,
И открывается камин в язычество огня.
Он пышет жаром от любви, нахален и речист.
Он верит: формула любви – случайные слова,
В которых звуки сплетены без смысла, наугад.
Без смысла падают дожди и ветер в деревах
Без смысла шелестит листвой, одушевляя сад.
Огонь совсем не формалист. А то, что пылко врёт,
То это к делу не подшить и не вменить в вину.
Он позабытые слова в объятиях сожмёт,
И форму даст им, как бокал игристому вину.
Я не солдат и не швейцар. Мне форма не нужна.
Возьму по древу растекусь, мифический Боян.
Но вот строка в строфу легла. Ночь. В доме тишина.
Огонь в камине догорел и опустел стакан.
* * *
Ночью высыпал иней, и стала седою сосна.
Значит, поздняя осень, морозец, и кофе спросонья.
Я щекой прикоснулся к простуженной раме окна.
Так ребёнок доверчиво льнёт к материнской ладони.
У соседского дома заходится пёс-пустобрех,
На полях жаждет снега щетинообразная озимь,
Начинается день, истончается медленно век,
И подошвы солдатских сапог истираются оземь.
Где-то зыбкость портов, кислый запах чужих городов.
А у нас подмерзает, и звёзды ночами текучи.
На дороге – раздавленный ёж, словно “роза ветров”,
Чтобы знали ветра, куда гнать надоевшие тучи.
* * *
А Вселенная жила тут же,
В нашем доме. Этажом ниже.
Как и все, она пилила мужа.
Удивляюсь – как тот муж выжил?
По субботам затевала уборку,
Постоянно ругалась с соседкой,
И сынишке регулярную порку
Задавала за плохую отметку.
Напивалась в застольях и пела
Про рябину. Материла начальство.
Если била подруг, то за дело.
Жаль, подруги попадались не часто.
Своенравна была и упряма.
Лишь спроси – она тут же с ответом.
И была она Прекрасною Дамой...
Да вот только не знала об этом.
* * *
Если выпадет снег и прикроет листвяную падаль,
Хрупкость первого льда и дорог комковатую мглу,
Если выпадет случай из рук чашкой чая – и на пол,
То, конечно, мы встретимся возле часов на углу.
Если выпадет дама бубён, непременно приедем,
Но сперва не узнаем друг-друга в толпе у метро,
В окнах жадных троллейбусов, в лицах собак и соседей,
В неуютности липкой гостиничных номеров.
Если ляжет крестовая, буду ходить неприметно,
Озираясь тревожно, как изгнанный из дому пёс.
И давать объявления странные в местных газетах:
Одинокий брюнет... хочет встретить... Кого? – вот вопрос.
Станет вечер и выйдет из комнат червонная дама,
Нарисует сердечко помадой губной на стекле.
Будет осень упряма, бумагой заклеены рамы,
Чтобы ноги в тепле, а колода на нашем столе.
Открывай же пиковую! Ветер на улице взвоет.
Будут карты нам врать про любовь. И всю ночь напролёт
Будет снег бинтовать наши раны, чтоб не было крови.
Вот тогда непременно хоть кто-нибудь в гости придёт.
* * *
Город, в котором ты бродишь, чрезмерно многоуголен.
Город, которым ты бредишь, с воза упал и пропал.
Тычутся в небо углами навершия колоколен,
И угловатость коленок перетекает в овал.
И остроту измены любовный таит треугольник.
Ну, переставишь мебель – что толку от перемен?
Стукнешься локтем об угол – это чертовски больно.
Даже если невольно подальше держаться от стен.
Даже если напрячься и вывернуть дом, как перчатку,
Только углов прибавишь да потеряешь покой.
Угол – это всего лишь пространство между лучами:
Сходятся, или расходятся – разницы никакой.
Лучше альбом для фото прошлым чужим наполни.
Всё заживёт до свадьбы, если приложишь лёд.
Угол – это застывший гром между веток молний,
Это когда нет выхода и опечатан вход.
Угол падения станет равным углу отраженья,
И поражения радость будет легка и сладка.
Чтоб не исчез из памяти собственный день рождения,
Два узелка завяжутся на уголках платка.
Все города похожи. Подумаешь – ростом не вышел!
Здесь потолки пониже, но спальни зато теплы.
Нравится – по Парижу? С картинками выбери книжку,
К лампе садись поближе
И перелистай углы.
* * *
Уже который век подряд стоит погода скверная.
Срывают хмурые ветра одежду с тополей,
И город горло обмотал аллеями и скверами.
Это, конечно, не кашне, но всё же потеплей.
А город горло обмотал, и мы с тобой замотаны
По улицам, по лестницам, по проходным дворам.
И некогда поговорить за нашими заботами,
Но позвонить и встретиться давным-давно пора.
А день – стеклянным шариком. Ах, ёлочки-иголочки!
От ожиданья праздника захватывает дух!
Хотел припомнить всю тебя до кнопочек на кофточке,
Но вечер, вспыхнув окнами, смутился и потух.
А как теперь мне выбиться из путаницы пуговиц?
Чтобы – в глаза и в запахи! Да и не в этом суть.
Возьму скажу: "Распутица" – и улицы распустятся,
Как старый свитер, ежели за ниточку тянуть.
А может, лучше обождать? Что толку в адюльтере?
А там, глядишь, и Новый год, и запах пирога,
Шампанское, постылый тост, салат, филе форели.
И вынет пьяный Дед Мороз подарок из мешка.
* * *
Случится так – снег скрипнет под ногой,
А если будет оттепель, то всхлипнет.
И город потеряет строгость линий
И встанет беззащитный и нагой.
Он, как в военкомате призывник,
Дрожит слегка от взглядов посторонних.
А эшелон заждался на перроне,
Устал стоять да и зашёл в тупик.
И всё-таки настанет день и час:
Сквозняк от нетерпенья хлопнет дверью,
И сизари на снег обронят перья,
Чтоб улицы оделись в свежий наст,
И ты накинешь лёгкое пальто,
Спеша на волю, прямо на сорочку.
И будет ночь, мороз и заморочье.
А что потом, не ведает никто.
Всё потому, что не пристало знать,
Куда ведут следы твоих сапожек
По коже города, по бездорожью.
И всё, что было, сбудется опять.
КРЫМ
Эос с перстами пурпурными вышла из мрака.
Тени неверны, как жёны, и склонны к измене.
Ночь была потно-глухой. Только выла собака
На бутафорски-картонный абрис Аюдага
Да Афродита мерещилась в кремовой пене.
Эос с перстами в крови под кликухой “Аврора”.
Колосники тяжелы и на дно тянут гардемаринов.
Слышишь – стихи прорастают из грязи и сора,
Чтобы в Чека неповинный Поэт шёл с повинной.
Чтобы “серебряный век” позабытою ложкой в стакане
Звякнул тихонько. Чтоб пахло полынью и мятой.
Скалится “век – волкодав” и толпа на горячем майдане.
Обыск, погромы, расстрелы, в заложники – каждый десятый.
Крым – за кормой кораблей уходящих, играющих в прятки.
Список Гомера уже Мандельштам дочитать не успеет.
Всё позабудется, кроме стихов в пожелтевшей тетрадке.
“Скрым!” – вскрикнет галька на пляже под твёрдою пяткой.
Крым... Аромат поцелуя и платьице из бумазеи.
КАРТИНА ДАЛИ
“Живописцы, окуните ваши кисти...” (Б. Окуджава)
Окуните кисти в мир живописцы!
Опрокиньте “посошок на дорожку”.
Хлеб старушка из окна крошит птицам.
Так и мне Господь – не фразу, а крошки.
На словечки распадается речь и
Вырастает стих из грязи и праха.
У часов, что на холсте Дали, течка:
Так и ждут, что кто-то об пол их трахнет.
Только пол давно порос трын-травою,
Ноет Ной, что дождь сменяется градом.
Хорошо иметь окно запасное:
Хочешь – прыгай, а не хочешь – не надо.
Пусть в одном идут дожди затяжные,
А в другом – пусть зной, назойлив и ласков.
Пусть на кистях встанет дыбом щетина,
От желания испачкаться в краске.
Пусть звереют. Пусть про то и про это
Врёт поэт, шагнув в окно с пьедестала.
Пусть Дали им улыбнётся с портрета
С тараканьими усами для Галы.
* * *
Уехать бы из стороны,
Где волны зыбкостью больны,
И мы весь день обречены
Глазеть на пальмы
В тот край, где утверждают сны,
Что в мире липкой тишины
Они пророчески важны,
И предвкушение весны
Материально.
Где мордочки весёлых краль,
Поправ семейную мораль,
Любвеобильны.
Где Пастернаковский февраль
Рыдал чернильно.
Туда, где в бездорожьи карт,
И чёрных оспинах проталин
Юоновский прозрачный “Март”
Сверхлевитанен.
Но тень от крыльев – на лицо:
Как ни мечтай, в конце концов,
Наглеют чайки.
Бескрайна горькая вода,
В депо ржавеют поезда,
И обручальное кольцо
Так обречально.
* * *
“Знал бы прикуп – жил бы в Сочи” (поговорка).
А я не знаю прикупа – значит не жить мне в Сочи,
И не исправит прикус мне
американский дантист.
И не понять мне пряного привкуса многоточий,
И не вспорхнуть от радости голубем на карниз.
Вот потому-то рвётся бумага в мелкие клочья,
Вот потому-то ночи после любви тихи,
И драгоценные камни никак не выходят из почек.
Ну, а стихи – наказание за будущие грехи.
Ах, вдохновенье! Воздух вдохнул полной грудью и замер.
Словно нырнул с разбегу в чёрную плоть пруда,
В смену весны на осень, в тайну квартирных камер...
Чтоб годовыми кольцами – над головой вода.
Чтоб скатертью стала дорога – и ни конца, ни края,
И пустельга приколота, как брошка, к сини небес.
Чтобы, взмахнув крылами, деревья слетелись в стаи
И стали казацким станом под странным названием “Лес”.
Но ни вздохнуть, ни охнуть. И это необратимо.
Сочи – лишь точка на карте, а карта легла не та.
Щёлкают годы, словно дозиметр портативный,
И строки, будто морщины, бегут по лицу листа.
* * *
Тот город, в котором витает обломовых рой –
Фантомная боль для, вспотевших во сне, управдомов.
Со школьной муштрой, новогоднею мишурой,
Где райисполком в состояньи искусственной комы.
За что ни возьмись... Но уже не возьмусь никогда :
Тепло своих пальцев напрасно раздаривать жаль мне.
Кричат на истоптанных спинах мостов поезда,
Что разницы нет никакой меж читальней и спальней.
Что в фотоальбомах поблеклых нет больше нужды,
Что пульс ностальгии неровен и звук многотонен.
Но там до сих пор в тротуары впечатаны наши следы,
И девушки нашим дыханьем в мороз согревают ладони.
* * *
А ведь был же когда-то непрожитый день сумасброден.
Нависал потолок, и друзья отдавали долги,
Перегаром дышали беззубые рты подворотен
И текло в бесконечность прохладное тело реки.
Да и время текло беспощадно и так бестолково,
Что щемило под сердцем. Росли и старели дома,
Поднимались леса, корабли отдавали швартовы
И сходили вожди с постаментов. Так сходят с ума.
Да. Так сходят с ума и выходят наружу из окон,
Чтоб щекой ощутить, как асфальт равнодушный шершав.
Но поют соловьи, наливаются девушки соком
И планируют звёзды в душистое марево трав.
А река всё течёт по лугам, по камням, по песочку,
Чтобы плыть облакам и громам барабанно греметь.
Умирать и рождаться приходится нам в одиночку,
Потому что толпе безразличны рожденье и смерть.