ВЛАДИМИРУ БУКОВСКОМУ — 70 ЛЕТ
30 декабря — день рождения Владимира Буковского, всемирно известного советского диссидента, автора книг-бестселлеров, переведенных на множество языков. «У меня с Советской властью биологическая несовместимость», говорит он во многих интервью. И правда, от многих диссидентов Буковский отличается именно не социальной, не культурной, а какой-то народной, почти физической нелюбовью к тоталитаризму, к приказам, к заигрыванию с властью. Может ли отдельно взятый человек свернуть шею целой системе? Солженицын — один из примеров того, как прозвучавшее вовремя и точно рассчитанное слово способно пошатнуть всеобщее благодушие, изменить представление о стране, заставить многие поколения, выращенные на вполне определенных идеалах, расставаться с иллюзиями. Буковский — второй такой пример.
Он пришел тогда, когда сталинский террор был уже объявлен вне закона, когда, казалось бы, «тоталитаризм» не за что ухватить. СССР уже торгует с западом, успешно борется за мир и способен разговаривать с любой европейской страной на языке «прав человека» и «общечеловеческих ценностей». Никаких повальных арестов, никакой кровавой драмы. Как показать и доказать, что на деле этот строй не поменялся, что изнутри он остался таким же? Как изобразить те круги ада, которые готовы открыться перед каждым, кто хоть сколько-то отступит от начертанной ему траектории компромисса? Ответ все тот же — надо стать тем, кто пойдет в ад. И Буковский делает это. Именно он становится тем, кто расскажет о новом способе борьбы с инакомыслием — о карательной психиатрии, причем расскажет об этом так, что Советский Союз не сможет отделаться общими фразами и будет исключен из всех международных психиатрических организаций. Именно его судьба, его страшная плата за непокорность — аресты, тюрьмы, допросы, психиатрические лечебницы, снова тюрьмы — станет той «Большой историей», за которой будет следить мир. Один человек с нуля разовьет огромную «международную известность», станет «министром иностранных дел», спикером диссидентского движения — харизматическим молодым героем, человеком, способным говорить с миром на понятном ему языке. И при этом Буковский ни на секунду не позволит себе стать жертвой системы. «Мое образование — Лефортовская библиотека». В тюрьме он будет много читать и учить языки, а кроме того он научится перевербовывать охранников, организовывать тюремные бунты, спасать людей на воле, не выходя из камеры, спасать людей в тюрьме, находясь на воле. Он научится говорить с уголовниками так, что те начнут помогать политическим. Это про него скажут воры в законе знаменитую фразу: «Отстань от него. Мы все тут сидим за свое, а он — за общее», поворотная фраза в истории отношений уголовного мира и мира инакомыслия. Быть может нет того социального слоя, того социального диалекта, того социального типа нашей страны, который бы Буковский не изучил внимательно и целенаправленно (чему, как он сам говорит, очень способствует российская тюрьма — место встречи всех со всеми).
Буковский бился с системой и знал ее хорошо, даже на отлично, — настолько хорошо, что система никогда не смогла убедить его в своей «реальности». Задолго до всяких футурологических романов, а может, и параллельно с ними, Буковский уже знал, что система создает убедительный фасад и требует веры у зависимого населения, отдающего свободу за хоть какие-то гарантии безопасности. А на самом деле, все по-другому. И никто не воспретит свободному человеку искать и проходить свои пути и выводить на свободу других. А Буковский буквально выводил — спасал тех, кого спасти, казалось бы, уже невозможно, отстаивал то, что, казалось бы, невозможно было отстоять. Чего стоит одна детективная история его участия в судьбе евреев-отказников в СССР. Он всякий раз бил в самую болезненную точку системы, которая вновь и вновь оказывалась бессильной что-либо сделать с ним — ибо даже его смерть была бы доказательством его правоты. Убили — значит прав. После откровений XX съезда, убедившего его, что здесь все врут, Буковский построил всю свою жизнь как один судебный процесс, процесс, который он вершил сам, и в котором он сам был и прокурором и свидетелем. «Мы будем делать все открыто, и вы больше никогда не сможете сказать, что вы чего-то не знали», — говорил он и системе и населению. И наконец, подобно какому-то компьютеру, просчитавшему все варианты, система дала ответ — Буковского надо «отпустить». В ставших всемирно известными мемуарах «И возвращается ветер» Буковский рассказывает историю одного дня — пожалуй, и самого безумного и самого невероятного в своей жизни — дня обмена его на председателя компартии Чили Луиса Корвалана. Когда Буковский прямо из камеры Владимирской тюрьмы попадает в Цюрих. На тот момент ему было тридцать четыре года. «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана» — пела знаменитая частушка, обошедшая тогда весь Союз, и сочиненная в Париже другим «непокорным» — Вадимом Делоне.
Несомненно, одна из великих заслуг Владимира Буковского — это то, что он смог посредством слова донести правду о системе — донести ее через границы, через рубежи. Чтобы свой колымский опыт донести до читателя, вечно споривший с Солженицыным Варлам Шаламов изучал американскую прозу, считая, что в просовеченной насквозь русской прозе нет художественных средств, чтобы передать то, что творилось в сталинских лагерях на Колыме. Буковскому точно так же удается найти художественные средства — создать убедительнейшее свидетельство о жизни в СССР, и делает он это настолько жестко и настолько умело, что его книги одинаково интересуют читателя и дома и за границей. Он знал систему настолько, что мог лишь несколькими штрихами описать, каким образом она продает себя своему населению, а пожив на Западе, он еще и понял, почему эти благодушные социалистические образы так востребованы и во всем остальном мире. Еще один блестящий мировой бестселлер «Письма русского путешественника» — о жизни после, о жизни «там». Ведь там он вновь вступил в борьбу, хирургически точно находя те болезненные точки уже мировой системы вещей, куда надо бить, организовывая кампании, спасая людей на родине, делая известным то, что не подлежит разглашению, что замалчивается. Он встречается и консультирует Рейгана, становится собеседником Маргарет Тэтчер — мальчик из коммунальных арбатских переулков. «По вашей выучке и опыту — организации, подполья, работы с людьми, — смеется он, — вы вполне квалифицированы для того, чтобы быть шефом тайной полиции» — говорит ему один из журналистов. Или мастером идеологии и контр-идеологии. А Александр Литвиненко (почему-то, смеется Буковский, бывшие кгбешники все приходят ко мне на поклон, чтобы я им простил что-то) так и говорил, что случай Буковского проходится в «тайной полиции» особо. Буковский — человек, которого система не смогла расколоть ни на одном из уровней, не смогла зацепить ни за одну слабость. Он был тем самым страшным Врагом, которого она боялась, — он был тем, кто взялся за нее всерьез. «Я и есть самая страшная сила империализма», — пародировал он советские лозунги. И именно в силу развитой им скорости Буковский и обгоняет всех нас (или почти всех) в деле осмысления того, что же с нами произошло после «развала системы» и что с нами будет. «Многие предсказания сбылись», — печально замечает он, утверждая в книге «Московский процесс», посвященной 80-ым и началу 90-х, самым важным поворотным годам выбора и решений постсоветской России, что по своей сути система не изменилась.
Что шанс изменения был (и Буковский даже говорит когда и в чем), но в итоге (несмотря на внешние «радикальные изменения», которые на самом деле давно готовились в недрах КГБ и «иностранного отдела ЦК») все продолжилось, как было. И возможно, события 2012 года — вышедшие на демонстрации «белые ленточки», протестные группы, новые имена и голоса (которые звучат во многом уже иначе, чем раньше) — это люди, постепенно достигающие тех берегов, где они могут, наконец, встретиться с Владимиром Буковским. С отшельником, живущим в Кембридже, который и сегодня продолжает оставаться в самой гуще событий. С человеком, чье имя безусловно авторитетно даже для его критиков. 70 лет — это не подведение итогов прошлого, это обещание грядущей встречи. Потому что когда она состоится, мы вновь сможем протянуть руку тем, кто был гражданином этой страны до нас, их живому протесту, их стремлению к переменам, их терпению, их удивительной способности жить. Мы восстановим связь времен с теми, кто говорил лишь одно и говорил всегда (не только чехам в 1968 году, но и нам — тогдашним и нынешним): «За вашу и нашу свободу!».
Ксения ГОЛУБОВИЧ, «Новая газета» — «Континент»