ФРАГМЕНТЫ НЕМЕЦКОЙ Ж�ЗН�

Александр Крамер

Александр Крамер родился на Украине, в Харькове. Окончил политехнический институт, заводской инженер. �нженерная жизнь позволила много ездить по бывшему Советскому Союзу, набираться впечатлений, видеть разные места, общаться с людьми… В 1988 году был на ликвидации последствий чернобыльской аварии в качестве командира авторемонтного взвода. Публиковался в литературных периодических изданиях разных стран, в том числе в Германии, где живет последние 14 лет, России, Украине, США и Канаде. В 2010 году рассказы Александра Крамера вошли в «Антологию российских писателей Европы».

1
Немки-старушки, в большинстве своем, невысокого роста, худенькие и хрупкие; за покупками они ходят в старомодных причудливых шляпках, строгих темных платьях, кружевных перчатках и низких туфельках с тупыми носами... Увидишь — невольно улыбнешься их милому, отжившему век свой аристократизму. А поглядишь, как такая старушечка, в чем только душа держится, бодро крутит педали велосипеда, — и только диву даешься, да завидуешь по-хорошему. А как они доброжелательны и любезны, отзывчивы и деликатны... Прелесть просто, какие старушки.

Однажды стою я на остановке, жду автобуса, а рядом со мной стоит типичная такая, преклонного возраста изящная фрау; она только что вышла из универсама напротив и держит в руках небольшую стопку баночек с «Педигрипалом», кормом собачьим. Стоим мы себе совсем рядышком, солнышко весеннее светит, птички чирикают... Благодать! � оттого мы не просто стоим, а переглядываемся и изредка улыбаемся друг другу, делясь таким образом весенним своим настроением.

Тут подходит, не торопясь, к остановке матрона вальяжная — кустодиевских габаритов, широко за бальзаковский возраст шагнувшая — останавливается с нами рядом, видит, как мы замечательно улыбаемся, и становится ей, вероятно, завидно. Но вместо того, чтобы вместе с нами поулыбаться и не портить словесами пустыми тишину весеннего утра, поворачивается она к старой женщине и с нашим акцентом, который ни с каким другим нельзя перепутать, важно так спрашивает:
— Haben Sie Hunger? (Вы голодны?)

Дело в том, что в немецком языке слова Hunger — голод и Hund — собака — немного похожи; и вопрос о том, есть ли у вас собака, звучит так:
— Haben Sie einen Hund?

Видите, как похоже! Особенно если учесть, что артикли (einen) наши не произносят совсем — непривычно.

Несчастная бабушка, услышав столь странное предположение, просто подпрыгивает на месте, на лице у нее появляется выражение странно-обиженное, просто непередаваемое... Матрона же, не дождавшись ответа (нет бы увидеть, что что-то не так происходит), вопрос свой опять повторяет, да с напором, погромче (старуха же, может, не слышит):
— Haben Sie Hunger?

У старушки на глазах от обиды появляются слезы, и она, не в силах выслушивать дальше подобные инсинуации, торопливо семенит прочь от болтливой нахалки, а кустодиевский персонаж недоуменно разводит руками и в порыве простодушно-равнодушного негодования восклицает в пространство: «Вот ведь дура какая!»

2
Пришло и для нас в Германии время купить первый в жизни автомобиль. Мы с женой долго бродили по многочисленным автосалонам и автоплощадкам, примериваясь и прицениваясь, выбирая форму и цвет, мощность и возраст... Это было что-то вроде игры, развлечения, имевшего совершенно особенный привкус причастности к этому миру, и мы его, развлечение, длили и длили, не спеша превращать в реальность чудесное удовольствие; исполнившаяся мечта не обладает такими многочисленными оттенками.

Наконец, на окраине города увидели в крошечном автосалоне ярко-красный фольксваген, который обоим мгновенно понравился и одновременно подходил по всем характеристикам и параметрам. Вот только цена была несколько высоковата, и, хоть и понятно было уже: нашли то, что нужно, жена предложила сначала зайти в салон и немного поторговаться.

Хозяин, среднего возраста немец огромного роста, бегал вокруг машины, открывая ее и закрывая, показывая и объясняя, расхваливая и уговаривая... Моя жена пустила в ход все свои женские чары, и хозяин — нормальный мужик — через короткое время, что и требовалось, «поплыл». Результатом «заплыва» стала приличная скидка, после чего мы пошли подписывать договор. Впрочем, пошли не мы, а жена, потому что хозяин меня игнорировал и разговаривал обо всем исключительно с ней, будто бы я внезапно испарился из магазина.

Через несколько дней, оформив страховку (без нее вам машину не отдадут из салона) и получив номера, я, в условленный день и час, приехал забирать свой замечательный автомобиль. Герберт, хозяина звали Герберт, тут же вышел навстречу, сияя и восклицая непрерывно: «Как я рад! Как я рад!» Потом, заметив, что я один, он как-то странно посмотрел на меня и вдруг спрашивает: «А где же ваша жена? Почему вы ее не позвали? Она возле машины?» «Да нет, — говорю, — она на работе, у нее сегодня вторая смена.»

Герберт внезапно ужасно расстроился, просто ужасно, мне даже неловко стало, будто я совершил какой-то проступок. «Ну ладно, идемте, — сказал Герберт, потускнев совершенно, — машина готова, вот ваши ключи, документы... Только, пожалуйста, зайдите ко мне в кабинет, всего на одну минуту». «Конечно, — согласился я, — конечно, идемте».

В маленьком кабинетике, где Герберт занимал почти все оставшееся от письменного стола и книжного шкафа пространство, он поднял руку и снял со шкафа... Только теперь стало понятно, почему он так сильно расстроился: он снял со шкафа роскошный, изумительный просто букет белых роз:
— Это вашей очаровательной жене. Обязательно передайте ей от меня привет. Обязательно. Счастливого вам пути.

3
У них были такие разные лица, характеры, судьбы… А потом их, шесть миллионов, превратили в одинаковый дым и пепел, развеяли по ветру, смешали с землею… Даже праху их некуда прийти поклониться.

Его зовут Гюнтер Демних. Герр Демних отливает плитки из бронзы, гравирует на них имена тех, кто стал дымом и пеплом, и вмуровывает плитки в асфа
льт узких, сходящих к воде улочек старого города, где они жили когда-то.
Сейчас этих скорбных памятных знаков уже почти двести, и я много раз видел, как их, даже в толпе, осторожно обходят, и стараются не наступить.

4
В голове иногда сохраняются странные какие-то, причудливые картинки. Событие мимолетное, сиюминутное, ни о чем совершенно — засядет вдруг в памяти, да так прочно, как если бы это было зачем-нибудь необходимо. Мне хочется поделиться с вами одной из таких картинок, чтобы, раз уж она угнездилась намертво, хоть так оправдать ее присутствие в голове.

С утра было жарко, безветренно, на небе ни облачка, необычно даже для здешнего позднеосеннего времени; и, казалось, ошиблись метеорологи, обещавшие на сегодня «временами шквалистый ветер и ливень»; прогноз этот выглядел полностью неправдоподобно. Увы, на немецком севере резкая смена погоды — не редкость, и я привык доверять таким нелогичным прогнозам: слишком часто оправдываются; да и все доверяют, и если сказано: «Ливень», — без зонта из дома никто не выходит.

Мне нужно было к родителям, на другой конец города, без малого, час целый ехать. Я сел в автобус, полупустой в субботнее утро, и принялся от нечего делать разглядывать пассажиров. Впереди, немного наискосок, возле прохода сидел старик с массивной, совершенно не соответствующей тщедушному телосложению, головой. В автобусе было жарко, и старик специально сел поближе к проходу, так, чтобы воздух из открытого люка освежал хоть немного; теперь, опершись на внушительный ярко-красный зонт-трость, опустив подбородок на руки, духотой разморенный, он спокойно дремал.

Мы успели проехать всего минут двадцать, когда внезапно все вокруг потемнело, налетел ветер, а вскорости и дождь хлынул. Да какой!.. Через мгновение струи воды уже текли по дорогам рекой, низвергались водопадами из водостоков, заливали стекла машин так, что дворники еле справлялись...

Через открытый люк ветер задувал струи неистового дождя и в салон. Старик сидел слишком близко к люку, и россыпь капель летела на него веером; от этого он проснулся, поглядел наверх, абсолютно спокойно открыл огромный свой яркий зонт и продолжал — как ни в чем не бывало — сидеть на выбранном месте, глядя в окно на творящееся безобразие.

Люди на остановках входили и выходили, и никого нисколько не волновало, что, для того, чтоб пройти, нужно непременно попросить старика убрать зонт. «Пожалуйста, — говорили ему с улыбкой, — разрешите пройти». «Пожалуйста, — отвечал старик, — будьте любезны», — наклонял торжественно к окну купол зонта и улыбался в ответ.

Ливень бесился недолго, а когда я подъезжал к своей остановке, почти прекратился, и показался уже вдалеке кусочек синего неба. А хорошее настроение косохлест никому не испортил.

5
Мне почему-то кажется, что общие недостатки сближают людей гораздо легче, чем их достоинства. Найдя в ком-либо кучу не присущих мне достоинств, я начинаю комплексовать и растерянно озираться. Я чувствую себя так, как должен себя, наверное, чувствовать дистрофик в компании борцов сумо.

Задолго еще до приезда в Германию я был уже наслышан о врожденной немецкой пунктуальности, напуган необычайной немецкой аккуратностью и педантичностью, а знаменитыми немецкими дорогами бредили все знакомые автомобилисты. «Никогда, — думалось, — никогда не удастся стать естественной частью этого отточенного мира». Поэтому, когда на третий день по приезде автобус опоздал на 10 (!) минут, я гордо поднял голову и подумал, что все еще, может быть, не так плохо. А когда увидел, как местные жители бросают окурки не в урну, а прямо на тротуар, понял, что все еще даже (!) может быть хорошо.

Я, конечно, скучаю. �, как водится, недостатки прошлой жизни помню лучше достоинств. Наверное, для того и оставлен кусок исконной ухабистой русской дороги на самом подъезде к нашему дому почти на окраине города. Вечером, поздно, когда не видать уже из окна опрятных немецких домишек, я закрываю глаза, откидываюсь на спинку сиденья... Мое тело трясет, громыхая по кочкам, немецкий автобус, и кажется, что я — дома! � душа — отдыхает...

А недавно я ждал жену возле выхода из универсама и вдруг обнаружил дыру у себя на штанине. Бог весть, откуда взялась! Я присел на корточки и стал ее пристально разглядывать.

— Was ist (что случилось)? — раздалось неожиданно рядом, и худой темноглазый старик навис надо мною.

— Hier ist ein Loch (здесь дырка),— заявил я печально, подняв к нему голову.

— Das ist ja toll (это же классно)! — расцвел вдруг в щербатой улыбке старик, и, салютуя оттопыренным большим пальцем, нетвердо ступая, отправился прочь.

Публикация подготовлена Семёном Каминским.