ЛАРИСА КОРЕШКОВСКАЯ
ШПАРГАЛКИ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ
Рассказы
КАК Я СТАЛА ХУЛИГАНКОЙ
Опять эта Зинка-резинка всех обхитрила.
Писали мы как-то выпускное изложение в 4 классе. Тогда как раз новую моду ввели — темы зачитывали по радио, чтобы никто разнюхать не смог.
Всех в классы загнали.
А Зинка специально задержалась в туалете, чтобы темы из динамика в коридоре прослушать.
Услышав по радио тему изложения, выдрала из учебника нужную страничку, в карман спрятала, и как ни в чем не бывало — здрасти! — пожаловала:
— Ах, простите, Анна Ивановна, я не расслышала в туалете звонка.
— Нехорошо опаздывать, — пожурила ее училка, но разрешила сесть и даже — ей персонально! — прочла текст повторно.
И хотя Зинке это было ни к чему, она сделала вид, что внимательно слушает...
Хитрющая проныра! Недаром мы ее Зинка-резинка дразним — такая же гибкая и изворотливая, ко всему приспособится, всех обхитрит.
Все скрипят перьями, проверяют, исправляют...
Меня и засвербело — тут пыхтишь-стараешься, а она спокойно, гладко, без помарки, переписала с листочка весь текст… и довольна! Ждет, пока работы соберут. Где уж тут ошибки?
Как только мы вышли из класса, я вцепилась ей в волосы.
Меня на линейку — давай стыдить, а я молчу. И Зинка молчит.
Чуть из пионеров не исключили.
Тогда это называлось хулиганское поведение, а сегодня — обострённая жажда справедливости.
ПОЛУМЕСЯЦЕМ БРОВЬ
"...На щечке родинка, а в глазах — любовь. Ах, эта девушка
меня с ума свела, разбила сердце мне..." — сладко пел из радиоприемника Бейбутов.
Родинка на щеке!
Так вот, оказывается, чего мне не хватает, чтобы растопить наконец-то ледяное сердце моего старшего друга и двоюродного брата.
Меня осенило. Расковыряв едва заметную веснушку на щеке, да побольше, я начала натирать ее золой, раскрашивать чернилами и ваксой — чтоб поярче да наверняка.
Удовлетворенная проделанной работой, и предвкушая эффект, предстала я перед светлыми очами избранника.
— Что это? — удивился он. — Вроде раньше у тебя ничего не было. На платок. Вытри.
Я замешкалась, тогда он сам принялся оттирать мое художество.
Сгорая от обиды и смущения, уже не надеясь растопить его сердце и взрастить в нем хоть один росточек любви, поплелась я восвояси.
И чего это взрослые по радио врут про родинку. Не действует. Ну и ладно! Проживем и без любви. Очень надо!
КАК Я НЕ ПЕЛА НА РАДИО
— До-ре-ми-фа-соль-си-до, — назойливо звучало из-за соседней двери.
Что за абракадабра? Не понять!
И так изо дня в день.
Почему "фасоль" и, причем тут "Сидор".
А может быть "Доре — мы фасоль..."
На этом мои познания в области музыки и вокала заканчивались.
Ну, и почему все так? — душа-то поет, и рвется вылезти наружу.
И я пела в пионерском лагере в хоре.
Неожиданно к нам на праздник приехали с радио наше выступление записывать. Так они решили, что мой голос заглушает весь хор, и кусок с моим участием вырезали.
Сказали, что мне, видите ли, медведь на ухо наступил.
Глупости! Я ни разу с медведем один на один не оставалась: ни в лесу, ни в цирке, ни в зоопарке.
Жаль, не удалось прославиться.
Но самое главное, травмировали детскую психику.
С тех пор я пела только про себя. Не о себе, разумеется. А про себя — то есть молча.
А тогда детей обязательно куда-то отдавали — кого в художественную школу, кого в музыкалку или на танцы, некоторые даже всюду поспевали.
Была у нас какая-то родственница — десятая вода на киселе. Считала она себя большим музыкантом, но почему-то судьбой обделенной.
Имелась у нее дочь, ровесница мне и даже моя тезка.
Мамаша этой тезки очень завидовала моей маме, у которой в отличие от нее был законный муж.
Однажды, на очередном дне рождения у нашего общего родственника, она вдруг потребовала тишины и начала громко стучать вилкой по столу, отбивая какой-то такт. Оказалось, это мне проверка слуха.
Стучала так долго, что запомнить все это с первого раза оказалось мне не под силу.
Тут же не без злорадства последовал во всеуслышание жесткий вердикт — меня ни в коем случае не учить музыке. Пустая трата сил и времени!
И вот результат — чудовищная музыкальная безграмотность на лицо, вернее сказать, на уши.
Зато другой моей кузине купили аккордеон. У нее будто бы оказался слух.
Она его даже два раза открывала — один раз, чтобы похвастаться перед соседями, второй — чтобы подразнить меня.
Но напрасно старалась.
Дура я, что ли?! Велика радость, таскать такой чемоданище.
Нет, уж лучше я спляшу или стихи почитаю. И ноты учить не надо.
А, чтобы обратить на себя внимание, достаточно взобраться на табуретку, потребовать тишины и сообщить о себе:
— Выступает артистка Лена.
И читай себе стихи во все горло.
КАК Я НЕ ЗАСЛУЖИЛА ЛЮБОВЬ
Откуда берутся дети? Как ни странно, вопрос этот меня никогда не интересовал: Ясное дело — из животика!
Что является причиной беременности?
Конечно же — желание. Вот захотели взрослые люди иметь детей и родили себе. Все просто и никаких дополнительных вопросов. Да и взрослые не особенно —то детьми интересовались.
В детстве у меня была одна единственная уродливая кукла пупс, и она мне прочно привила отвращение к игрушкам и ко всяким играм в дочки-матери.
Но, так как детская фантазия и бьющая через край энергия искали выхода, то дворовые игры с соседскими детьми в войнушку или в футбол, казаков-разбойников или лапту — заполняли практически все мое свободное время. Всегда разбитые коленки были постоянным украшением.
Мама сравнивала меня с ровесницей — кузиной и никак не могла смириться с тем, что я не такая же тихая и покладистая как та.
Кузина — сплошная мне противоположность. Я, импульсивная, резкая и непоседа, не любила сидеть дома и рукодельничать в противовес ей. Золовка на все лады расхваливала свою доченьку. А вот моей маме то нечем было крыть.
— Вот Ира — ребенок, как ребенок, — говорила моя мама. — Она уже новую подушечку вышивает. А ты никогда еще ни одной вышивки не закончила. Тебе бы только бегать да бегать. Нет, чтобы чем-то заняться...
Правда я любила читать, но это не учитывалось.
Не могла же моя мама прочитанными мною книгами хвастаться. А вот у Иры товар на лицо. И отличница, и шьет, и вышивает. Ай да молодец!
— Ну, а ты? Ну что ты за ребенок? Только и гоняешь целыми днями во дворе. Вот Иру все любят...
Наверное, это означало, что меня — никто.
Но мне все равно хочется материнской ласки и тепла, особенно с появлением младшей сестренки Таши, девочки мягкой и покладистой, и, к тому же, такой аппетитно-сладенькой.
— Ах, ты, муси-пуси, муси-пуси, доченька.
И слюнявила ее днем и ночью — прямо при мне.
Видя весь поток нежности, вываленной на сестричку, я еще больше жажду справедливого равновесия. Я тоже хочу к маме прижаться!
Но на мои нежности следует холодный отказ:
— Нечего меня целовать! Сначала будь хорошим ребенком...
— Мама, ты меня не любишь, как Ташу...
— Любовь надо заслужить.
Как это заслужить?! А я думала, что мамина любовь нам дается при рождении как подарок…
Значит, только мне любовь не досталась?
Теперь понятно, почему мама меня колотит, щипает, и главное, жутко кричит на меня, требуя беспрекословного повиновения, чем вызывает во мне еще большее упрямство и желание отстоять свою гордость, независимость, желание утвердиться.
А это значит, вечная война за любовь с превосходящими силами противника.
Мне страшно. Ведь я такая маленькая.
C ШУБОЙ И В АФРИКУ!
Решила я себя премировать за успешное окончание школы поездкой в Ленинград. А летом и путешествовать проще — минимум багажа и легкая личная упаковка.
Июнь. Белые ночи. Молочные и сюрреалистические, когда невозможно заснуть и можно, наконец-то, не тратить время на сон — вот она, детская мечта! — глупая и упрямая.
Но выйдя из самолета рейсом из Кишинева, я поняла, что не в ту сказку попала. В Ленинграде вообще не было лета. И весны тоже не было. Был собачий холод, специально рассчитанный на мой ситцевый сарафан.
Ленинградцы наверняка меня запомнили — мой уникальный прикид, когда из-под ситцевого платья выглядывало другое, такое же тонкое, только, конечно же, другой расцветки и фасона, блузка, футболка, снова блузка...
Эта была даже не капуста, а какой-то нелепый и весьма экзотичный овощ.
От холода и озноба я съеживалась, сколько могла, чтобы площадь соприкосновения с внешним миром уменьшалась до минимума.
Я никак не могла предположить, что лето в Ленинграде может быть таким холодным и ветреным.
И Ленинград, вызывающий дома в предвкушении восторг и обожание, оказался просто невским холодильником.
Запомнились только залы Эрмитажа и Исаакиевский Собор, потому что там была крыша, а набережная Невы и мосты, где ветер гулял с особой лютостью и внезапностью, казались мне бесконечными.
И Летний сад, и Зимний дворец до сих пор одинаково связаны для меня со стужей и дискомфортом.
Эти перебежки, от каких-либо дверей до остановки трамвая или автобуса... Какое же это счастье, что ходили они не по редкому расписанию, как здесь в Германии, а гораздо чаще!
И горячее дыхание соседа по общественной перевозке согревало не только душу, но и тело.
А в это время дома, от которого я была в двух часах лёта, даже мысли плавились от жары и не могли оформиться. И это же самое солнце, от которого там не было спасения, здесь, в этом суровым северном царстве, было таким холодно — безразличным и так редко кокетливо выглядывало из-за свинцовых туч.
И тогда люди, еще утром мелькавшие тут и там в пальто и шапках, вдруг неожиданно раздетые до купальников и плавок, обсыпали стены Петропавловки, жадно поглощая солнышко.
Кто же кому был здесь чужой — солнце мне или я Питеру.
Теперь даже в поездку в Тунис возьму с собой два свитера, пальто и сапоги. У них своя энергетика, а у меня — привозная.
Германия, 2011
Публикация подготовлена Семёном Каминским