БАЙК�

�рина Андреева


ГР�ШК�Н ТОРТ�К

Если приподнять клеёнку старого кухонного столика, можно увидеть на когда-то голубом оргалите столешницы множество колото-резанных ран с контрольной вмятиной в центре. Автор этих глубоких дыр — Гришка, чей фирменный тортик печется в нашей семье почти полвека.

Григорий Филиппович работал машинисткой в редакции театрального журнала. В отличии от машинистки Нины, которая не вынимала папиросу изо рта, Гришка очень следил за своим здоровьем и внешним видом: не пил, не курил, батничек на хилой груди в обтяжку, чёрные с проседью кудри постоянно приглаживал маленькой расчёской. Разговаривал жеманным голосом и по-женски безапелляционно оценивал наряды сотрудниц. «Риммочка, немедленно сними этот колпак», — говорил он моей маме про очередной шапочный самовяз. По профессии, по национальности, да и по половой ориентации он другой. При виде его я всегда смеялась: мне, двенадцатилетней, казалось, что он комик, шутник и кого-то пародирует. А он, видимо, думал, что я идиотка и ласково гладил по коротко остриженной голове. Кончались шестидесятые годы. Театральная Москва бурлила. Современник, Таганка, Маяковского!

— Девочки, вчера в Большом давали «Спартака»… Премьера… С самим Хачатуряном в правой ложе… Ах, как жаль, что вы меня не видели… Я был весь в дерзко-голубом! — кокетливо сообщал всем сотрудницам Гришка перед утренней планёркой у кабинета главного редактора. Все всё понимали. Перешёптывались по углам. В глаза же, мило улыбаясь, — дружили. Причём каждая женщина, от корректора до худреда старалась зазвать Гришку в гости. Уж очень изысканно и непередаваемо вкусно он умел и любил готовить. Гришка был предтечей всех сегодняшних кулинарных шоуменов. От его виртуозной готовки даже самые приличные женщины кратковременно хотели за него замуж. �з минимального набора продуктов эпохи застоя, практически из холодного воздуха холодильника, во времена когда карри и куркума считались неприличными иностранными словами, Гришка изобретал шедевры вкуса. Вот только работать по призванию души он не мог из-за неосторожно перенесённого им в детстве туберкулёза.

Перед праздниками Григорий Филиппыч был нарасхват. В обход очереди из сотрудниц, жаждущих Гришкиных яств, посетил он и нашу новую квартиру в Тушине.

Не совсем бескорыстно, а наоборот — за импортные белые шорты, привезённые ему моей мамой из туристической поездки по европейским странам соцлагеря.

Шумно ворвавшись к нам Гришка первым делом примерил обновку. Вертясь перед зеркалом и выделывая танцевальные «па» волосатыми ногами, он заявил, что летом вся Паланга будет в осадке от его попы и теперь рулить будет он… Видимо, Гришка имел ввиду голубой штурвал, вышитый на кармашке шорт сзади.

Находясь в приподнятом настроении, а мыслями, видимо, уже на пляже Паланги, Гришка вихрем кружил по пятиметровой кухне, успевая рубить тесто, раскатывать коржи для торта, тереть антоновку на тёрке, заваривать крем и не переставая болтать. Расплющив нос о стеклянную дверь со стороны коридора я с восторгом смотрела на этого многорукого Шивву, который с неистовством прокалывал вилкой раскатанные коржи слоёного теста, дабы в духовке они не пузырились. Ножом обрезая лишнее, ловко на скалке переносил ровные прямоугольники на противень.

Мама стенографическими закорючками записывала рецепт правой рукой, а левой педантично вытирала всё, что успевал заляпать Гришка. Папа сидел в комнате перед телевизором с миской на коленях и методично взбивал спиральным венчиком крем, не глядя слизывая с себя разлетающиеся густые капли. Отвлекая папу дурацкими вопросами со спортивной тематикой я пальцем подворовывала вкуснющий крем.

Не прошло и полутора часов, а на столе нового импортного кухонного гарнитура накрытые листами кальки лежали два свежеиспечённых торта. Вернее один, но в двух экземплярах. А сам кулинар уже из прихожей смешным высоким голосом нараспев предупреждал, мол до утра — ни-ни… тортик должен пропитаться. � кокетливо грозил нам с папой пальчиком.

Захлёбываясь слюной, я до ночи ходила за мамой, упрашивая её только «подравнять краешки». Железобетонным голосом железобетонная мама призывала мою силу воли терпеть до утра.

Засыпала долго… Глубоко и медленно вдыхала густой аромат, наполнявший квартиру почти осязаемо.

С утра пили чай с тортом… Нет. Ели торт с чаем… Нет. Жрали торт!

Слои солоноватых коржей, пропитанные сладким и густым заварным кремом и ароматной кислинкой тёртой антоновки, таяли во рту с неимоверной скоростью. Организм приобретал форму шара…

На запах потянулись знакомиться соседи. Отведав Гришкин шедевр, проглатывали языки и знаками глухонемых приглашали на утку с яблоками, холодец и другую дефицитную колбасу. Майские праздники удались…

Только новый стол-бедолага с тех пор был навсегда застелен клеёнкой, стыдливо прикрывая рубцы, вмятины и шрамы от Гришкиной кулинарной эйфории.


ПРО ДЕТСТВО «КОТУ-ПОД-ХВОСТ»

У меня сестра младшая... на десять лет. Я-то надеялась у мамы — глисты. Советовала ветеринару показаться. А она — ребёнка родила, получилась девочка. Ну и пошло: гули-гули, агу-агу, уси-пуси, понюхай какашки — творожком пахнут.... � всё! Детство моё кончилось резко. Прощайте «казаки-разбойники», «штандер», велик-напрокат-на-всё-лето; «ваша �ра на заборе повисла» — тоже в глубоком прошлом.

Друзья на стройку — кабель воровать и из цветных проволочек браслетики плести, а я в песочнице куличики леплю, сестра их кошачьими какашками украшает. Ребятам завидую, на сестру гавкаю. Один гавк — домой, два гавка — не бери в рот. Слушалась... Вариантов у неё не было.

Утром, по дороге в школу, закидывала её в детский сад через дырку в заборе. �ногда промахивалась и уже у школы обнаруживала сестру не закинутой, а наоборот... стоит с открытым ртом и наши школьные новости глотает. Про кто влюбился в Вову Тазина, про старшую пионервожатую Егорову, курящую в пионерской комнате, про Лидку Козлову— беременную точно, про кто сделал алгебру — дай списать...

Мешком со сменной обувью, с улюлюканьем гнала её назад в детский сад. Опаздывала на первые уроки почти всегда. Старый математик Давид Львович, с вечно выпачканной мелом ширинкой, даже привык и не начинал ставить двойки, зная, что вот-вот и я подойду за своей...

Когда сестра выросла во взрослую умную тётку и даже больше — в учительницу французского языка — мы подружились... Детства всё равно не вернёшь...

Оказалось у неё отменное чувство юмора, не поддающееся классификации. Такая жгучая смесь видения гротескного, нелепого, приправленного на глаз двойным смыслом и чёрным юмором по вкусу. Если она в хорошем настроении — её «несёт»... А если мы собираемся вдвоём — нас может вынести только её дочь Соня — флегматик ростом два метра без пятнадцати сантиметров, реагирует на раздражитель только на следующий день к вечеру.

Родная мать нас в паре не переносит. Только поодиночке и строго дозировано.

Мама наша — принципиальный пессимист и природный меланхолик с истерическим уклоном и жизненной установкой — «всегда права». Жизнерадостного оптимиста-холерика не понимает... думает: он такой дурак и из вредности... Наш с сестрой патологической случай объясняет отцовскими генами. Я с ней согласна, спорить — себе дороже... Она палкой своей мух на лету сбивает... вместе с плафоном. Может и в лоб... ею.

Сестра тоже молодец — удар держит. Не зря я её по песочницам пасла, сопли вытирала, от соски отучала, русские былины вместо колыбельных выла, сигареты отбирала и даже ранец с мухомором к первому классу купила.

Внешне сестра моя красивая, как и я. � фигура у неё стройная, только запущенная. Весовые пропорции у нас два к одному... Её сто десять килограмм к моим пятидесяти пяти.

Своим знакомым она меня представляет так... Это, мол, сестра моя старшая, на десять лет... через десять лет и я такой буду. Некоторые верят, рецепт просят, но мы семейные секреты не выдаём, только прозрачно намекаем на моё тяжёлое детство.

* * *

Как-то летом сестра родила своего сына Матвейку. Забирать их из роддома приехал молодой муж с нашим папой. Передав санитарке вещи жены, собранные строго по списку, и всякие пелёнки-распашонки с зелёной почему-то ленточкой он в ответ получил записку недоумённо-угрожающего характера — а босоножки? Какие проблемы? Они же с женой одного роста, одного веса, одного сорок первого размера обуви. Недолго думая, молодой отец достаёт из багажника машины дачные галоши тестя — 44 размера. Переобувается, а свои свадебные, узконосые туфли передаёт жене, просовывая их в дверь, откуда слышится ор уже спелёнутого сына.

Получив это странное дополнение, этот завершающий чёрный мазок к белому воздушному платью из индийской марлёвки сестра невозмутимо обувается и, практически наплевав в открытые рты медперсонала, осторожно неся кружевной свёрток, перевязанный зелёной ленточкой, выходит к любимому.

Навстречу — походкой мастера спорта по лыжной ходьбе — скользит галошами по полу радостный муж с букетом под мышкой и коробкой конфет в зубах. От переполняющих его гормонов счастья, с блаженной улыбкой «дождался», он делает орущему матом сыну «козу-рогатую» из двух свободных пальцев....

Молодая семья воссоединилась и, под вспышкой фотоаппарата тестя, обнялась навечно...

Кстати, наследник, не уставая, орал последующие два года...


Публикация подготовлена Семёном Каминским