ЛЮБИТЕЛЬСКИЙ ТЕАТР
БОРИС ЮДИН
Борис Юдин — выдающийся русский поэт и писатель, живущий в Америке. Стихи и проза Юдина публиковались в журналах и альманахах: “Дети Ра”, “Крещатик”, “Зарубежные записки”, “Побережье”, “Слово/Word”, “LiteraruS”, “Футурум арт”, “Зинзивер”, “Иные берега”, “Время и место” и многих, многих других. Автор нескольких книг. Отмечен премией журнала “Дети Ра”. Постоянный автор “Обзора”.
* * *
Я прикинулся поздним прохожим
На чужой неуютной земле.
И дорожки продрогли до дрожи –
Значит Цельсий уже на нуле.
Значит, встреча отложена будет
Неизвестно насколько вперёд.
Ветер грязной бумагою крутит:
Где он столько бумаги берёт?
Я бреду без надежды и плана.
Кепка русская греет мой лоб.
Чья-то морда торчит из тумана –
То ли памятник, то ли коп.
То ли встретится, то ли станет,
То ли грянет у нас на пути?
Новый год никогда не настанет –
Просто Старый не хочет уйти.
Он валяется пьяный в прихожей,
Он подводит печальный итог.
И продрогли дорожки до дрожи
В предвкушении дальних дорог.
* * *
Июль. У крыши – солнечный удар.
В тени деревьев – царство сладкой лени.
Из-за забора свесились сирени.
Провинция. Любительский театр.
Наш режиссёр в экстазе от ролей.
Он элегантен, сух и гениален.
Перины бьют, и пух семейных спален
Парит, как пух от старых тополей.
Актёры дремлют – некуда уйти.
Что им Гекуба, что они Гекубе?
Джульетта незаметно красит губы,
И видно, что ей больше тридцати.
Ромео – толст, небрит. Он одурел
От лени, от жары и от похмелья.
Гудят слова, и лёгкий дух безделья
Смешался с ароматом потных тел.
Воспоминанья канут в никуда.
Их на ночь, видно, ворошить не стоит.
Но почему же сердце сладко стонет?
Провинция… Блаженные года.
* * *
Действительно, звучит всё это странно –
Блистали фразы, как дешёвый страз,
Но между нами не было романа,
А был вчерне написанный рассказ.
Трещали зимы, осень ветром выла
О том, что всё давно предрешено,
Но что-то между нами всё же было.
Не только столик, кофе и вино.
Ах, юности невнятные обеты!
Накинут город был поверх пальто.
И если бы тогда случилось Это,
Погибло бы неведомое То.
И были бы рассыпаны страницы
По подворотням самых разных стран.
И мы б скрывали лица, как убийца,
Что сжёг несуществующий роман.
АКТРИСА
Из дома, словно из кулисы,
Обычно около восьми
Выходит бывшая актриса
И громко хлопает дверьми.
Идёт, забытая игрушка!
И в ней – который год подряд
Аплодисментов треск хлопушечный
И комплиментов сладкий яд.
А магазины скалят морды,
И в лужах стылая вода...
Пальто немного давит в бёдрах,
Но это, право, ерунда.
Ну, вот и всё. Пельменей пачка,
Полбулки хлеба и салат,
Коньяк, котлета для собачки
И розы тонкий аромат.
Чтоб ночью бесконечно длинной
Будил подружек телефон:
Мол, флирт, цветы, вино, мужчина,
И он без памяти влюблён.
* * *
Рассвет раскрасил серым лица,
Постели, книги, имена.
Вагон. Плацкарта. Проводница
С утра серьёзна и пьяна.
Куда мы едем – нам не важно.
Соседка мелет страшный вздор.
Холодный чай и сахар влажный,
Цыплёнка трупик, помидор.
Летит состав “Москва – Край света”,
И с каждым днём милее мне
Вонь от носков и туалета,
Берёзы чахлые в окне.
В конце вагона про землянку
Поёт угрюмый ветеран.
Давай с тобой сорвём стоп-кран
И выскочим на полустанке.
Мы убегаем от судьбы,
А убежали ли? Кто знает?
Вагон привстанет на дыбы,
Заржёт и в облаке растает.
Река – в туманном молоке,
Русалки Водяного тешат
И о любви бормочет Леший
На древнерусском языке.
* * *
Прошелестят за плечами,
Врезываясь в облака,
Сладкие наши печали,
Горькая наша тоска.
Руки в распятье раскину,
Чтобы покрепче обнять
Сладкую эту чужбину,
Горькую эту печать.
Осень проклюнется болью.
Ветром – листок на восток
В сладкое наше застолье,
В горькой свободы глоток.
Чёрное непониманье
С белого пышет листа,
Горькое зреет познанье –
Слишком сладка маята.
Я никому не мешаю –
Да никого и нет.
Чёрное с белым смешаю,
Чтоб получился рассвет.
Выпью воды из-под крана.
Старые письма – в стол,
Соль на открытую рану,
Да под язык валидол.
* * *
Билеты в кассе, очередь ОВИРа...
Цыганка преуспела в ворожбе.
И жизнь была прочерчена пунктиром
Из пункта А в загадочный пункт Б.
Пылали сосны на закате свечкой,
Отечество сгорало в горький дым.
Но почему-то кислый дух местечка
Был, словно царь Кощей, неистребим.
И возникало саднящее что-то,
И мир был к восприятью не готов,
И подменяли красочные фото
Сердцебиенье стран и городов.
Капкан дивана. Яд самообмана.
Гвоздь – в стену. В рамке на руке гвоздя –
Кольцо троллейбуса на пальце безымянном
И невезений сладкая стезя.
* * *
А мы приходили в больницы колоться о шприцы,
А нас пробивали навылет колючие взгляды.
Когда мы меняли столицы, как маски на лицах,
Тогда по брусчаткам столичным гремели парады.
Вот я надеваю Нью-Йорка кричащую маску,
Вот крашу парижские парки в осеннюю краску,
Вот я принимаю заблудшую сказку в ладони,
Как прежде готовый к труду – не всегда к обороне.
А мы на скамейках сидели с бутылкой “Столичной”
И губы нам жгли поцелуи Таганок и Пресен.
Когда нас в подъездах мамаши ловили с поличным,
Гитарные струны рвались от невыпетых песен,
Вот я ухожу, не прощаясь, по глупой привычке,
Вот я пришиваю к погонам сержантские лычки,
Вот я поднимаюсь и пью “посошок на дорожку”,
Вот я, торопясь, вызываю себе неотложку.
Вот я – и не я, и не мы, и не вы… Ну а кто же?
Кто книгу листает, страницы задумчиво гладит,
По роже похожий на нас, но с истёртою кожей?
А ветер рукой теребит поседевшие пряди...
* * *
Жизнь меня лелеяла – дарила
Суету, болезни да долги.
Так солги мне, что меня любила.
Мне приятно будет. Ты солги.
Выдумай, что пряно пахли травы,
Цвёл орешник, страстью обуян.
Ожидаю сладостной отравы,
Как во время ломки наркоман.
Время не уходит безвозвратно –
Тянется серебряная нить.
Пусть ты лжёшь, но думать так приятно,
Что меня возможно полюбить.
Что не безнадёжны поцелуи,
Яблонь цвет в промозглом декабре.
Что могу любить тебя такую:
Лгущую, волшебную, простую,
Словно сказка в детском букваре.
ИГРАЮТ БЛЮЗ
Когда раскаяния блюз
Заплещет в горле саксофона,
Он изогнётся восхищённо
И зал испробует на вкус.
И нас связующая нить
Струною станет контрабасной.
Она раскалена и страстна,
Её вибрация опасна –
Не стоит близко подходить.
И вот под лампы, на паркет
Летят разменною монетой
Рулады хриплого корнета
И барабанов: “Нет, нет, нет”.
А чёрной вокалистки грудь
Рвёт в клочья яркие одежды
И наши слабые надежды,
Что обойдётся как-нибудь.
Бесстыдной музыки волна
Смывает вздор и отстранённость.
Так зарождается влюблённость
И начинается Весна.
Всё. Тишина – пушистый зверь
Легла у ног. Погладь, потрогай…
Повизгивает у порога
Звук, зацепившийся за дверь.
* * *
Хорошо бы в облака, да не хватает воздуху:
Как руками не маши, но не сделать шаг.
Хорошо бы прошагать по морю, как по суху.
Чтоб буруны за кормой и на мачте флаг.
Хорошо бы пушкой быть – бить прямой наводкой.
Нет. Не стоит. Пушки, гром – это непокой.
Хорошо бы рыбой стать. Только не селёдкой,
А какой-нибудь такой, чтобы ой-ёй-ёй…
Хорошо звездою быть, видной отовсюду.
Или тигром... или львом... мало ли зверей?
Дед Морозом в Новый год тоже быть нехудо.
Или щёлкать соловьём в мае на заре.
Или рыцарским мечом хорониться в ножнах,
Быть дверным замком, чтоб в дом не прокрался тать.
Только человеком стать так чертовски сложно...
Как представишь – неохота даже начинать.
* * *
Я – лётчик. Я в небо заброшен, как камушек в воду.
Круги по воде разошлись, и растаял на облаке след.
Я – разум мотора. Меня обучили полёту,
Сказали: “Лети. В приземлении сложностей нет”.
И вот я – бумажный журавлик. Залётная птица.
Небесный Агасфер. Дышу тяжело на бегу.
Я сел бы за стол, но не знаю, как нужно садиться.
Напиться и в брызги разбиться – вот всё, что могу.
Внизу соловьи. Там любовь расцветает чужая.
Моя не созрела ещё. Подожду. Пусть растёт... А пока
Я змеем воздушным парю, сам себя догоняю,
И знаю – мой леер недетская держит рука.
Не мне предназначены первые брачные ночи:
В быту я нелеп, как на палубе альбатрос.
Я просто соринка попавшая Господу в очи.
И неприручаем, хоть в сущности робок и прост.
Я – лётчик. Но баки пустеют, и падает скорость.
Диспетчер кричит: “На посадку!” И, видимо, мне
Придётся познать беспощадную приземлённость,
Щекою дождя прикоснувшись к колючей стерне.
Публикация подготовлена Семёном Каминским.