«В ОКНО ВСЕ ЭТО В�ДЕЛ Д�Б�Ч…

Геннадий ЕВГРАФОВ (Москва)


— но не успел из дому выбечь». Это строки из иронической поэмы Давида Самойлова «Струфиан». � заканчивалась это строфа так: «Был Дибич умный генерал // � голову не потерял…».

Я это к тому, что Д.С. любил шутить и в общении, и в стихах.
В каждой эпохе есть культура низа и культура верха. Впервые эту мысль обосновал гениальный культуролог, философ и литературовед Михаил Бахтин.

Д.С. был человек культуры, и в своем творчестве основное внимание уделяя высокому, не пренебрегал низким.
«Под небом балаган, над балаганом небо»,— писал он.
Это, как мне кажется, и придает пряность жизни.

В наше время не стесняются ругаться по ТВ, на отвязном радио, в газетах, не убирают обсценную лексику из уст книжных героев.
Однако есть правила поведения культурного человека в обществе, а именно:
нельзя ругаться при детях, необходимо (по мере возможности) избегать мата при женщинах, по возможности не ругаться в общественных местах.
На сайтах тоже.

Но искусство, в частности, литература — нечто другое.
� я не вижу ничего страшного и тем более ужасного, когда мат в литературных произведениях художественно оправдан.
Если бы на это был наложен запрет, мы не имели удовольствия читать Юза Алешковского, некоторые сочинения Василия Аксенова и др.

Сошлюсь на мнение Андрея Битова и собственный опыт.
На заре перестройки Битов сказал, что свобода слова в России наступит, когда напечатают Баркова.
Баркова напечатали, свобода наступила, но как всегда в России — с перехлестами.
В конце 80-х я был одним из редакторов «Вести», первого свободного издательства, возникшего на просторах родины. Перед выходом книги необходимо было вычитать верстку, которую мы разбили по отдельным произведениям. Мне досталась для вычитки и окончательной редактуры «Москва-Петушки» Венички Ерофеева.

Ну что редактировать в Ерофееве?
Единственное что я сделал, вместо точек восстановил в верстке выброшенные редактурой «Книжной палаты», под чьей эгидой выходил наш альманах, все речения Венедикта Васильевича (в которых он и в устной речи был большой мастер), потому что они были художественно оправданы.
Повесть на страницах альманаха появилась с… отточиями.
Своеобразный советский фортель 1989 г.

Д.С. много шутил и писал, если так можно выразиться в культуре низа. Не стеснялся ясных и очень толковых выражений русского языка.
Которые делают его ярче и краше.
Шуточные стихи, экспромты Д.С. и проч., относятся не к высокому, а к низу.
Но поэт не бранится, не ругается, как известно кто, не обзывает всех сволочами, мудаками и т.д.

Это литература, я бы сказал — высокая литература низа.
А познакомился я с Давидом Самойловым в свои студенческие годы, в начале семидесятых уже прошлого века. Знакомство вскоре переросло в общение, общение в дружбу. Мы продолжали встречаться с Д.С. в Москве, по нескольку раз в году я бывал у него Пярну.

Хочу предложить читателям «Континента» главу из книги воспоминаний о Д. Самойлове (над которой я сейчас работаю), в которой речь идет о том, о чем я говорил выше.
Приятного чтения, господа!

�З �СТОР�Й О БОР�СЕ ГР�БАНОВЕ
«Банда Тито — орудие англо-американского империализма»

Д.С. много рассказывал мне о своей юности и молодых годах. После войны он дружил с Борисом Грибановым, до войны они вместе учились в �ФЛ�.

Б.Г. был известный в Москве выпивоха и ветреник. Впоследствии написал книгу об Эрнесте Хемингуэе и опубликовал ее в серии ЖЗЛ. Ему же принадлежала идея издания «Библиотеки всемирной литературы», по масштабу напоминавшую горьковскую идею 1920-х годов.

После войны Б.Г. «прославился» книгой «Банда Тито — орудие англо-американского империализма». Дело в том, что в 1947 году он окончил Высшую дипломатическую школу М�Д СССР и некоторое время работал в Советском �нформбюро. Очевидно, по долгу службы и взялся за разоблачение «банды Тито».

В это время Д.С. начал говорить всем общим знакомым, что грозный, не забывающий обид в свой адрес маршал, приказал Грибанова повесить публично в Белграде. Борис Тимофеевич ни на шутку испугался — а вдруг маршал не шутит, и некоторое время не подходил к телефону и не выходил из дому.

Но все обошлось, и Б.Г. вновь начал делать вылазки в город и навещать друзей. Которые пили много и охотно. � как всегда бывало — не только в дружеском кругу Д.С. и не только в те годы — водки обычно не хватало. Тогда фронтовик Самойлов говорил: «Сейчас мы бросим жребий — и Грибанов пойдет за водкой». � поскольку все предыдущие разы несчастный жребий падал на Грибанова, тот, покоряясь судьбе, ни слова не говоря, шел в ближайший магазин.

«Как жаль, что Самойлова и Грибанова с нами нет!»
В более поздние времена Д.С. и Б.Г., прихватывая еще пару-тройку приятелей, обычно направлялись в «Арагви». Кто застал времена, когда ресторан еще работал, знает — это был один из лучших ресторанов Москвы, там было «хорошо сидеть». Говорили о выпивке, женщинах, кто где опубликовался, кто чем еще собирается осчастливить мир — о чем еще могут говорить молодые здоровые литераторы. Но иногда, когда шофе зашкаливало, разговор неизменно скатывался на политику. Ну, а какая была в те годы «политика» — долго распространяться нет необходимости. Тогда осторожный Грибанов прерывал неосторожный разговор, вставал, пытаясь дотянуться до зарешеченной отдушины под потолком, и громко произносил:

«Хорошо сидим, ребята! Как жаль, что Самойлова и Грибанова с нами нет!»
Но в «Арагви» и в «Коктейль-холл» ходили тогда, когда появлялись избыточные деньги, а так как эти деньги появлялись не часто, то ходили реже, чем хотелось.
«Беда, что денег маловато»

В 1960 году Д.С. в стихотворном обращении к другу писал:

Не в том беда, Борис Грибанов,
Что ты родился не от панов,
Что вполовину ты еврей
� чином не архиерей,
Что слава ветхая заплата, –
Беда, что денег маловато.

Деньги у Б.Г. появились, когда он стал крупным начальником в Худлите — в литературно-издательском мире должность завредакцией БВЛ считалась номенклатурной. А когда Грибанов стал начальником, деньги появились и у Самойлова — он стал самым богатым переводчиком в Москве.

«Тель-Авив в огне!»
У Бориса Тимофеевича была весьма строгая жена. Однажды, рассказывал Д.С., он загулял и пришел домой поздно, что обычно делать опасался. Эмму (так звали его жену) могло остановить только нечто из ряда вон выходящее. Ну, например, что Пизанская башня наконец-то упала, или Советская власть разрешила свободный выезд за границу. Но Борис знал, что Эмму этим не взять — если башня не упала за несколько веков, то вряд ли она поверит, что башня упала в тот вечер, когда он не явился домой вовремя. Ну, а поверить в те времена, что не только евреям и немцам Поволжья разрешили свободно покидать Союз, могло лишь только самое наивное дитя.
� тогда Б.Г. на пороге родного дома пришла спасительная мысль.
«Тель-Авив в огне!», — огорошил он супругу, когда та открыла ему дверь.
В это поверить было можно — арабы постоянно не давали житья израильтянам и вполне могли советскими ракетами ударить по ненавистному Тель-Авиву.
Эмма тихонько ойкнула.
Для Бориса на этот раз все кончилось миром.
Так наши друзья-арабы помогли нашему другу, наполовину еврею, избежать конфликта с женой, комментировал случай с Грибановым Д.С.

«А Юра пусть пойдет по бабам»
Когда выходил очередной сборник стихов, Самойлов дарил книги своим близким друзьям, как правило, надписывая нечто шутливое. На «Заливе» (1981), подаренном Грибанову он надписал:

Когда-то было трое пьяниц:
Ты, Боря, я и Левитанец .
За это нас инфаркт постиг.
Теперь поделим на троих –
Что каждому не по масштабам:
За всех троих ты будешь пить,
Я за троих табак курить,
А Юра пусть пойдет по бабам.


P.S. Ну а я с Борисом Тимофеевичем познакомился тогда, когда он уже домой являлся вовремя — время супружеских нагоняев прошло.

В свои 60-т он был худощав, не потерял стройность и энергичность. Говорил Б.Г. ярко, на шутки реагировал живо, растягивая рот во все понимающей улыбке. Лысый отполированный до блеска череп отсвечивал на самойловской кухне, глаза блестели, когда старые друзья тянулись к рюмке и вспоминали минувшие дни.

О М�ХА�ЛЕ СВЕТЛОВЕ, БОР�СЕ СЛУЦКОМ � ЕГО МАМЕ
Что такое смерть?
О своей последней встрече с Михаилом Светловым в ЦДЛ, Самойлов вспоминал: «Светлов только-только вышел из больницы. У него странно изменились волосы — они светились. А может так падал свет. Он очень похудел. «Старик, — сказал он, — ты знаешь, что такое смерть? Это присоединение к большинству». Он острил до последнего. В этом не изменился».

«Софья Андреевна еще очень хорошо выглядит»
А вот рассказ о друге Д.С. еще со студенческих времен, замечательном поэте Борисе Слуцком и его маме: «Борис со старенькой мамой гуляют по Николиной горе. Навстречу — Людмила �льинична Толстая. Мама Слуцкого, когда Толстая удаляется: «Софья Андреевна еще очень хорошо выглядит».

Д.С. ПРОДОЛЖАЕТ ШУТ�ТЬ
«Коля, Пруста дай прочесть!»
Самойлов дружил с выдающимся переводчиком Николаем Любимовым. Когда в конце 1976 году вышел Марсель Пруст «Под сенью девушек в цвету» в переводе Любимова, книгу нельзя было нигде достать, даже в Книжной лавке писателя на Кузнецком — Пруст не переиздавался с 30-х годов.
Тогда Д. С. написал Любимову послание:

Коля, Пруста дай прочесть!
Окажи такую честь!

От Марселя-то от Пруста
Ошалела наша Русь-то.
Ходишь нынче без Пруста
Словно жопа без хвоста.

Коля, Пруста дай прочесть!
Окажи такую честь!

Даже бабы, будь им пусто,
День и ночь читают Пруста.
Только ляжешь к ней в постель,
Глядь – а там уже Марсель.

Коля, Пруста дай прочесть!
Окажи такую честь!..

«Роза Александровна, вырежьте мне глаз…»
Перед операцией, лежа на больничном столе в �нституте им. Гельмгольца, Д. С. сказал профессору Розе Александровне Гундоровой:

Роза Александровна,
Вырежьте мне глаз,
�бо этим глазом
Я не вижу Вас.

«…А нынче ставит он кино»
Самойлов редко смотрел телевизор, но однажды включил — по ТВ в очередной раз крутили "Покровские ворота" Михаила Козакова.
Фильм ему нравился.
Когда Козаков делал первые шаги на режиссерском поприще, Д.С. написал басню, ему посвященную.
Помню с какой ностальгией по прежним временам, под кофе с коньяком, читал он эту басню после того, как фильм закончился:

Мой друг Мишель,
С утра покинувши постель,
Спешит на студию картину ставить,
Чтоб людям удовольствие доставить.
Есть эволюции законы,
Которые понять нам не дано.
Когда-то ставил он пистоны,
А нынче ставит он кино.

О Николае Глазкове, Льве Ландау, �горе Губермане и Поебанке Навзнич
Дау и Ландау
Самойлов был близок с удивительно талантливым и оригинальным поэтом Николаем Глазковым.
Однажды, вспоминал Д.С., у него в гостях был академик Ландау.
Пришел Глазков.
— Дау, — представился академик.
— А я видел на Ваганьковском кладбище могилу художника Дау.
— Это не я, — сказал академик.
— А я самый сильный из интеллигентов.
— Нет, самый сильный из интеллигентов, академик Виноградов, — возразил Ландау. — Он может сломать палку.
— А я могу сломать полено, — сказал Коля.
Они понравились друг другу и сели играть в шахматы.

«Огромный орган безопасности»
�горь Губерман вернулся из сибирской ссылки в 1984 году. Его не прописывали ни в Москве, ни в Переделкино, где была дача тещи, писательницы Лидии Либединской.
Лидия Борисовна дружила с Д.С. — она позвонила ему и попросила помочь.
Самойлов прописал �горя у себя в Пярну — для пярнусских властей он был в то время уже известной фигурой, с ним считались.
Но мне кажется, что эстонцы еще хотели и насолить Москве.
Хоть пропиской неизвестного им Губермана.
Д.С. в шутку называл его декабристом. За обеденным столом под водку «декабрист» предзакатных времен советской власти читал:

Я государство вижу статуей:
мужчина в бронзе, полный властности;
под фиговым листочком спрятан
огромный орган безопасности.

Пикантность ситуации состояла в том, что "орган" находился совсем рядом — в соседнем доме за забором размещалось Пярнусское отделение КГБ.



1 Поэт Юрий Левитанский, друг Давида Самойлова.
Окончание в следующем выпуске.