ВИТАЛИЙ СЕРОКЛИНОВ
ВСЁ О ЖИЗНИ
Рассказы
МИГ
Маленькая пузатая запыленная лампочка освещает стены комнаты с осыпавшейся белой известью в углах.
Чуть потрескивает остывающая печь с приоткрытой заслонкой.
В поддувале изредка завывает забредший порыв ветра.
Одинокий заспанный муравей, ошалевший от зимнего солнца, выполз из щели в подоконнике и бестолково бродит между крошками хлеба и крупинками сахара на покрытом потрескавшейся клеенкой столе.
За окошком некрасивая улыбчивая женщина везет на санках закутанного в большую серую шаль ребенка, обнявшего флягу с водой, поставленную в специальный жестяной круг.
Где-то недалеко сипит гудками паровоз, въезжая на одноколейный мост и раздражая окрестных собак.
Кошка в комнате привычна к собачьему лаю. Она свернулась на крышке большой пятилитровой кастрюли, стоящей на плите и укутанной в несколько слоев газетами и старыми одеялами. Даже через эти слои чувствуется запах «утомленных» щей.
На кровати, прислонившись к барачной стенке, завешенной промерзшим изнутри и заиндевевшим снаружи шинельным полотном, сидит, крепко обняв себя за коленки, мальчик. Кажется, он вот-вот заплачет, но пока что терпит, кусая губы.
Это я.
Мне шесть с половиной лет.
Я только что понял, что все когда-нибудь умрут.
КРЕПЁЖ
У него больная печень, «набор для начинающих» для собирания клееных корабликов, почти новая «Хонда-универсал», жена на четыре года моложе его, «коллекция оскаровских лауреатов» на DVD, подаренная сыном на «полтешок», тестевский гараж с ямой и дубовыми полочками вдоль стен, восьмискоростная японская дрель, полное собрание сочинений Чехова, самодельная доска для рисования мелом, которую дочь второй год не может увезти к себе, маленький розовый рюкзачок с мордочкой бегемотика на нем, оставленный летом внучкой, старый беспородный кот с бельмом на правом глазу и постоянно лезущей шерстью, деревянный стул с откидывающимся верхом и секретным ящиком внутри, где он хранит заначки, старые ватные палочки и просто всякий хлам, который лень выбросить, деревянная кошка на книжной полке, с язвительной ухмылкой смотрящая на окружающую обстановку, привезенная из Геленджика, про которую он говорит гостям, что она подарена ему старым африканским шаманом, которого он спас, будучи сверхсрочником в кенийских джунглях, размытая татуировка на левом плече «ВДВ-Ростов-ДМБ-76», сдутый резиновый мяч под диваном, новая «оттовская» куртка («ну хоть в этом будешь как солидный человек, хватит из себя мальчишку корчить»), широкое кольцо на безымянном пальце правой руки из красноватого потускневшего металла, златоустовский «булатный» топор с гравировкой «36 лет красноозерской пожарной части» и «бухта» тонкой канадской альпинистской веревки, привезенная сватом из Череповца на прошлый юбилей.
На этой веревке он и повесился, начав смотреть однажды ночью в большой комнате диск с «Красотой по-американски», да так и зависнув на диване с пультом в руках и забытой изжогой, которая его и пробудила в неурочный час.
Когда крюк оборвался, когда на грохот упавшей люстры прибежала жена, когда в больнице его долго расспрашивали врачи, когда плачущая дочь требовала от него «Почему?!», когда сын гладил его по плечу и молчал — он и тогда не смог вспомнить, почему сделал это.
Все-таки отвратительно работают у нас строители, приличного качества не дождешься, да и крепеж нынче не тот.
Теперь он судится с ЖЭУ и требует все исправить.
А на дырку в потолке с язвительной усмешкой смотрит деревянная кошка.
ЗРЕНИЕ
Мама Вани в нашей группе — самая красивая.
Нет, остальные, наверное, тоже...
Но они для меня — просто мамы: мама Ариши, мама Никиты, мама Димы.
А мама Вани — красивая.
Я даже не знаю, сколько ей лет, но она совсем девочка: бегает по зиме в своей красной короткой курточке, затянутая в узкие джинсы, длинноногая, чуть стеснительная.
В курточке — это чтобы в машине было удобнее, у нее «Тойота». Или «Мазда». В общем, что-то женское и маленькое, я подробно не разглядывал, у меня плохое зрение.
За остальными детьми иногда по вечерам приходят папы, а за Ваней — никогда.
Не знаю, почему. Может, что-то таится в случайно услышанной фразе «вот вернешься от папы...» А может, в словах воспитательницы «мужика ему не хватает» — это когда я с Ванькой поговорил насчет грубостей с девочками.
Хулиганить он не прекратил, говорят, но его шутки стали более спокойными.
Но с мамой он... Впрочем, это их дело.
Утром она сидит перед ним на корточках, жалобно просит:
— Вань, ну я же опоздаю, меня же ждут, одевайся, пожалуйста...
Ваня мотает ногами и метко попадает в маму снятым носком, отворачиваясь после этого к окну.
Она молчит.
Наконец он переодевается и уходит, не оглянувшись.
Пока мы с Сашкой одеваемся, она так и сидит на корточках, бездумно перебирая одежду сына и не поворачиваясь лицом к нам.
Потом я иду за газетами в киоск, читаю на ходу, возвращаясь.
И вижу Ванину маму за рулем в машине. Она просто сидит.
Дома я включаю компьютер, скачиваю почту, звоню куда-то, с кем-то ругаюсь, варю кофе.
Потом встаю у окна кухни. Начало десятого.
В окно видно, как у ограды садика стоит та же «Тойота».
Или «Мазда».
У меня плохое зрение.
ВСЁ О ЖИЗНИ
Ей сорок три, у нее незалеченный правый нижний коренной, «двушка» с больной мамой в трех остановках от метро, один бывший муж и два почти мужа, если считать Аркадия Ильича; двадцать восемь непользованных пододеяльников и четыре простыни «из приданого»; шесть абортов — один от Аркадия Ильича; пять заполненных детским почерком лепестков с пожеланиями на бумажной ромашке в «девичьем» дневнике за седьмой класс и один незаполненный, отвалившийся, когда Аркадий Ильич делал антресоль; переплата в семь копеек за электроэнергию; двенадцать книг, одна — Веллер «Всё о жизни», забытая Аркадием Ильичом; две пары зимних сапог (одна — старая, еще со времен Аркадия Ильича), одни демисезонные, которые она носит после «надо выкинуть» еще с позапрошлого года; почти новенький, всего двенадцать лет, кассетный «видик», для которого есть пятьдесят шесть кассет, в том числе двенадцать с «Секретными материалами», три «Соломенные шляпки» (одна — затертая, вторая — в упаковке, подарили на работе на тридцатилетие, на третьей написано «Верусе от меня»), три кассеты с Ван Дамом, принесенные Аркадием Ильичом, кассета с полным вариантом «Калигулы», сильно заигранная; две неработающие зарядки для мобильника, кассетный магнитофон «Аэлита-101», сорок самописанных компакт-кассет, все с пометкой «Жемчуж.» или «Мир.», восемь непочатых тюбиков с кремом для рук «Балет», кухонный «пенал» с лекарствами, таблетки атеналола на холодильнике, на кухонном столе, на постели, на полу, одна даже в кассетнике, но она этого не знает; тюлевые занавески на кухне, навсегда разобранный диван в большой комнате, где она спит, под одну створку которого подсунуты восемь из двенадцати книг, в том числе Веллер «Всё о жизни»; сломанный прикроватный комодик, в котором заедает крышка ящика с нижним бельем, потому ящик всегда приоткрыт и из него свисают старые колготки, упаковка из-под купальной шапочки и старые шерстяные носки сорок пятого размера; три пары перчаток — одни из них новые, которые «ни к чему не подходят»; три огромные клетчатые сумки, неразобранные после переезда, и большой неработающий будильник на полке в прихожей — там, куда его поставил Аркадий Ильич, когда собирался починить; все остальное — мамино.
Она верит, что все будет хорошо.
И, действительно, на прошлой неделе в новом хозяйственном она выиграла отличные пластмассовые бигуди.
Не зря она тогда надеялась.
До сих пор рада.
ЧЁРНЫЕ
Возле дома продолжаются копательные работы, которым нет конца.
Время от времени начинает моросить дождь, рабочие-таджики сбиваются под козырек подъезда и отказываются слушаться бригадира-казаха.
Вчера вокруг образовавшегося бардака начал туда-сюда шмыгать смоляного цвета котенок, с единственным белым пятнышком на носу. Он уже не кроха, четыре-пять месяцев, чуть подволакивающий лапу, с сорванным, как у бригадира, голосом, клокотанием вместо крика и пугливостью — рядом довольно много бродячих собак.
Все местные ворчали:
— Сожрут его «черные».
Таджики взяли котенка к себе, сделали немудреную загородку на время дождя, принесли что-то вонючее в пластиковой тарелке, вроде «доширака».
Бригадир вздохнул и в обед положил в тарелку котенку кусочек колбасы — от себя.
Сегодня бригадир почти не кричал — слушались его беспрекословно.
ВАСИЛЕК
Василек встает раньше всех на жилмассиве. Ему нужно собрать бутылки, пока не вышли на работу дворники. Бутылки он называет «пушниной».
Больше всего бутылок во дворе детсада, сюда надо попасть в то время, пока спит охранник и не пришел дворник. Вообще-то дворник гоняет Василька для проформы — после того, как заметил, что Василек собирает не только стеклянные бутылки, но и старые, занесенные ветром пакеты, пластик, кожуру от бананов и прочую дрянь. Но на всякий случай Василек старается с дворником не встречаться.
Целые залежи бутылок образовываются еще и на детской площадке в центре жилмассива. Каждый раз местным ухарям лень донести до урны остатки от выпитого и съеденного, но Василек этому рад — дюжина бутылок ему за ночь обеспечена, и уж точно без этих импортных несуразностей, которые не сдашь ни в одну «приемку».
Днем Васильку путь на детские площадки заказан — поднимут вой мамаши с детьми или даст по зубам особо ретивый папаша. Оно и понятно, разит от Василька совсем не цветочными запахами, а сложными ароматами месяцами немытого тела, перегара после дешевых одеколонов с лосьонами и чем-то еще кислым и застоявшимся.
До открытия первых магазинов Василек успевает сдать собранное за ночь и употребить полученное в обмен — денег за бутылки он иногда просто не берет, предпочитая забрать суррогаты прямо у приемщика. Иногда, после особо удачных «пушных» ночей, по дороге в родной двор он покупает маленькую стеклянную бутылочку «Дюшеса» и выпивает ее уже на месте — в канаве для слива дождевой воды, где благополучно спит до обеда в любую погоду.
Потом Василька «привлекает» местная жилконтора: сантехникам приходится периодически осматривать канализационные колодцы, вечно испускающие мерзкие запахи, лезть в вонючую жижу никому не хочется, потому и зовут Василька. Тот безропотно берет конец стального троса и лезет вниз, зарабатывая себе на вечернюю «порцию».
Ходит Василек всегда в одном и том же — в полосатых брюках, подвязанных на худых плечах веревочками вместо подтяжек, когда-то белой рубашке с воротничком «под галстук» и в грязно-серого цвета пиджаке, застегнутом на все пуговицы, чаще всего только на одну сохранившуюся.
Раз в полгода Василек преобразовывается, и его можно увидеть уже не таким опухшим, а повеселевшим, в чистой рубашке и даже в галстуке, в светло-кремовом потертом пиджаке и с ремнем в брюках. Он идет из магазина, несет в авоське кулек с пряниками, деревянную коробочку с пружинчатым чертенком внутри, выскакивающим при открывании и уморительно смешным, и большую бутылку «Дюшеса» в пластике. Продавщицы ухмыляются: «Ваське дочку привезли», — и кладут ему от себя две «детских» булочки-посыпушки за пять рублей.
Через неделю пиджак снова приобретает свой прежний цвет, а Василька вновь невозможно застать трезвым. Василек тогда часами стоит у канализационного колодца возле детсада, делая вид, что чего-то чинит, а сам жадно смотрит через ограду на карусели и «лазалки», отворачиваясь, когда кто-то проходит мимо.
С приходом весеннего солнца Васильку становится уютнее в дождевой канаве, хотя ему мешают визги с детской площадки и возмущенные крики родителей: жилконтору надоумило вместо настоящего ремонта выкрасить детскую горку в зеленый «жизнеутверждающий» цвет, по свежевыкрашенному невозможно скатиться, да еще и заменили старые потертые доски на новые, сучковатые и занозистые. Дети требуют «покататься», родители их увещевают, на площадке третий день стоит шум и гам.
На следующую ночь во дворе раздается ритмичный скрежет и скрип. Шумящих дважды гонят, оба раза «скрипач» возвращается и опять начинает шуметь. Наутро горка выскоблена дочиста, а все сучки заботливо выщелкнуты из досок. Неподалеку в канаве спит Василек, сжимая в руке осколок стекла со следами зеленой краски на нем. Кто-то укрыл его кусками старого войлока с теплотрассы и положил рядом три бутылки с «Дюшесом».
Стеклянных, чтобы Василек мог сдать «пушнину».
г. Новосибирск
Публикация подготовлена Семёном Каминским.