ОТ МАРКСА ДО ФРЕЙДА

«Дело Магнитского» — даже не о коррупции. Оно стало символом неуправляемости политического процесса в России, и в этом его истинное историческое значение

Владимир ПАСТУХОВ, доктор политических наук, St.Antony College, Oxford


Несмотря на то что о «деле Магнитского» написано очень много, главная страница этого дела еще долго будет оставаться непрочитанной. Сергей Магнитский, безусловно, стал фигурой исторического масштаба, и его гибель существенным образом повлияла на ход современной политической истории России. Масштаб и вектор этого влияния уже практически не зависят от того, чем конкретно закончатся «здесь и сейчас» многочисленные ассоциируемые с его именем расследования. «Дело Магнитского» давно должно было бы стать не столько предметом уголовного расследования, сколько объектом политических и исторических исследований.

Убийственная асимметрия
Вряд ли кто-то может оспорить, что запрет государственным служащим открывать счета за границей, владеть ценными бумагами иностранных эмитентов и приобретать недвижимость за рубежом является одной из объявленных «асимметричных» мер, предпринятых Кремлем в ответ на принятие Конгрессом США «акта Магнитского». Связь этой инициативы со скандальными разоблачениями, произведенными в рамках расследования причин гибели Сергея Магнитского, и даже более конкретно — с обвинениями в адрес сотрудников налоговых органов, семьи которых управляли зарубежными счетами, на которых скопились неправдоподобно нескромные суммы, — очевидна. Таким образом, чиновников приравняли к сиротам и лишили права на иностранное усыновление их денег.

Впрочем, запрет этот является таким же двусмысленным и бесполезным, как и все остальные «асимметричные меры», заявленные Кремлем. Не вдаваясь в подобности (поскольку тема эта давно и активно обсуждается на страницах печати), замечу только, что этот закон является дискриминационным в отношении тех чиновников, дети которых не достигли 18-летнего возраста и которым в силу этого труднее переоформить имущество на доверенных лиц без риска быть обманутыми в ту тяжелую для каждого государственного служащего минуту, когда к нему в кабинет приходит сотрудник Следственного комитета России в сопровождении маски-шоу. Но большинство соратников Путина имеют «пророщенных» отпрысков, и им новый закон ничем не угрожает, кроме дополнительных расходов на юристов. В выигрыше, как всегда, окажутся армии наемных западных консультантов, которые очень скоро услужливо предложат российским чиновникам спектр новых услуг по анонимному управлению принадлежащими им активами.

Это не юридическая, а чистой воды политическая и популистская мера, целью которой является успокоение общественного мнения. Кремль работает на упреждение и заявляет о своей готовности встать во главе колонны погромщиков, готовой порвать всех чиновников «на куски». Одной рукой укрепляя «вертикаль», он вынужден взять в другую руку электропилу и начать срезать ее у самого основания, потакая темным инстинктам массы, волнующейся от сообщений о неслыханном финансовом разврате верхов. Сам того не замечая, в течение последних полутора лет Кремль движется в русле, проложенном «делом Магнитского». Влияние этого дела на политическую жизнь современной России до конца никем практически не осмыслено. Фактически Сергей Магнитский из гроба диктует политическую повестку дня для России.

«Ни шагу назад!»
В чем с Кремлем трудно не согласиться, так это в том, что «дело Магнитского» чересчур политизировано. Оно стало политическим давно, но совсем по другим причинам, чем те, на которые указывает Кремль. Он же сам первым его политическим и сделал, придав рядовому расследованию банального преступления особое сакральное значение. Теперь это и не расследование вовсе, а священная война с некими темными силами, покушающимися на независимость и суверенитет России.

�менно Кремлю с какого-то момента стало совершенно безразлично, кто прав, а кто виноват, кто жертва, а кто — преступник. Как в древние времена, был брошен клич: «Наших бьют!» (а значит, и «вера в опасности»), и с этой минуты любые рациональные соображения во всем, что касается «дела Магнитского», отошли на второй план. Объективное и беспристрастное расследование стало рассматриваться исключительно как уступка «внешнему врагу». С этого момента расследование превратилось в преследование, в борьбу с тенью.

�сковерканное политикой «дело Магнитского» бумерангом вернулось обратно же в политику и, в свою очередь, покорежило ее. Поэтому дело не в каких-то отдельных акциях, не в запрете на усыновление сирот и не в запрете на вывоз чиновничьего капитала. Вся современная российская внешняя и внутренняя политика превратилась сегодня в своеобразный «асимметричный» ответ на «акт Магнитского». Раньше Россия равняла себя по Марксу, теперь она чистит себя под Фрейдом.

Кремль буквально «переклинило», Магнитский пронзил собою его политическое подсознание. Во всем, что касается «дела Магнитского», Москва ведет себя абсолютно иррационально. Нет тех материальных, репутационных, экономических или политических потерь, которые она не была бы готова понести ради того, чтобы уклониться от его расследования. �ногда начинает казаться, что вывести кремлевское руководство из этого патологического состояния может только мощный сеанс революционного психоанализа.

Складывается впечатление, что, реагируя на гибель Магнитского, Кремль готов свернуть горы. Достаточно только перечислить большие и малые дела, за которые он брался в течение последних трех с половиной лет в связи с «делом Магнитского»: либерализация уголовного и уголовно-процессуального законодательства (между прочим, подарившая шанс на спасение не одной тысяче человек); реформа пенитенциарной системы (не имеет значения, что на деле она провалена, речь о том, что такая инициатива имела место быть); реформа медицинского обслуживания в местах заключения; принятие правительственной программы борьбы с сиротством (сколько бы ее еще не принимали, если бы не «акт Магнитского») и, наконец, тотальная война с бюрократией под лозунгом «Скажем «нет» заморским соблазнам». Ничего этого, как и многого другого, не было бы, не случись трагедия с Магнитским. Единственное, что Кремль не готов сделать, — это собственно расследовать само дело…

Парадокс состоит в том, что само по себе «дело Магнитского» является рядовым, одним из тысяч дел подобного рода, сплошь и рядом случающихся сегодня на необъятных просторах России. Тысячи людей гибнут в следственных изоляторах, сотни миллиардов разворовываются из государственного бюджета, армии «решал» в компании с коррумпированными сотрудниками спецслужб ежедневно, как рой мух вокруг навозной кучи, трутся вокруг казны и занимаются своим тунеядским бизнесом — все это будни России. Но ни в одном другом случае дело не доходило до такого жесткого противостояния, всегда находили способ снять напряжение.

Когда было нужно, пошел по этапу заместитель всесильного руководителя Следственного комитета России Дмитрий Довгий, хотя мало кто толком понял, за что именно. На некогда непотопляемого Сердюкова сегодня наехал «Оборонсервис». Как показывает опыт, система способна жертвовать пешками во имя собственного самосохранения в куда более запущенных ситуациях. Почему же инстинкт самосохранения отказал ей в случае с Магнитским? Как так случилось, что сугубо частная проблема нескольких, пусть и располагающих серьезными связями лиц, присосавшихся к теневому бюджетному потоку, была возведена в ранг всеобщей общенациональной проблемы, от решения или нерешения которой теперь, возможно, зависит судьба политического режима? Почему не сработали ремни безопасности, когда стало ясно, что машина врезалась в стенку? Кто и зачем поднял ставки в этой игре так высоко? Боюсь, что рационального ответа на этот вопрос не удастся получить никогда.

«Делегитимизатор»
В чем еще с Кремлем сложно не согласиться: «дело Магнитского» — не о коррупции, вернее, не только о коррупции. Оно о гораздо большем — о сути современной российской государственности, о том, как устроена и как работает российская политическая система. Это дело стало символом принципиальной неуправляемости политического процесса в России, и в этом его истинное историческое значение.

Если бы речь шла только о коррупции, пусть даже и циклопических масштабов, это было бы полбеды. Здесь же речь идет о другом — об иррациональности политических решений, о полном параличе механизмов согласования и контроля на всех уровнях государственной машины, об анархии в управлении, о диффузии ответственности, когда, по выражению Чехова, виноваты все, а значит — никто.

«Дело Магнитского» наглядно продемонстрировало, что в России не столько вертикаль власти зависит от Путина, сколько сам Путин находится в плену у созданной им вертикали. Управленческая цепочка, исхитрившись, свилась в петлю, наброшенную на шею России. В ней первые давно стали последними, и последние на самом деле являются первыми. А пока власть демонстрирует бессилие, на поле битвы распоряжаются мародеры.

В определенном смысле слова Сергей Магнитский стал заложником не каких-то «темных сил», а своего времени, точнее — безвременья. Перед бурей природа затихает, и воздух наполняется удушливым зноем. Перед революцией общество впадает в анабиоз развращающего застоя. Все живое и подвижное чахнет в этой атмосфере, зато процветают все известные виды человеческих пороков. Отвратительный запах социального гниения распространяется повсюду. Рушатся семейные и корпоративные связи, политические институты приходят в упадок, заброшенная государственная машина ржавеет.

По какой-то мистической, никем не объясненной закономерности прологом для каждой грандиозной революции выступает некое особо гнусное преступление, как правило, убийство, которое в глазах общественного мнения становится символом этого предреволюционного безвременья, визитной карточкой режима. Для пресловутой «оранжевой» революции таким прологом стало «дело Гонгадзе». Царский режим был потрясен «делом Бейлиса». Великую французскую революцию предвосхитили сразу два скандальных уголовных процесса: дело Бомарше и дело о бриллиантовом ожерелье.

На схожесть «дела Магнитского» и «дела Бомарше» обращали внимание и раньше. По-моему, первой, кто об этом написал, была Юлия Латынина. Бомарше, отличавшийся не только литературным талантом, оказался вовлечен в финансовый конфликт, который заставил его в конечном счете начать войну против судебной системы Франции. Будучи обвиненным во всех смертных грехах, включая подкуп правосудия, он избрал в качестве метода защиты публичное расследование и положил на алтарь борьбы свой литературный дар, публикуя бесчисленные мемуары, мобилизующие общественное мнение в его поддержку. Дело продолжалось 6 лет, Бомарше выиграл. Но главная его победа состояла в другом — это дело нанесло такой урон репутации судебных учреждений империи, от которого они так и не смогли восстановиться до самой революции.

Меньше известно о другом скандальном деле, которое приблизительно в те же годы, что и дело Бомарше, вошло в историю как дело об «ожерелье королевы». Не вдаваясь в подробности, которые любой желающий может почерпнуть из «Википедии» (или из «�сторических и критических опытов» Томаса Карлейля, если есть время), замечу лишь, что в крупнейшую в истории Франции аферу, в результате которой мошенники, прикрываясь именем королевы, похитили драгоценности, стоимость которых была сопоставима с размером находившегося тогда не в лучшем состоянии французского бюджета, — были вовлечены высокопоставленные чиновники двора, ближайшая фаворитка королевы и ее муж, офицеры королевской охраны и даже кардинал Франции. Когда афера все же была раскрыта, это нанесло такой ущерб репутации королевской семьи, что оправдываться королева продолжала и перед самой казнью в 1793 году.

Трудно сказать, почему выбор истории пал именно на Сергея Магнитского, но именно его смерть стала таким же «делегитимизатором» российской власти, какими были «дело Бомарше» и «дело об ожерелье королевы» для Французской короны. Власть продолжает бороться с Магнитским как с живым человеком (в том числе организуя посмертный процесс над ним), не замечая, что он давно стал политическим символом — символом ее собственного разложения. Его дело наглядно демонстрирует, что власть мертва, что она давно стала политическим трупом. Магнитский зовет ее к себе.

Пожар в террариуме
«Дело Магнитского» постепенно превращается в огромную политическую воронку, которая вскоре грозит поглотить всю политическую элиту страны. �значально непосредственно к смерти Магнитского имело отношение довольно ограниченное число людей, пусть и обладающих практически не ограниченными политическими возможностями. Но истеричная реакция на «акт Магнитского» заставляет втягиваться в противостояние буквально всех представителей элиты, в том числе и тех, кто поначалу пытался дистанцироваться.

Сегодня почти все представители российской элиты оказались повязаны кровью Магнитского. Каждому суждено было пройти через чистилище и либо проголосовать за «закон Димы Яковлева», либо выступить с разоблачительным заявлением. Каждому теперь есть чем заняться: кто-то пишет ноты М�Да, а кто-то разыгрывает как по нотам судебные процессы. «Дело Магнитского» высвечивает оппортунистическую сущность «ручной оппозиции», заставляет «разоблачаться» целые армии экспертов, журналистов и консультантов. Это неизбежно приведет к тому, что в ближайшее время вся российская правящая элита без единого исключения будет полностью скомпрометирована «делом Магнитского», повязана его кровью.

Магнитскому оказалась уготована в российской истории роль мальчика из сказки о голом короле, но только со страшным и мучительным финалом. Он невольно раскрыл самую главную тайну королевства — никакой власти в России на самом деле нет. Нет ни вертикали, ни горизонтали, ни диагонали, а есть змеиный клубок из продажных чиновников, криминальных авторитетов, погрязших в произволе офицеров спецслужб, «кущевских беспредельщиков» и «решал-выжиг», который выдает себя за государство. Больше всего этот клубок боится того, что его тайна будет раскрыта и общество увидит зияющую пустоту на том месте, где оно предполагало увидеть власть. В определенном смысле неадекватная реакция Кремля на «акт Магнитского» является проявлением синдрома швейцара. Рассыпая симметричные и асимметричные ответы, власть пытается показать себе и окружающим, что она еще существует. Магнитский доказывает обратное.


«Новая газета» — «Континент»