Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

З�НОВ�Й САГАЛОВ

Зиновий Сагалов — драматург, прозаик, поэт. Член Союза писателей Украины и Международной федерации русских писателей. Автор более 20 пьес, поставленных театрами России, Украины, Германии и �зраиля, 14-ти книг и публикаций в журналах «Театр», «Современная драматургия», «Молодежная эстрада», «Нева», «Радуга», «Невский альманах» и др. С 2001 года проживает в г. Аугсбурге (Германия), где руководит созданным им же театром.

СЛОН

Местная шпана обзывала нас «выковыренными». С издевкой словцо, из языкатой базарной толчеи. А по сути верное. Выковыряла нас война из больших, залитых электричеством городов, и раскинула рассыпной горстью по городам и весям на тысячи и тысячи км.

Его могло и не быть в нашей жизни, этого пыльного казахского городка, не будь войны, Гитлера, панической эвакуации в пропахших навозом теплушках. Маленький город с пересохшими арыками и тополиной ватой на асфальте , по которому, раскачивая гордыми головами, расхаживали верблюды, возник из небытия и стал нашим прекрасным и неповторимым военным детством.

Мы, все четверо, были «выковырями». Вадик Белабаш эвакуировался из Ленинграда, Фира Лошадь из Житомира, я и Вилька Винокур были в довоенной жизни киевлянами. Жили мы все на Ремесленной улице. Не улица, собственно, а бестолковый лабиринт домишек, самострой из соломы и глины, стоящих вкривь и вкось, одинаковых, как коровьи лепешки. Ни деревца в унылых дворах, ни цветочка. Пирамида кизяков на зиму подпирала стенку сарая. Хозяева изо дня в день, по колено в навозе, месили новые замесы для новых кизяков.

Летом мы весь день кучковались на речке. Круто скатываясь с гор, она, разогнавшись, мчалась ледяной струей, не успевая нагреться, далеко за город. Казахское название ее было Муздай — «ледяная». Быстрое течение далеко относило пловца. Вылезая из воды, с «дрыжаками» на животе, первым делом сдирали с себя налипшие холоднючие трусы. � потом, пряча в ладонях то, что уже приучились прятать, прыгали голяка на одной ноге.

Слон приходил на речку после обеда.
— Витаю, хлопаки, — приветствовал он по-польски.

Огромный по сравнению с нами, Слон величественно обнажал свое красивое гладкое тело, покрытое ровным матовым загаром, надевал черные солнцезащитные очки и, сигаретка в зубах, укладывался навзничь. Загорал он четко по науке, поглядывая на часы и подставляя палящему южному солнцу то мощные плечи, то ребристый белесоватый бок, то поджарые ягодицы.

В то время не то, что у пацанов, — не каждый взрослый имел часы.
А у Слона были заграничные, точнее Биг-Бена, как он говорил. Но главным их достоинством было то, что они были водонепроницаемыми. После каждого заплыва, едва Слон вылезал из воды, мы окружали его в надежде увидеть остановившиеся часы и поиздеваться над заморским чудом техники. Черта с два! Слон смачно хохотал над нами, тыча в глаза мокрые часы с живыми подскакивающими стрелками.

— Читайте, хлопцы, что написано. А… позабыл! Вы ж дойч долбите. А тут по-английски: «Waterproof». Два слова — вода и защита. Поняли? Для водолазов.
— А вы что, водолаз? — бесцеремонно хмыкнул Белабаш. — Вы же самый обыкновенный сапожник.

Слон провел своей могучей пятерней по его льняным кудрям и ничего не сказал. Такой был, помнится, наш разговор при первом знакомстве.

Слон действительно сапожничал. Мы приносили ему ботинки с оторванными подошвами, туфли со сбитыми каблуками, порванные галоши и через несколько дней получали довольно приличную обувку, способную еще два-три месяца защищать от кочек и камней наши нежные ноги.

Летом он работал во дворе, с утра до обеда, под козырьком из кровельного железа, защищавшим от дождя и солнца. Вокруг стояли полочки с деревянными колодками, шильями, напильниками, а сам Слон восседал на табурете с плетеным сиденьем. Мы усаживались вокруг и смотрели, как ловко орудуют его огромные ручищи, ворочая во все стороны насаженный на лапку ботинок. Как пропитанная варом дратва накрепко, ровным стежком сшивает верх и подошву, и на наших глазах стоптанный изорванный ботинок принимает приличный вид чуть ли не модельной обуви.

Часто к Слону наведывались девицы. �м он оказывал особое почтение. Откладывал в сторону работу, шутил, глаза его оживлялись. Замерял ступню, щиколотку — ему это доставляло явное удовольствие. � они напропалую кокетничали с ним — все мужики ведь были на войне, а Слон еще не стар, и от его гладко выбритых щек всегда пахло приятным мужским одеколоном. Выделывались эти девки перед ним вовсю — и платье невзначай трепыхнут выше коленок, и нагнутся-изогнутся, как лебедь на пруду, и хохотнут призывно.

— Паскуды, хоть при нас бы не выдрючивались, — шипела Фира Лошадь. — Проститутки чертовы.
Однажды, когда Слон пошел на кухню варить клей, Фирка не удержалась и сунула ноги в роскошные кремовые танкетки с плетеным верхом.
— Ой, мама! — заверещала она. — Красотульки какие!
— Скинь, Фирка, тебе Слон сейчас накостыляет, — сказал Вилька.
Осторожно, будто входя в воду, Фирка сделала несколько шагов.
— Такие точно я в кино видела. Барышня немецкая, фройлейн, в них танцевала. «Розамунда…Розамунда!..» — запела она резко и фальшиво. Закружилась, будто в вальсе и грохнулась, обрушив полочку с колодками.

Мы заржали.
В дверях домика показался Слон. Глаза его были необычно суровыми и встревоженными.
— Не надо песни, — негромко, но властно сказал он Фирке. — Никогда не надо. Таких.
Фирка, уже босая, виновато обтирала танкетки подолом платья.

�нцидент был исчерпан, но не забыт.
— Видали, как он труханул, — сказал Белабаш, когда мы двинулись по домам.— Тут что-то есть.
В начале нашего знакомства мы ничего о Слоне не знали. �звестно только было, что он — поляк, фамилия его Слонимский или Слонский. Поэтому все его звали Слон. Кличка соответствовала его росту и массивной фигуре с широкими плечами. Двигался Слон неспешно и как бы лениво. � очень любил, когда ему делали массаж.

За пару дней он обучил нас всем премудростям массажного дела, от поглаживания и растирания до обливания ледяной водой. Мы освоили все эти «щипчики», «грабельки», «биточки», «гребешочки» и прочие приемчики.

Как лилипуты на Геркулеса, мы с восторгом наваливались на громадного, распростертого на прибрежной траве Слона, и кромсали, давили, мяли расслабленные податливые мышцы до тех пор, пока багровела крепкая морщинистая шея, и Слон в счастливом изнеможении взывал к нам: «За мало, хлопцы», что означало «достаточно». За этим следовала мелочишка на мороженое, заработанная честным квалифицированным трудом.

Однажды кто-то из нас, по-моему Белабаш, затеял с ним «душевную» беседу.
— Скажи, Слон, ты правда служил в Польской армии?
— Было дело.
— А в каких войсках? Если не секрет, конечно? — спросила Фирка.
— Какой секрет сейчас? Разведка. Хорунжий был чином.
— Ты в плен попал, да? — продолжал допытываться Белабаш.
— Ага. Под Ковелем. Вся наша бригада. Окружили, панов офицеров хлоп-хлоп, а нас в теплушки и по лагерям. За колючую проволоку.
— Надо было биться с фрицами, как наши, а вы… — сказал Белабаш и остановился.
— А мы к вашим и попали.
— Как так?

Слон не ответил, стал кидать вещи в сумку, собираясь уходить.
— Кто знает , как так… Вот ты, Вилька, иди сюда. Стань передо мной. � лупи меня по груди. Бей, бей… А ты, Белабашик, колоти по спине. Вот так и было. С одной стороны ваши, с другой фрицы. � не стало Речи Посполитой, все, амба.
Его светлые голубые глаза чуть замутились, он подхватил сумку и пошел.

Два дня лил дождь, на речке никого не было. Ремесленная улица стала топким стоячим болотом. Под ногами чавкало, брызгалось, засасывало по щиколотку. Мы с трудом добрались до Фирки, обмыли перепачканные в глине ноги и стали резаться в дурака в полутемном курином сарае.

— Зачем Слону в душу лез? — наставилась Фирка на Белабаша. — Думаешь, приятно, когда твою страну победили?
— У него даже слезы были,— сказал Вилька.
— Много вы понимаете, балбесы! — взвился Белабаш и бросил карты.— Они в наших стреляли. Недаром их в лагеря заграбастали. Мне тетка сказала, им сейчас позволили жить по свободе, но каждый день отмечайся.
— Откуда твоя тетка знает? — спросил я.

— Раз говорит, значит, знает. В милиции раньше работала. Может, он шпион, этот ваш Слон.
Мы, все трое, заржали.
Но Балабаш не унимался.
— А приемничек у него зачем? А?
— Какой приемничек?— насторожились мы.
— Маленький, с антенкой, на подоконнике стоял. Я как-то с туфлями раз приперся, в комнату зашел, а он перепугался, вскочил, газету на него набросил.
— Ух ты, глазастенький какой, — зашипела Фирка.— � ты про него своей тетке стукнул?
— Сказал, а что? Она говорит: точно — передатчик.
— Дура твоя тетка и ты вместе с ней! — толкнул его в плечо Вилька.— Трепло несчастное!
— Не трогай мою тетку! — взвизгнул Белабаш. � развернувшись, дал Вильке тычка под нос. Затеялась драка. Заквохтали перепуганные куры. Хрипло затявкал старый пес Жулик.

Фиркина мама ворвалась в сарай и выгнала нас со двора.

Слона мы увидели на следующий день. Сыпал мелкий дождик, сквозь тучи уже мутно пробивалось солнце, но Ремесленная улица по-прежнему оставалась непроходимой.

Слон шел в сопровождении «мильтона», за плечами его висела котомка. Шел он медленно, широким шагом, поочередно вытаскивая ноги из вязкой липкой глины. На обочине, там, где зеленел квадратик травы, стояла, дожидаясь их, черная «эмка».

Проходя мимо нас, Слон едва заметно кивнул. � слегка улыбнулся. Так показалось и мне, и Вильке, и Фирке.

Публикации подготовлены Семёном Каминским.