НА ОКНЕ, ЗА СТЕКЛОМ

Владимир БАТШЕВ

Рассказ

1

На Фонтанке качалась шхуна.
Мокрый и противный дождь (а разве дождь поздней осенью может быть иным?) поливал ее, реку, мальчишек, что смотрели на невиданное судно. Вчера дождя не было, и шхуну снимали в кино. Актриса оказалась способной, спокойной и деловой. Она не капризничала, а четко выполняла указания многочисленных специалистов кинематографии, истории и судовождения.

Екатерина Михайловна засмеялась про себя, вспомнив вчерашний день, когда весь отдел — ее отдел! — вместо работы торчал у окон. Хороша начальница, нечего сказать, подумала она, но тут же переключилась на другое.
— Екатерина Михайловна, — подошла инспектор и осеклась. — Простите... Катерина Михайловна.
— Давайте, — недовольно сказала Долматова, забирая у нее груду писем. — Все жалуются, жалуются... — пробормотала она.

Настроение вновь испортилось. Она терпеть не могла, когда ее называли Екатериной. Первая буква буквально выводила из равновесия. � кто ее придумал? Ведь издавна на Руси были Кати, Катюши, Катерины, а никакие не Екатьки, Екати и Екатерины. Екатерина — напластование ХVIII века, царствующих тезок, как говорила Долматова.
Катерина Михайловна заведовала отделом пенсий и пособий в крупном учреждении социального обеспечения. Она немного гордилась тем, что сама, без всякого блата и знакомства добилась нынешнего положения по службе.

Работала она хорошо, на высоком профессиональном уровне, начальство было довольно, жалоб на работу почти не поступало. То есть, почти все было в порядке, если бы не муж. Муж доставлял Катерине Михайловне немало тревожных минут.
Позднее тревога перешла в страх, причем в страх не просто перед мужем или его чудачествами, а в страх перед неведомым.

В инспекции по контролю за уровнем загрязнения бассейна Балтийского моря, где работал муж, ничего конкретного сказать не могли.
— � что вы беспокоитесь? — не понимал начальник мужа. — Работает человек, не прогуливает, взносы платит регулярно. Чем вы недовольны? Что, дома? А какое, простите, мне дело до личной жизни моих сотрудников вне стен учреждения? Личная жизнь не касается производства? Нет. Как говорите? Чудит? Не замечал, не замечал. Вполне сознательный и трудолюбивый сотрудник...
Но позднее, когда разговор с Долматовой закончился, начальник вспомнил, как в курилке, месяца три назад, Дмитрий Долматов сказал:

— � что мы мучаемся с этим заливом? Это же — гигантская помойка... Не спасти. Зря деньги выбрасываем... Надо думать о будущем.
— Во-первых, кто как сказал, что залив не спасти? — нахмурился начальник. — Я такими данными не располагаю. Во-вторых, о чем же мы думаем, как не о будущем?
Но Долматов поморщился, отмахнулся, ляпнул какую-то чушь про потомство, про живые существа, которым приходится приспосабливаться и грязным водоемам и загазованному воздуху, появляются монстры, что надо выводить новые виды, что здесь-то и надо сотрудничать с биологами.

Начальник ответил, что демагогией можно прикрыть любые вещи и желание не работать, и ложные идеи, и не понимая сути порученного дела. Долматов опять что-то ляпнул, но, опомнился (спорить с начальником — плевать против ветра), бросил окурок, вышел из курительной комнаты.
Катерина Михайловна не знала об этом разговоре, но он бы не удивил.

В то же время, она больше всего пугалась того, что не укладывалось в привычные рамки, явлений и понятий, которые не могла объяснить или понять сразу, моментально, слету. Привыкшая к четким категориям закона, она незаметно для себя перенесла эту четкость на личные отношения, забывая, что нигде, как в совместной жизни двух человек не может быть огромной гаммы чувств и оттенков.

— То, что ты придумал — чепуха, — заявила мужу, когда он впервые поделился своими планами.
— Почему? — даже не обиделся, а удивился Дмитрий.
— Это противоречит законам развития. Эволюцию невозможно затормозить или подстегивать, это не прогресс.
— Прогресс — явление, эволюция — закономерность. Никто не доказал, что их нельзя объединить.
— Это слова. Перешагнуть законы природы не дано никому.
Теперь Дмитрий обиделся. Обидело не сколько непонимание Кати, а ее бесцеремонная уверенность в собственной правоте. Хотя поначалу уверенности-то и не было, а только некая нервозность из-за непонятной затеи мужа.
— Если даже не получится, то я все равно придумаю, — перевел разговор.

2

Через месяц — она запомнила дату — в окно постучали.
Дмитрия не было дома.
Катя непонимающе скользнула взглядом до зашторенной двери балкона.
Стук повторился — словно стучали костяшками тонких гибких пальцев — быстро, нервно — стекло задребезжало.

Она отдернула штору и ничего не увидела, ничего. Прижала лицо к охлаждающему стеклу — огни комнаты отразились в огнях соседнего дома, зеркальные отражения перемещались, тени изломанными молниями наезжали и откидывались вверх.
Показалось. Кто бы мог стучать на седьмом этаже в окно? Ветер. Он прибил к окну щепку и она, не видя выхода, как ночная бабочка стучится в прозрачную преграду.
Но какое-то сомнение зародилось в душе.

3.

Доктор оказался тем самым врачом, которого неоднократно показывали в телевизионной передаче о вреде пьянства.
Катерина Михайловна сразу же решила внести ясность в свой визит и сказала, что ее муж не алкоголик, в рот совсем не берет, разве что по праздникам позволяет себе немного заложить за галстук.

— Понятно, понятно, — кивнул врач из передачи. — Так в чем же дело?
Катерина Михайловна стала рассказывать. � чем больше говорила, тем больше ухмылялся врач, словно смеясь над ее ненужными страхами. Она резко оборвала себя.
— Это не шизофрения, — успокоил врач. — Просто, у вашего мужа богатая фантазия.
Долматова вздохнула. Обстановка кабинета своей белизной, матовым светом ламп, спокойным голосом врача успокоили ее.
— Но ведь нельзя жить одними фантазиями.
— Почему не помечтать, если это помогает в работе?

Долматова вздрогнула.
— Да, если помогает... Но он ушел с работы. К нему прекрасно относились, он думал об аспирантуре, простите, но те деньги, что он получал…
— Много?
— Да нет, двести долларов, но где в науке сегодня платят больше? — она уперлась в него взглядом.
Он кивнул понимающе.
— Так вас больше волнует потеря двухсот долларов или фантазии мужа, — ласково поинтересовался врач.

Он спросил ласково, но она почувствовала неприязнь. Он сидел такой молодой, известный, прищуривался из-под очков так непринужденно, что она видела в нем врага, презирающего посетителя, считающую ее помехой в своих построениях. Хотя, конечно, было не так, и она это понимала. Понимала и от того злилась.
— Меня беспокоит муж, — сухо проговорила она.
Он вздохнул, потрогал очки и рассказал, что в фантазиях нет ничего опасного для нее, для мужа и для окружающих.
— Кстати, дети у вас есть? — неожиданно поинтересовался он.
Женщина вздрогнула, как от окрика, сглотнула комок и замотала головой. Он понимающе опустил глаза.
— Может, это тоска по ребенку, — нерешительно предложил он.
Но ей не нужен спасательный круг — она отрицательно покачала головой.

4

Однажды все стало ясным — муж принес анкеты из консульства.
— Хватит, — заявил он, играть в прятки. На эту тему пять лет говорено-проговорено. Уезжаем.
— Я не поеду, — отрезала Катерина. — Мне там делать нечего.
— А мне есть чего, — разозлился Дмитрий и, словно в подтверждении слов, в стекло — не этой комнаты, а другой, в стекло спальни, — постучали.

Она замерла, услышала, как он открыл форточку и что-то сказал. Сорвалась с места, распахнула дверь. Дмитрии закрыл форточку, повернулся к жене.
— Вытри слезы, — сухо произнес он. — Попробуй хоть раз в жизни спокойно выслушать меня и понять. Это трудно, но ты должна понять, если не хочешь, чтобы мы расстались вот так... Как… Ну, как скоты, что ли… Не могу я здесь работать! Мне наукой надо заниматься! Мы с тобой двенадцать лет прожили, а ты за эти годы, кроме внешней оболочки не поняла во мне ни грамма.
Она обхватила его руками, всхлипывала, прижималась к груди, целовала.


5

На вокзале они расставались довольно спокойно, Дмитрий мрачно шутил, Катерина улыбалась.
— Ты мне пиши оттуда, — просила она, потом спохватилась. — Впрочем, чего писать, русская жена и еврейский муж… Старая история…
— Не забыла.

— Не забыла. Но если все будет хорошо, я приеду, ты не беспокойся. Ты устраивайся, а я приеду.
Он посмотрел в сторону — на серую толпу, на серое небо, на знакомую до ненависти российскую серятину.
— Дай-то Бог.
Катерина Михайловна неожиданно для себя самой заплакала.
— Мить, Мить! — позвала она, но муж не отзывался. — Я же люблю тебя, пойми...


6

Он стукнул в окно.
Долматов отложил журнал регистрации, освободил подоконник и стал открывать раму.
Пока гость устраивался на подоконнике, Дмитрий принес из кухни тарелку, налил молока и накрошил хлеб.

— Когда ты перестанешь летать ко мне? — грустно обратился к гостю — Скоро холода наступят, пурга, снегопад — замерзнешь.
Тот оторвался от завтрака.
— Почему это я замерзну? — удивился он. — С каких пор в Таунусе морозы? Германия — это тебе не Гатчина.

Дмитрий сглотнул.
— Грамотный. Разбираешься.
— Грамотный-не грамотный, а здесь не замерзнешь. �, вообще, я под Вологдой родился. Могу, вообще, в теплые края улететь.
Дмитрий расхохотался — под Вологдой! Но сдержался.
Пришелец с аппетитом обедал.

Долматов грустно смотрел на его фиолетовый язык, и опять не хватило мужества сказать, что боится совсем не холодов. А людей с ружьями. А ружья стреляют. Одни из научного интереса, другие — из интереса стрелять в движущиеся цели. Даже не браконьеры, а вполне приличные люди, мои современники, думал он.
Обед закончился. Глядя, как тот облизывается, Долматов снова подумал о языке.
— Скажи спасибо, что я здесь один на метеостанции. Помнишь, какие хлопоты в городе?
Собеседник кивнул – дом на вершине таунусских гор не проспект Смирнова в бывшей столице империи, где он боялся налететь на провода.
— Хорошо у тебя здесь, — согласился он. — В городе грязно, шумно, люди...
— У меня есть сосиски, — предложил Долматов, но собеседник отрицательно покачал головой и принялся чистить перья на правом крыле
— Как жена? — неожиданно спросил он.

Дмитрий пожал плечами. Она запомнилась непохожей на себя, какой-то застывшей в оцепенении, растерянной, с кругами под глазами, без грима, как на утро.
— Наверно, нормально.
— Не пишет?
— Нет.
— Ничего. Она к тебе приедет...

Он задумчиво посмотрел вдаль.
— Я на днях мамонта видел.
— Где? В Гольштинии?
— В Гольштинии. Возле датской границы.
— Рыжего?
— Ого. C подпалинами. Только он пугливый. Рассказывал, года два назад браконьеры его брата убили. Говорят, из мамонтовой шерсти прекрасные свитера получаются.
— Гадость, — передернуло Дмитрия. Он отошел к письменному столу и посмотрел на рисунок мамонта. Рядом лежала методика, разработанная мной уже здесь, в горах.

На этот раз героем стал мамонт. Рыжий, с подпалинами. Правда, Долматов его еще не видел, но всему свое время. Если только… Кому-то очень не захочется необычный свитер. Впрочем, Европа не Россия. Будем надеяться на ее разум и доброту.
— Да, — неожиданно вздохнул он, — когда это кончится? Когда ты, как все нормальные существа, обретешь право на существование?
Он вспомнил жену, как она хотела упрятать его в сумасшедший дом.

Собеседник ждал продолжения и нахохлился.
— Расскажи кому-нибудь про тебя — в сумасшедший дом упекут. Ну, кто поверит, что ты реальность, а не плод моей, — он передразнил жену, — больной фантазии? Никто не поверит. � я не поверил бы. Если бы не придумал тебя.
— Как это придумал? Меня, что же нет на свете? — он обиделся в очередной раз.
Дмитрий махнул рукой — старый спор готовился вспыхнуть в очередной раз. Так зачем же зажигать спички?

Он — мой друг, думал Долматов, он прилетает ко мне кушать молоко с хлебом. Я ли его придумал, сам ли он выжил неизвестно сколько тысячелетий — безразлично. Я никому не позволю стрелять в него. Я научил его говорить. Я читал ему книжки. Он мой друг. Я кормлю его молоком с хлебом.
— Привет, — буркнул тот и расправил перепончатые крылья.
— Осторожно, — попросил Долматов, — не зацепись за антенну

Птеродактиль кивнул и взлетел в небо.
В темноте угадывался Таунус. На фоне гор птеродактиль четко выделялся своим контуром. Скоро он скрылся в облаках.
Дмитрий отнес тарелку на кухню.