О ЧЕМ П�ШУТ ГЕРО�

В�ТАЛ�Й Щ�ГЕЛЬСК�Й

Виталий Щигельский — петербуржский прозаик и публицист. «Автор года 2009» по версии литературного портала «Литсовет». Лауреат (второе место) Открытого чемпионата России по литературе газеты «Московский комсомолец» в номинации «Проза» (2011 г.).

Рассказы, очерки и статьи автора опубликованы в печатных и электронных СМ�, в частности, в журналах «Сибирские огни», «Новый мир», «Нева»; в газетах «Обзор», «Наша Канада», «Мой район», «Час пик», «Королевская панорама». Ведет блоги на сайтах «Эхо Москвы» и «Московский комсомолец». Отдельными книгами вышли романы «Обратное уравнение», «Время воды», «Наночеловек».

Бескомпромиссная, крепко сработанная проза Виталия Щигельского дает весьма точное представление о мире современного Питера, да и России вообще.


О ЧЕМ П�ШУТ ГЕРО�

Этим летом один день был похож на другой. При подготовке к пивному фестивалю войска ПВО столь добросовестно расстреляли свинцовые облака, что те больше не появлялись на небосклоне. Ошметки подбитых туч лежали в придавленных подгнивающими фундаментами болотах. Тогда же набирающая политический вес и мощь узбекская диаспора, проплатив кому нужно, провезла контрабандой в сумрачный Петербург раскаленное солнце, неспособное заходить за горизонт в силу плоской, чурекообразной формы. В результате температура человеческих тел и окружающего их воздуха перестала различаться столбиком прирученной ртути. Если же добавить к жаре неблагоприятные условия, в которых я жил и работал, точнее, вынужден был жить и работать… В общем, становилось ясно, что совсем скоро я сойду с ума.

Я просыпался в шесть утра, уставший и мокрый от пота, с пугающей мыслью, что северную столицу скоро перенесут в пустыню (там дешевле аренда земли), и что лето теперь никогда не кончится. С великим усилием я отрывался от кровати, выглядывал в окно и плевался тягучей слюной: палящее солнце висело на том же месте. Я выпивал стакан теплой воды из-под крана, потом обессмыслено стоял под теплым бульоном душа. Вода была комнатной температуры, термометр в комнате показывал тридцать шесть градусов. Разница в шесть десятых — дельта между миром и мной. Когда она исчезнет, все мы превратимся в нечто однородное и гомогенное. Сумасшедшие эзотерики назовут это возвращением.

Потным и слабым я выхожу из дома. Потным и слабым возвращаюсь домой. Без аппетита жую бумажные пельмени. Пью нечто. Пиво, чай, молоко? Все жидкости уплотнились. У них пропал вкус, а у меня отказали рецепторы — щупальца нервной системы.

Отвариваюсь в душном метро. Блестящая потной росой плешь стоящего впереди человека так близко от меня, что кажется малой землей. Еду в машине, точнее, стою: в пробке на солнцепеке, попердывая высокооктановым топливом. Смотрю в оба, чтобы не въехать кому-нибудь в «зад», молю бога дорог, чтобы кто-нибудь не въехал в «зад» мне, и сатанею от жары, цивилизации и комфорта.

� все для того, чтобы восемь часов прибивать к фанере велюр или кожу. Скобами. �з пневматического пистолета-пулемета. Бах-бах-бах-бах. Бах-бах-бах-бах. Мы работаем без остановки: я, пистолет и компрессор. До полного перегрева. Это малый бизнес, мой друг. Мы штампуем бесформенные диваны, громоздкие кресла и несуразные мягкие уголки. �ми завалены все мебельные магазины. Склады. Дома. Свалки. Кажется, до предела.

В день я прибиваю пятьдесят тысяч скоб, и в табеле называюсь обивщиком. По старому — скобарем. Если я скажу, что мечтал здесь работать с детства, кто мне поверит? Поэтому промолчу. Лучше пойду пообедаю. Обедать полезней, чем заниматься самоопределением. Чем меньше думаешь, тем меньше мучит жара, быт, нереализованные стремления, реализованные сомнения и прочее психосоматическое дерьмецо.

Без аппетита я запихиваю в рот еду, жую и слушаю разговоры моих коллег по скобарьскому цеху. Оказывается, на свете много чего происходит: кто-то кого-то вчера поимел, кто-то, наоборот, дал кому-то по морде, кто-то получил сам, а кто-то на спор выжрал флакон «красной шапки» и прожег дырку в желудке… Мне становится завидно — у людей есть вкус к жизни. Я завидую, а пот капает с потерявшего чувствительность носа на безвкусный бутерброд, стекает с затылка за воротник и дальше. Грязными дорожками. До самого вечера…

Возвращаясь домой по многолюдным и ярко подсвеченным улицам, я, вроде бы, должен испытывать прилив оптимизма, радости бытия, должен отдыхать душой, наконец. Но сандалии прилипают к асфальту, воздух жарок, сух, его почти нет. � люди вокруг в большинстве такие же, как я сам: тупые, усталые и опрелые. Нетрезво бредут, окруженные аурой пивной отрыжки, шагают без цели и смысла. Есть и те, кто после произведения материальных благ уперто спешат их потреблять, подтверждать соответствие статусу и общественным нормам: большими (не по размеру и весу) автомобилями, шлепками от кутюр, китайскими кроссовками, ямайскими трусами, воняющими пармезанами, приторными штруделями, глистными суши. Так мы и существуем в непрерывном двухтактном движении: произвел — потребил, имитируя жизнедеятельность, позабыв о вечных вопросах. Зачем мы здесь и кто мы такие? Массовка. Статисты. Зерно в элеваторе. Философ-казуист скажет, что нет двух одинаковых зерен. Но попробуй объясни это мельнице. Она знай себе мелет и мелет. � не может остановиться.

Да и мы уже не можем. Вероятно, это прогрессирует парниковый эффект. Чтобы начать замечать друг друга, мы нуждаемся в понятной — желательно, абстрактной — идее, еще лучше — в вере. Нам нужна минимальная стабильность и гарантии, пусть и призрачные. Этим летом их отсутствие чувствуется особенно остро. Как и то, что наше движение бесцельно. Наша жизнь бессмысленна. Наше рождение случайно. Мы вспоминаем о существовании других, только когда сталкиваемся с ними физически. Никто никому не нужен. Никто — никому. От подобных мыслей становится невыносимо душно, как человеку, который случайно повесился на собственном галстуке. Летом и не такое бывает.

Зулусы и папуасы считаются чемпионами по количеству и качеству секса. Они круглый год ходят голые и мало работают. Все лето я прихожу домой и вижу свою женщину голой. Она сидит дома и не работает. Я смотрю на ее гигантский круп, формой напоминающий мое сердце, и не хочу ее. Мы не зулусы. Мы давно не занимаемся этим. Мы просто лежим, сбросив на пол одеяла, на разных кроватях, молчим и медленно умираем. В последнее время мне кажется, что виновата не только жара. Когда моей женщины нет со мной день, два, неделю, ее отсутствие не угнетает меня. Напротив, я почти рад: воздуха стало чуть больше. Я как-то пытался поговорить с ней на эту тему, но она не слушала меня. Она смотрела по телевизору сериал и плакала... Там кто-то обещал на ком-то жениться, но вопреки обещаниям не женился, и все вокруг знали, что он не женится, кроме самой героини. Там у них тоже стояла нескончаемая жара. Актеры играли плохо, явно думали о своем, и на условных родственников им было плевать.

�ногда мне хотелось позвонить другу детства — узнать, как у него дела, как он выносит это. Мне нужен был бодрый ответ: все, мол, в порядке, да ты и сам не раскисай, держись, ничего сверхобычного, просто аномальная температура, а если чувствуешь недомогание, сдай анализы на яйца глистов. Но я не мог услышать ничего такого — мой друг давно уже пил. Пил пиво, вино, водку, медицинский и технический спирт, пил автохимию. Юридически он еще жил, но телефонную трубку брал редко, а узнавал меня еще реже. Наши дома располагались на соседних улицах, но мы с ним давно вращались в разных вселенных.

Вместо женщины, друга и воздуха, со мной были жар одуревшего солнца, отчуждение, отупение и липкий пот. Чтобы не свихнуться, я решил выдумать собеседника, который смог бы объяснить мне, зачем и почему все происходит и какой смысл имеет происходящее, равно как и существование вообще.

По ночам я стал вести подробный дневник. Я хотел создать идеальные условия для мыслительной деятельности героя, рассудив, что, ограничивая его возможности, могу сделать его ущербным, а значит, неспособным к объективному анализу реального мира. Я назвал его Гаргантюа, в честь первого литературного супермена, сотворенного великим Рабле. Я вложил в его тело дух воина, интеллект шахматиста и здоровье Порфирия �ванова. Я позаботился о финансовой независимости героя, продумав изощренную систему оффшоров. Таким образом, Гаргантюа мог не унижать себя наемной работой. Его женщина была сказочно красива и имела все качества, необходимые для того, чтобы мужчина чувствовал себя рядом с ней сильным и одновременно защищенным. Его женщина была негативом моей, только задницу я скопировал с точностью до миллиметра. Квартира Гаргантюа представляла собой фешенебельные апартаменты, способные при необходимости выдержать осаду превосходящих, враждебно настроенных сил. Кроме того, Гаргантюа являлся гражданином малонаселенной достойными людьми страны с умеренным климатом.

Проверив характеристики среды обитания и «апгрейдив» компьютер, за которым ему предстояло писать, я запустил Гаргантюа в идеальный, с моей точки зрения, ареал, и стал ждать, когда он начнет творить, выражать на бумаге мысли, что помогут мне и спасут этот мир. Но Гаргантюа повел себя странно. Он не интересовался своими финансовыми делами, не любил свою женщину, не упражнялся в гимнастическом зале, питался в «Макдональдсе» (до сих пор не понимаю, как фастфуд появился в вымышленной мною стране). Умеренный климат вызывал у него риниты аллергического характера. Гаргантюа лежал на диване и смотрел сериал, тот самый, в котором не прекращалась жара. В перерывах между сериями Гаргантюа пил. Он пил все, что горит. � если до ларька с виски было дальше, чем до ларька автокосметики, он покупал автохимию.

Я хотел сжечь героя вместе с его дневником, но вдруг почувствовал, что Гаргантюа испытывает страдания. Я не мог понять их причину, да и не пытался, мы ведь были с ним слишком разные и находились в разных условиях. Я перестал помогать ему, поэтому он оказался предоставлен самому себе.

Спустя пару недель я решил проверить Гаргантюа. Удивительно, но он изменился! Он держал отличную форму и был полон позитивных эмоций. Он писал, наконец! Ни за что не догадаетесь, о чем.

«Этим летом один день был похож на другой…» — писал он…
Мне стало легче. Намного. Я кое-что понял.
Я понял: выбора у меня нет.


Публикация подготовлена Семёном Каминским.