СТЕКЛЯННЫЙ ЛЕПЕСТОК

Анна Агнич родилась и выросла в Киеве, жила в Москве и Нью-Йорке, сейчас живет в Бостоне, работает бизнес-аналитиком. Рассказы автора печатались в еженедельниках «Обзор» и «Наша Канада», в журналах «Полдень XXI век», «Za-Za», «Чайка», «Сура», «Кольцо-А», «РБЖ Азимут», в сборниках издательства «Фантаверсум», в сборниках «Согласование времён 2011. Проза» и «Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии».

Муся усадила старуху в пляжное кресло, укутала пледом и пошла вдоль берега собирать стекляшки. Обточенные атлантической водой осколки она хранила дома в синем бархатном мешочке. Когда-нибудь Муся нанижет их на нитку, получится браслет или даже ожерелье. Правда, как провертеть дырки в стекле, она пока не знала, но ничего, что-нибудь придумается со временем.

Вдоль кромки воды бежала большая черная собака.
— Я тебя не боюсь, — тихо сказала Муся.

Собака затормозила всеми четырьмя лапами, развернулась и помчалась обратно. На песке остались следы, похожие на лохматые цветы. Муся присела на корточки и пририсовала к ним стебли.

Немолодая пара раздевалась у обледенелых камней брайтонского волнолома. Женщина в розовом кружевном белье окунулась, взвизгнула по-русски: «Ух, вода холодная!» — и выбежала на берег, тряся боками. Мужчина спокойно вошел в воду и поплыл саженками от берега прямо в океан.

В песке блеснула стекляшка. Таких Муся еще не находила: увесистый лепесток, округлый с одной стороны и обломленный с другой, он переливался зеленым и лиловым. Муся вгляделась в переливы и вспомнила сегодняшний сон, как она вела урок в светлой комнате. За роялем кудрявый мальчик играл балладу Шопена.

— Здесь интонация неспешная, разговорная, — учила Муся. — Ты будто не знаешь, и не подозреваешь даже, что сейчас произойдет, ты пока совершенно спокоен. Не спеши, нет еще, нет... Давай!

Ученик заиграл так, что у Муси стало тесно в горле. Она обняла мальчика за плечи, заглянула в лицо и увидела, что это Женя Кисин. Просыпаясь, подумала:
— То-то он так играет.

Уроки снились часто, а наяву сошли на нет — как-то не вышло развернуться в новой стране, хотя ученики любили Мусю. По воскресеньям она играла в одной нью-йоркской церкви на органе — вот и все, что осталось от музыкальной школы и Гнесинки.

Утро началось так себе. Старуха встретила Мусю недружелюбно, принюхивалась и четыре раза отправляла чистить зубы. Муся покорно шла в ванную, думала:
— Она старенькая, ее жалко. � вообще мне все это снится.

Старухин муж лежал с кислородным аппаратом у телевизора — муж был тихим, а телевизор громким. Когда-то старик обыгрывал в шахматы весь русский клуб, но Муся этого не застала, ей только рассказывали.

Она приготовила старухе овсянку, а старику кофе: ложку растворимого, две ложки сахара и треть чашки молока.

Когда Муся начинала у них работать, то в первый день спросила старика, чего он хочет на обед. Старуха нахмурилась, поманила пальцем в другую комнату:
— Деточка, ты все спрашивай у меня. Здесь я хозяйка!

Запомнить это было легко. Если Муся забывала, старая женщина тотчас ей напоминала, кто тут главный.

Муся вздохнула и погладила стеклянный лепесток всеми пальцами по очереди. Океан блестел, старуха дремала на солнышке. Вдруг она открыла глаза и очень громко сказала:
— Садитесь!

Оторопев, Муся села на ближайший камень. Старуха помолчала и добавила:
— Я вам рад. Откиньте всякий страх и можете держать себя свободно. Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях я королем был избран всенародно!

Старуха говорила медленно, роняя бредовые слова с царственной важностью сумасшедшего.

Уф-ф, выдохнула Муся, это Апухтин. А я испугалась… Но как читает! Старуха декламировала стихи, не сбиваясь и не снижая драматического накала до самого конца. В ее глазах стояли неподдельные слезы. У Муси слезы текли по щекам и капали на воротник пальто. Она вообще в эти дни много плакала. После того воскресенья, когда похоронили майора, то и дело всплывал перед глазами холм рыжей земли на снегу.

Полгода тому назад майоровы дети наняли Мусю, чтобы после смерти жены он не оставался один по ночам. Вся работа была — попить чаю с хозяином дома и лечь спать в соседней комнате. Мусе это было кстати: когда уехал Волька, дома спать стало как-то незачем.

Майор угощал Мусю пирожными, уверял, что уж ей-то совершенно ни к чему худеть, что за глупости! Она такая красивая, милая, чуткая, мягкая! Непременно найдется достойный мужчина, разглядит, оценит, возьмет под крыло, надо только показываться в местах, где бывают мужчины.

— У нас в училище, — мечтательно говорил майор, — молодые секретарши в два-три месяца выходили замуж за курсантов!

Так что Мусе нельзя терять лучшие годы, обслуживая русских стариков, а нужно поскорее выучиться на физиотерапевта или секретаршу и работать с клиентами. Майор усаживал Мусю за компьютер, учил печатать вслепую — это ей, пианистке, давалось легко. Английский тоже шел хорошо, у нее был абсолютный слух и безупречное произношение. Особенно ловко получалась фраза «�звините, я не говорю по-английски». Говорить-то она говорила, но стеснялась бедности и корявости языка — практики было мало. Теперь майор лежит на кладбище, а она по-прежнему не показывается в местах, где бывают мужчины.

Вернувшись с прогулки, старуха легла отдохнуть и отпустила Мусю в библиотеку проверить электронную почту. От Вольки ничего не было. Он хороший мальчик, просто занят, на первом курсе надо много учиться. Муся вспомнила, как они уезжали из Москвы. За неделю до отъезда муж объявил, что она с маленьким Волькой по-прежнему следует в Нью-Йорк, а он — он летит в Сан-Франциско, и с ними жить не будет. У него случилась большая любовь. Муся неделю проплакала, а в аэропорту спросила: зачем же он заставил ее ехать в Америку?

— Я хочу, чтоб сын жил в одной стране со мной.

Вот так. Муся боялась путешествовать одна с ребенком, но Волька показал себя неожиданно взрослым. Он, пятилетний малыш, вел растерянную Мусю за руку, пересчитывал сумки, проверял, на месте ли билеты, и пел песни в самолете, чтобы ей не так страшно было лететь.

После обеда пошел дождь. Старуха забеспокоилась, стала требовать, чтобы старик не лежал лежнем, а шел гулять к океану, постригся, принял ванну и начал пить таблетки от депрессии. Она хотела вызвать «скорую», звонила дочери на работу, плакала в трубку. Насилу ее успокоили все вместе.

Домой Муся ехала поздно. В автобусе на нее смотрел прилично одетый мужчина; она не поднимала глаз, но чувствовала — смотрит. Когда мужчина пересел поближе и улыбнулся, Мусю охватила паника. На своей остановке она встала и, скособочившись, поковыляла к двери, повернув ступни внутрь, изображая какой-то ей самой неизвестный синдром. Проходя мимо мужчины, скривила губы и чуть не пустила слюнку изо рта, но недостало куража. Автобус уехал, Муся приняла нормальный вид, похвалила себя за находчивость и пошла домой по пустой мокрой улице.

Дома включила радио — передавали девятую Малера.
— Вот только тебя мне не хватало! — рассердилась Муся и выключила музыку. Она открыла окно, села на подоконник и вытряхнула на ладонь сокровища из синего бархатного мешочка. Она брала по одному обкатанные морем осколки и бросала их с третьего этажа в мартовскую ночь, как за борт корабля. Стекляшки падали в лужи, булькали на разные голоса. Последним упал тяжелый стеклянный лепесток и издал неожиданно чистое «ля».

— Дорогая Мария Ефимовна, — сказала Муся самой себе, — поздравляю вас с днем рождения!

Сегодня ей исполнилось сорок два года.


Публикация подготовлена Семёном Каминским