Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

�ЛЬЯ РОЗЕНФЕЛЬД

�лья Александрович Розенфельд родился в 1922 году в г. Полтаве (Украина). Участник второй мировой войны. �нженер-строитель, окончил Полтавский инженерно-строительный институт. Кандидат технических наук, автор 170 научных работ по специальности и 4-х книг рассказов и повестей, а также публикаций в журналах «Киев», «Радуга» и др. По рассказу «Тени на снегу» снят х/ф «Венчание со смертью», который демонстрировался в Украине, России и США. Живет в г. Киеве, продолжает заниматься литературным трудом.

КОГДА ЗА ОКНОМ НОЧЬ…
Рассказ

Держась друг за друга и опираясь на палки, они выходят из магазина и мелкими опасливыми шажками скользят по обледеневшему тротуару.

Они оба стары, и глядя на них трудно понять, кто старше и кто моложе. Одеты они тоже одинаково — в стареньких зимних пальто с поднятыми воротниками, суконных шапках-ушанках и давно нечищеных ботинках. На дворе стоит промозглое мартовское утро, пасмурно, над головой висит набухшее снегом свинцово-серое небо. После вчерашней оттепели ночью снова подморозило, асфальт обледенел, и черные ветви деревьев прогибаются под тяжестью прозрачных ледяных панцирей. �спуганно поглядывая на горящий зеленый глаз светофора, старики торопливо перебираются через шумный многолюдный проспект, с облегчением сворачивают в переулок и исчезают в арке подворотни.

На этой улице их знают все: это отец и сын. Они живут в однокомнатной квартирке многоэтажного дома, они пережили своих близких, и на всем белом свете у них никого нет. Жены давно умерли, нет уже и детей, а внуки разлетелись по необозримому миру и исчезли. � забытые всеми, старики влачат жизнь в мелькающей череде однообразных дней и ночей.

Так они живут уже давно. Они забыли, кто из них старше и кто моложе, друг друга окликают по именам, иногда ссорятся и раздраженно кричат и потом подолгу молчат. Позже это забывается, и жизнь тянется дальше. Большую часть времени они лежат в полудреме на кое-как застеленных постелях в неряшливой комнате, где в углу пылится древний черно-белый телевизор, на столе громоздится посуда с треснувшей фарфоровой сахарницей. Черная тарелка громкоговорителя никогда не выключается, но звуки её старикам не мешают, они к ним привыкли, как к постоянному неразличимому гулу города за окном, к тому же они глуховаты.

Проснувшись затемно, они долго лежат, прислушиваясь к звукам пробуждающегося дня — донесшемуся с улицы шуму проехавшей машины, быстрому топоту детских ног, пробежавших по полу над ними, каким-то неясным сигналам жизни, в душе тоска и безразличие. Нехотя поднявшись, они натягивают одежду и молча, не замечая друг друга, перемещаются по квартире, кипятят чайник, что-то едят. А если на дворе теплый и солнечный летний день, то выползают на улицу — увидеть людей, небо и солнце, деревья, пойти в магазин.

Так уходит день, еще один день жизни. Вечереет. �ногда старики включают телевизор и дремлют, сидя перед мерцающим синим экраном, с трудом улавливая отдельные фразы и перебрасываясь короткими репликами. Уже ночь, скоро десять. Пора спать.


Но в долгие осенние или ненастные зимние вечера, когда дождь стучит в оконные стекла или метель подолгу держит их взаперти, они затевают игру. Это их праздник. Включается висящая под потолком люстра, убирается со стола посуда и протирается клеенка, и старики усаживаются у стола. �з старых обувных коробок с надписями «Скороход» на стол вываливаются шуршащие расползающиеся вороха фотографий, каких-то поздравительных открыток, старых писем в пожелтевших почтовых конвертах, телеграмм и записок. Один из стариков извлекает из вороха первую попавшуюся под руку карточку — это начало игры. Второй, глядя на неё, с натугой пытается вспомнить, а затем произносит имя человека на фотографии. � вслед за этим память начинает услужливо возвращать имена и события дней давным-давно минувших…Чем дальше в глубины прошлого уносят их волны воспоминаний, тем ярче всплывают далекие события, лица людей и звуки их голосов, их поступки и судьбы. Смеясь, сердясь, волнуясь и вытирая набегающие слезы, они принимаются обсуждать события и дела минувших дней, свадьбы и разводы, разлуки и войны, рождения и смерти…� убогую комнатушку наполняют тени людей, давно уже исчезнувших из этого мира.

— Смотри, — говорит один, держа в руке фотографию юной девушки с пышным белым бантом в густых волосах. — Это наша Розочка. Она еще студентка.
— Что ты, Моня, — произносит другой. — Ты ошибаешься, здесь она уже невеста. Ведь это снято вскоре после смерти мамы. Когда они с Гришей приезжали из Проскурова.
— Я ошибаюсь?! — в голосе первого сарказм. — Это я ошибаюсь?! Ха! Я все прекрасно помню! — Он ехидно хихикает. — Нет, Яша, это было именно до смерти мамы. Ты всё перепутал.

Они с раздражением смотрят друг на друга.
— Я говорю о смерти моей мамы, твоей бабушки. А ты о ком?
— А я о смерти моей мамы. Твоей жены, Сарры. Ты понял?
Отец молчит. Что-то тяжело ворочается в его мозгу. Вдруг лицо его светлеет.
— Саррочка! — с тихой улыбкой говорит он.— Какая она была красавица! Боже мой! Все прохожие оглядывались и смотрели ей вслед, когда она шла по улице. Если бы ты только её видел!

Сын иронически хмыкает.
— Очень интересно. Значит, по-твоему, я её не видел. Не видел свою маму?! Ты понимаешь, что говоришь?
Он раздраженно пожимает плечами. Отец смотрит на него и напряженно старается вникнуть в слова сына.
— Ну да, — говорит он после долгой паузы. — Ну да, ты прав. Но ты видел её уже в Алма-Ате, в эвакуации. А я говорю о довоенном времени.

Сын сердито смеется.
— �нтересно, как это я мог видеть её в Алма-Ате, если с июня 41-го был в армии? А до войны что, я не видел свою маму? Свою собственную маму? Ты соображаешь, что ты говоришь?

Отец хмурится.
— Что с тобою спорить! Ты всегда прав. Разве тебя можно переспорить?
Они умолкают, перебирают снимки, проходит минута, другая, и вдруг отец смеется.
— Нет, ты только посмотри на него! — говорит он и протягивает сыну порыжевший любительский снимок. На нем худощавый парень с падающими на лоб вьющимися волосами. — Нет, он не желает учиться! Нет, он хочет играть в футбол. А? Он даже дядю Зяму не желает слушать. �нститут ему ни к чему, он, понимаете ли, фут-бо-лист! Ха-ха! Ну, теперь ты видишь, что из этого вышло? Кто был прав?

— �зя погиб на фронте, — тихо говорит сын. – Ты всё забыл. Сразу, в сорок первом, под Смоленском. А твой мудрец дядя Зяма не желал эвакуироваться. Ни за что! � где он теперь, этот мудрец? Он лежит в Бабьем Яру.— Он качает головой. — Это он всех убеждал, что никуда ехать не нужно, что немцы культурная нация и вернут ему керосиновую лавочку на Подоле, которую в 1920-м отняли большевики. Ну, и что из этого вышло?

Отец долго молчит. Тишина, лишь слышен шорох перебираемых карточек. Потом он поднимает снимок и говорит:
— А это его дочка, твоя кузина Поля. Она уехала в Палестину. Еще до войны.
— Ох, Яша! Ты опять всё путаешь. Поля с мужем, дочкой и внуками уехала в �зраиль, а не в какую-то Палестину. � не до войны, а всего пятнадцать лет назад. До войны туда еще никто не уезжал.
Отец сердится.
— Это теперь выдумали какой-то �зраиль. Раньше была просто Палестина.
— �зраиль — это молодая страна евреев. До войны �зраиля еще не было.
— Зато была Палестина. Я говорю о ней.

Сын устало отмахивается.
— Но тогда евреи из СССР туда не уезжали.
— Не уезжали! Ты знаешь лучше всех! Уезжал, кто хотел. � вообще раньше всё было лучше.
Сын усмехается.
— Ладно, Яша, — покладисто говорит он. — Пускай будет по-твоему.
Они оба молчат и продолжают перебирать снимки. Вдруг сын вынимает из вороха снимок.
— Ух ты! — смеясь, говорит он. — А я о нем совсем забыл! Ведь это я! С моими друзьями по роте!

Он протягивает фотографию отцу. На пожелтевшем снимке, обнявшись, стоят трое радостно улыбающихся военных. На голове левого лихо сидит пилотка, на плечах погоны с двумя звездочками. Вдали видны руины здания с обгоревшими колоннами.
— Кто это? — спрашивает отец. — Курсанты? Это что, твое военное училище?
Сын раздраженно смеется.
— Какое училище?! Ведь тут я уже лейтенант! Яша, посмотри внимательнее! Ведь это Германия! Потсдам!
Отец берет в руку снимок и долго всматривается.
— Да, — говорит он. — Я, кажется, ошибся? Но я не помню тебя таким. Когда же это было? До войны или после?
— Сразу после, Яша, после, — усмехается сын. — Ведь это май 45-го, Берлин!
— Ну да, — соглашается отец. — А я тебя и не узнал…Подумал, что кто-то молодой. лицо знакомое, но не помню, кто. А разве ты был таким?

…Уже поздно, ветер швыряет в черные ночные окна острые снежинки, они стучат по стеклу, как чьи-то голоса из исчезнувшего прошлого. �, кажется, будто кто-то скребется и просится в дом. Старики еще долго сидят за столом среди рассыпающегося вороха фотографий, они волнуются, спорят, заново переживают давние события. Сердца их беспокойно стучат. � убогая комната наполнена образами, звуками и красками давно ушедшей жизни, на недолгий миг ставшей для них возвращенной реальностью…

Но вот уже ночь. Тишина. Старики лежат в своих постелях, но сон к ним долго не приходит. Мысленно они всё еще там, в исчезнувшем мире, среди покинувших его людей, они разговаривают с ними, спорят, смеются или сердятся, что-то им рассказывают, в чем-то пытаются убедить…

Темно. Ночь постепенно обволакивают их, погружает в зыбкую дремоту, наполненную смутными, скользящими образами... Сны это, явь ли, они не знают. А может быть это сны тех, кого давно нет на свете, но чьи тени сейчас заполнили ночной мрак убогой комнаты… Но разве мертвые видят сны? Как знать…

* * *

Держась друг за друга, старики испуганно семенят по обледеневшему тротуару, и трудно понять, кто старше и кто моложе.

Публикация подготовлена Семёном Каминским.