ПОСЛЕДН�Й

�лья АБЕЛЬ


По ряду объективных причин не особенно интересуюсь современной российской поэзией. Но по тем публикациям, которые попадаются на глаза, с определенной долей уверенности можно сказать, что нынешние поэты и поэтессы, пишущие на русском языке, являются в определенном смысле слова наследниками и продолжателями Евгения Евтушенко. На тихом и достаточно гладком, редакторски и житейски прилизанном, безындивидуальном фоне, пожалуй, выделяются единицы. Вроде Полозковой с ее постмодернисткими иронией и агрессией.

Ушла Белла Ахмадулина, не стало Андрея Вознесенского и из так называемой группы стадионных поэтов остался только Евтушенко. � то, что совсем недавно он получил Госпремию России по литературе стало подведением итогов того, чем была советская поэзия второй половины двадцатого века.

В начале столетия были Ахматова, Мандельштам и Пастернак, наряду с Мариной Цветаевой и плеяды разномастных поэтов Серебряного века. Список любимцев у каждого свой и потому в данном случае он у меня не претендует на историчность и широту охвата.

Потом — Светлов, Кирсанов, оставшиеся молодыми навечно Кульчицкий, Коган, пришедшие с войны Окуджава, Слуцкий, Межиров, Друнина — честные, с болью в сердце, с надломом в душе.

После них те, которые показаны в «Заставе �льича» Марлена Хуциева — Вознесенский, Ахмадулина и Евтушенко. Наряду с фронтовиками и участниками поэтических вечеров в Политехническом музее — безгрешные в своей талантливости СМОГи с Губановым во главе, Шпаликов, а потом — и Рыжих.

Не говоря о Кушнере, Снеговой, Левитанском, Кедрине и многих других.

� о Бродском, который стал поэтом вненациональным и классичным чуть ли ни с первых своих стихов.

Здесь перечислены те, кого по праву можно называть поэтами, а не сочинителями, поскольку написать строчки в рифму и неплохо может почти любой человек. А быть поэтом — нет.

Пути так называемых «шестидесятников» разошлись и на сценах зрительных залов, и в жизни, порой в буквальном смысле слова.

Если в шестидесятые они казались знаменитыми, то после — именитыми и немного буржуазными.

Вознесенский вместе с композитором Рыбниковым придумал рок-оперу «Юнона и Авось», которая и до сих пор является хитом театрального сезона Москвы и продолжает оставаться репертуарным шлягером театра «Ленком». А были еще и видеомы — стихи-рисунки, выставленные в Музее имени Пушкина.

Белла обратила на себя внимание ролью журналистки в фильме «Живет такой парень», несколько сокращенные Рязановым ее стихи прозвучали в лучшем фильме заката советской эпохи «�рония судьбы, или С легким паром», как и стихи Евтушенко.

Он написал поэму «Пугачев», которую поставил Юрий Любимов в театре на Таганке с Высоцким в запоминающейся роли Хлопуши, написал поэму «Похороны Сталина», а в перестроечные годы снял на основе ее одноименный фильм. � достаточно неплохо. Не уверен, что Евтушенко занимался живописью, как выпускник архитектурного института Вознесенский, но фотографировал Евгений Александрович много и его фото интересны были потому, что он показывал на них то, что и кого видел сам и чего никогда не видели и в большинстве своем пока не знают по личным впечатлениям читатели поэта.

Как вся русская литература девятнадцатого века по словам Достоевского вышла из «Шинели» Гоголя, так и вся советская поэзия, можно сказать, вышла из стихов и поэм Владимира Маяковского. Не Блока, Пастернака, Мандельштама и Ахматовой, поскольку все они проявляли свой дар с непосредственной и трагической открытостью, являясь в поэтическом и человеческом плане недостижимыми для других мастеров слова величинами.

В Рождественском от Маяковского простота, конкретность и ясность, в Вознесенском — красивая игра метафорами, желание рассказать об увиденном поэтически, чуть эстетстки и нравоучительно, в Белле Ахмадулиной — ранимость, та степень внутренней чистоты и душевной состоятельности, которая в результате приобретала масштаб гармонии, нередко трагической, на грани срыва и выхода за пределы формального сознания.
А вот в Евтушенко подобное проявилось в народности, в желании всему дать свое имя и передать от своего лица. � потребность быть агитатором, политически ангажированным поэтом, вроде Кукольника, публицистом и немного пророком, но в разрешенном властями фарватере.

В своем роде Евтушенко уже тогда оказался по своему выбору и стечению обстоятельств послом доброй воли от СССР, пропагандистом советской поэзии, социалистического образа жизни в разных странах мира. Что ему импонировала, отвечая его натуре гражданина мира с русской душой.

Если поэзия есть судьба, то, опять же, с внешней точки зрения, у Евтушенко все складывалось вполне благополучно. Он не погиб от алкоголя, как Башлачев или Шпаликов, его не грозились выслать из страны с трибуны партийного мероприятия, он не сидел в тюрьме и в психушке, как Бродский и не был обречен на молчание и одиночество, как Шаламов или Чичибабин, не сошел с ума, как Борис Слуцкий, не задохнулся в собственной машине, как Юлия Друнина, не свел с жизнью счеты, как Татьяна Бек.

То есть, и по советским, и по любым меркам у Евтушенко прошла жизнь постоянно востребованного и признанного поэта. Ему разрешена была даже некоторая фронда в словах и в поступках, так сказать, суверенное диссидентство для создания имиджа человека свободного и могущего говорить то, что думает и что совпадает в главном с линией партии (КПСС) и правительства.

На самом деле Евгений Евтушенко столь же поэт, как и артист. Ему свойственно самолюбование, желание, чтобы его все любили, потребность постоянно быть на виду и на слуху.

Поэтому, когда ситуация позволила, он перед телекамерой сказал об отказе от Ордена Дружбы народов, в другой раз — прочитал свой вариант гимна независимой России, понимая, что его вариант останется попыткой, которая интересна для поклонников, не имея продолжения в реальности или в репортаже по поводу предыдущего юбилея посетовать, что в легендарном зале Политехнического перед собственным юбилейным вечером оформление приходится делать силами почитателей его таланта.

По сути своей, Евтушенко автор, режиссер и исполнитель собственной жизни, которую он уже много десятилетий играет, как социальный и актуальный спектакль. � потому, быть современным для него означает быть самим собой. С точки зрения поэзии подобного маловато, с точки зрения артистизма, свойственного поэтическому бытию Евтушенко — в самый раз.

Кажется, он не подписывал письма в защиту кого-то, как это скромно и без излишней шумихи делала Белла, но то, что Евтушенко в определенном контексте — человек-событие есть несомненный факт. Речь не о скандалах, которые его порой сопровождали, оставив некий флер неприятия и предубежденности, а о том, что еще до появления будничных квазидокументальных сериалов в духе программы Малахова ему удавалось быть все время в центре внимания и играть все роли в передаче типа «Пусть говорят». Другое дело, что она разыгрывалась постоянно, ежеминутно и ежедневно, потому что актерство Евтушенко требовало постоянно выхода, привлечения к себе взглядов и сердец. �нтроверт в нем удивительно и гармонично соседствует с экстравертом, которые не мешают друг другу, а дополняют до целого то, что есть образ Евгения Евтушенко, советского поэта и гражданина.

Тем непонятнее, что именно сейчас, когда он мог бы быть крайне востребован, Евгений Александрович выбрал эмиграцию. Не вынужденную, как Солженицын или Бродский, не выстраданную, как Наталья Горбаневская и люди ее круга, диссиденты по убеждению и поэты в широком смысле слова по призванию.

Что в таком уединении первостепеннее: усталость, кажущаяся невостребованность, обида из-за вероятной невозможности организовать свои концерты в России и издать свои сборники, одиночество прежде всего поэтическое из-за отсутствия тех, с кем выходил на сцены и брал стадионы — не могу сказать точно, а гадать по линиям чужой биографии некорректно и неюбилейно.

В хорошем смысле слова Евгений Евтушенко обозначил себя поэтом конъюнктурным, потому что иначе при советской власти выжить не представлялось возможным. А талант уходил на то, чтобы не перейти грань банального и пошлого, не поддаться пафосу до демагогии и откровенной агитки.

В годы популярности журнала «Огонек» вел там рубрику о русской поэзии, собрав практически энциклопедию того лучшего, что осталось иногда забытым и почти утерянным в отечественной культуре. Продолжил потом подобное в воскресных выпусках одной из популярных газет.

То есть, сохранил и передал другим свое понимание того, что такое поэзия. Оно, данное понимание, отнюдь не бесспорно, как и само неоднозначное отношение к личности и поэзии Евгения Евтушенко.

В том числе — и лично у меня.

Стихи �осифа Бродского прочитал и до его предреченной задолго смерти. Но после января 96-го года, когда легальные и иногда в авторской редакции журнальные поэтические подборки и сборники Бродского стали доступны читателю, понял, что ничего другого читать уже невозможно. Потому что душа совпадает с тем, что высказано Бродским, что записано им суховато на первый взгляд и перечислительно в документальной манере.

Принимая Бродского полностью, соглашаюсь, в принципе, и с его оценками тех, о ком он говорил Соломону Волкову, несмотря на все его вероятные правки в интервью — об Ахматовой, Цветаеве, Одене, Милоше, Хини, Венцлова, с одной стороны, и Солженицыне, Евтушенко — с другой.

Очень может быть, что Бродский высказывался о своих любимцах пристрастно , вдохновенно, искренно и возвышенно, в некоторых случаях и аспектах, когда речь шла о нелюбимцах, чересчур жестоко и даже зло, наверное, даже излишне резко и нелицеприятно. Но �осиф Александрович выстрадал право быть честным, поскольку иной поэзия быть не может, превращаясь в сочинительство.

� я доверяю его интуиции и его рассказу о том и о тех, кто так или иначе имел отношение к его житью-бытью. В том числе — и Евтушенко.

Несомненно, что быть последним в своем поколении настоящих поэтов — неуютно и неприятно, но загадка человеческой жизни неразрешима даже для поэтов. �ногда она оставляет перед нами некую тайну, в том числе, житейского и творческого долголетия, которая не поддается никакому объяснению иначе, как чудо, сверхзадача или эстафета. В той или иной мере касается сказанное и Евгения Евтушенко настолько, насколько мы можем ее, тайну человеческого присутствия здесь и сейчас пытаться уяснить и осознать. Возраст поэта — константа достаточно специфическая, тут любят играть в символы и в нумерологию, а поэты существуют при этом как бы сами по себе. Во времени или вне его.

� Евтушенко и тут не исключение. Как бы ни хотел он быть таковым все предшествующее теперешней дате творческое и бытовое время. Оставаясь таким, как есть со всеми противоречиями и особенностями собственной натуры, ее странностями и сюжетами то неординарными, то демонстративными.

Собственно, последний и оставшийся. Как памятник самому себе и тем иллюзиям, которые питали страну в годы «хрущевской оттепели» и не нашли своей реализации вплоть до наших дней, что, вероятно, и стало поводом для благополучной и выбранной в качестве выхода из тупика эмиграции Евтушенко. �з страны, и из поэзии на сегодняшний день.