СПИНА ВОЙНЫ
Рашит МУХАМЕТЗЯНОВ
Самое первое соприкосновение с войной: глубокие рваные раны на спине моего дяди. Увидев мои испуганные глаза, он усмехнулся: “Это меня война покусала”. Я робко протянул детскую ладошку и она буквально утонула в глубокой ямке. Дядя попал на фронт сразу под Сталинград, во взвод реактивных минометов. На “Катюши”, наводившие ужас на врага, немцы в отместку обрушивали всю мощь артиллерии и авиации. Когда говорят о Сталинградской битве, я вижу изуродованную дядину спину — она мне напоминает поле боя…
В детстве приходилось смотреть в основном ура-патриотические фильмы о войне: фашисты злобные и нелепые идиоты, наши все на подбор — семерых одним ударом. Еще больше плохих фильмов о войне снимают сейчас: на актерах необмятые гимнастерки и сапоги, модные стрижки — врут про войну и в мелочах. Даже мне, родившемуся спустя восемь лет после ее окончания, жизнь показывала совсем другие картины, совсем другое лицо войны.
Человек-обрубок на самодельной тележке, с колесами из подшипников, вечно пьяный и матерящийся, с засаленной медалью был неотъемлемой частью городского базара. Проходя мимо него, я старался не поднимать глаз. Но он буквально гипнотизировал меня. Его взгляд не просил — требовал. И я, глотая закипающие внутри слезы, лез за серебряным пятиалтынным, данным на школьный завтрак родителями, чтобы вновь остаться без двух пирожков и чая с лимоном. Так всю жизнь и живет во мне чувство вины перед инвалидами и стыдливое желание откупиться...
…Весна 1944 года. Чеченцев выгружали на станции в Южной Киргизии.. Моя мама побежала смотреть на них вместе с подружками. Из теплушек выползали измученные люди — и волоком тащили за собой мертвых. Затем скорбная процессия, вместе с мертвыми на руках, двинулась в сторону пригорода. Через несколько дней чеченцы появились на базаре, где пытались обменять сохранившиеся украшения на хлеб, молоко — для детей. Потом в поисках родных стали приезжать опозоренные чеченцы-фронтовики, в гимнастерках без погон. Одного из них, с незалеченными ранами, искавшего свою семью, похоронили вместе с малолетним сыном — две бессмысленные жертвы молоха войны. Его жену, сошедшую в тот же день с ума, спустя годы я видел на кладбище — она все это время ходила туда и каждый раз приносила в кастрюльке молоко, которое тонкой струйкой лила на могилу сына, а затем часами о чем-то с ним и с мужем говорила. Потом падала на могилу и кричала низким страшным голосом. И такое невообразимо вселенское горе было в этом жутком крике, что мы, ребятня, сразу разбегались по домам. Однажды мне приснилось, что кладбищенская сумасшедшая пришла в наш дом и я в ужасе закричал, переполошив всю семью…
Нашей семье повезло — все мои родственники, ушедшие на фронт, вернулись живыми. Только двоюродный дядя, защищавший Мурманск, скончался от ран сразу же после возвращения с войны. У каждого, как положено, висел в гардеробе костюм с орденами и медалями, по которым я ребенком изучал географию войны. “Было страшно убивать или стать убитым, — сказал мне как-то сталинградский дядя, — к этому нельзя привыкнуть”. И эта фраза мне, мальчишке, рассказала больше о войне, чем школьные учебники. Уже в зрелые годы, прочитав мемуары наших и фашистских генералов, книги крупнейших исследователей войны, я стал осознавать масштабы этой самой страшной мясорубки в мире — за все наши стратегические просчеты и ошибки, за техническое отставание от Германии мы были вынуждены платить миллионами жизней. Но наши потери были бы неизмеримо больше, если бы не мужество и героизм наших солдат, спасших мир от настоящих “недочеловеков”. Гигантские жертвы были не напрасными: мы не только победили фашизм, но и отрезвили мир, во всяком случае самые агрессивные страны — с каждым годом теперь все меньше говорят об угрозе Третьей мировой войны…
Мой отец на фронт не попал — в феврале 1945 года ему исполнилось 18 лет; молодежь уже начали беречь. Сохранилась лишь одна его армейская фотография — в танкистском шлеме. Это он перегонял в Китай танки, где шла совсем другая война. Мальчишкой я очень переживал, что отец мой не воевал. Даже пожаловался матери. Она погрустнела: “Его могли там убить и ты бы не родился”. И эту прямейшую связь моей жизни с войной я ощущаю до сих пор. И живу с этой генетически въевшейся в меня благодарностью ко всем, кто защищал меня, еще не рожденного, мое будущее.