�ЗБРАННОЕ У�К-ЭНДА: ВОЗВРАЩЕН�Е ЗДРАВОГО СМЫСЛА ЕВРОПЫ

Так как Радио Свобода закрывает этот проект, нижеследующее — последний обзор пухлых британских газет уикенда. Жаль, конечно, но всему приятному приходит рано или поздно конец. В данном случае, скорее рано, чем поздно.

� раз последний обзор, соответственно, хочется порассуждать несколько вперед, прихватить кусочек будущего — нет, не тренды угадать, а возможности того, как повернется европейский сюжет в грядущие пару лет. Никаких пророчеств, чистое предположение.
Начну, как обычно, с цитат.

1. «Для меня эта дискуссия про независимость не имеет отношение к идентичности, — говорит она. — Я не думаю, что независимость нужна для укрепления собственной шотландской идентичности. Мне кажется, у Шотландии все в порядке с идентичностью. Нам не нужна независимость, чтобы сохранить ее … если мы не добьемся независимости, идентичность никуда не денется, ее существованию ничто не угрожает». В ее избирательном округе в Глазго множество людей, считающих себя пакистанцами, индийцами или ирландцами, «но это не значит, что они не будут голосовать за независимость Шотландии. Более того, она считает “вполне приемлемым” — странная официозная формулировка, будто речь идет о дресс-коде — для того, кто считает себя британцем, тоже поддерживать выход Шотландии из Соединенного Королевства. (…) Никола Стёрджен вступила в партию (Шотландскую Национальную Партию, ШНП — прим. К.К.) в возрасте 16 лет. В 1970-е начало добычи нефти в Северном море подтолкнуло многих из поколения Салмонда (Алекс Салмонд — лидер ШНП) к идее национализма; но в 1980-м году вербовкой в ряды шотландских националистов занималась миссис Тэтчер. Очень типичное рассуждение: «я была потрясена самим фактом, что Тэтчер могла сотворить такое с Шотландией, при том, что Шотландия не голосовала за Тэтчер; так я впервые с негодованием столкнулась с проблемой, которую сегодня называют “демократическим дефицитом”...». (�эн Джек. �нтервью с Николой Стёрджен «Думаю, Шотландии будет лучше уйти». «Гардиан», 23.08.2013)

2. Думаю, мы уже прошли три важнейших поворотных пункта, которые, подозреваю, могут оказаться даже более важными моментами, нежели референдум в следующем году. Прежде всего, созыв шотландского парламента после выборов 1997 года. В то время, это казалось обычной мерой предосторожности «новых лейбористов». Однако ограниченная, сдерживаемая власть местного парламента значительно выросла — и все из-за второго важнейшего поворотного пункта, из-за случайной победы правой коалиции на всеобщих выборах в Великобритании. Наиболее влиятельных министров в этом правительстве более всего заботит одна вещь: как радикально изменить роль государства в жизни общества, вернуть ситуацию к состоянию до 1945 года, до реформ лейбористов. Любопытно, где — учитывая, что правительство не располагает прочной поддержкой в парламенте — они-таки нашли область для реализации своих крайних амбиций.

Мало кто в Англии голосовал за радикальную ревизию системы национального здравоохранения, за чуть ли не приватизацию университетов, за дальнейший упадок местного самоуправления, за изменение приоритетов в образовании... Но это то, что английский избиратель сейчас имеет. В своем яростном отвращении к государству в роли посредника министры нынешнего правительства с удивительной энергией сконцентрировались на тех областях, в которых — так получилось — они не имеют никакой власти на территории Шотландии. В результате, Шотландия стала еще более другой, чем прежде. (Стив Ричардс «Шотландия движется в одиночку — несмотря на референдум». «Гардиан», 23.08.2013)

3. Можно считать установленным фактом, что американские секретные агентства — копаясь, в это самое время, в имейлах и телефонных звонках обычных людей — проморгали совершенно недвусмысленные предупреждения о том, что братья Царнаевы являются потенциальными террористами. (…) Плюс к столь серьезным проблемам концентрации, у спецслужб были и комические происшествия. Однажды они, судя по всему, перепутали телефонный код Египта (20) с кодом округа Вашингтон (202) и принялись записывать все телефонные звонки, совершенные в американской столице. Даже сам по себе факт, что Эдвард Сноуден, контрактник посторонней организации, имел доступ к самым секретным сведениям, говорит о том, что стандарты секретности у спецслужб, мягко говоря, не шибко высоки. � это приводит нас к следующему пункту — к людям, которые передают и получают всю эту информацию. Личности этих людей, сколь бы самодовольны и психологически ущербны они ни были, остаются неизвестными. (Дженет Дейли «�менно леваки-придурки защищают наши свободы». «Телеграф», 24.08.2013)

Казалось бы, речь идет о совершенно разных вещах. В первой и второй цитате — о грядущем референдуме о независимости Шотландии. В третьей — о скандале вокруг Эдварда Сноудена (и его развитии в Великобритании, где власти послали контразведчиков, которые которые публично раздолбали молотками хард-диски компьютеров с «файлами Сноудена», тупо — как принято у подобной братии — проигнорировав тот факт, что эти материалы уже давно расшарены на самых разных носителях, далеко за пределами Британии). Меж тем, общий сюжет есть. � я назвал бы его «Возвращением классической европейской политики».

После финала «холодной войны» было множество странных восторгов по поводу «конца истории»; наиболее известным стало сочинение Фрэнсиса Фукуямы. Нельзя сказать, что надежды были беспочвенными; можно сколько угодно смеяться над гегельянской недалекостью американского либерала, но его книга (и все разговоры вокруг нее) психологически понятны. Это был вздох облегчения; страшный тоталитаризм мгновенно скукожился и умер, так что теперь можно расслабиться и зажить спокойно. «Спокойно» значило — вне истории и вне «большой политики», которая после Второй мировой понималась исключительно в контексте «холодной войны».

Через некоторое время стало ясно, что сие нравится далеко не всем; пришлось приступить к поиску нового Врага Либерального Человечества, само существование которого оправдывало бы и наличие сильного государства с его армией, спецслужбами, пропагандистскими отделами и проч., и огромное количество людей, для которых «большая политика» является профессией (собственно, политики, а также журналисты, «эксперты» и так далее). До 9/11 враги попадались какие-то мелкие и жалкие, что Саддам Хусейн, что Милошевич, но после терактов в США он был найден. «Война с террором» заменила «холодную войну», а Усама бин Ладен персонально — «кремлевских старцев». Казалось, «большая политика», даже �стория (с большой буквы) вернулись, всплыли даже мутные теоретики, заговорили о «схватке цивилизаций» и прочей шпенглеровско-нацистской ерунде; самое смешное, что эти разговоры велись в неолиберальной правоконсервативной среде, убеждающей всех в том, что, мол, мы, воюем и с врагом «свободного мира» бин Ладеном и врагами «свободного рынка» — собственными левыми.

Чем закончилась «война с террором» сейчас отлично видно — не в персональном, конечно, смысле (десятки видных фанатиков убили, десятки посадили), а в политическом. Война закончилась ничем — посмотрите на �рак, на Афганистан, на бессмысленную кутерьму, которую приняли за «арабскую весну». «Кончиться ничем» для этой, западной стороны означает поражение; если мы вновь живем в Большой �стории и в дело пущена Большая �деология, венчать кампанию должна Большая Победа. Советский Союз рухнул у всех на глазах, рухнул красиво и драматически — вот это и называется Большой Победой; победить же людей, которые по склонности души просто привыкли истреблять и мучать себе подобных, причем, неважно, христиан ли, атеистов, мусульман, невозможно. Всех не убьешь, всех не посадишь. Это область не идеологическая, а проблема социальной психологии.

� тут выяснилось, что за время эйфории по поводу конца истории и последующих за ней нервических поисков Большого Врага, в жизнь Европы вернулась повестка дня, подозрительно похожая на оную второй половины XIX — первой половины XX-го века. Будто не были ни коммунизма, ни нацизма, ни всемирного джихада. Вот, к примеру, Великобритания, один из столпов европейского мира. Сегодня территориальная целостность страны под угрозой — шотландцы намерены обрести независимость. Более того, речь в данном случае не идет о «националистическом» (читай, «этнически-национальном») сепаратизме; расхождения между Шотландией и Великобританией, между Эдинбургом и Лондоном чисто социальные, экономические, политические в классическом смысле этого слова.

Стихийные шотландские патриоты в килтах могут сколько угодно сверкать голыми коленками и нести чепуху про кельтов, но дело тут совсем в другом. Шотландия недовольна правым курсом британских правительств. Шотландия не намерена сокращать финансирование школ, распродавать части системы бесплатной медицины, увеличивать плату за обучение в университетах. Она этого и не делает, учитывая, что все подобные вещи находятся в ее собственном ведении. Во многом это уже другая страна, нежели остальная часть Великобритании.

Отсюда вопрос: отчего — если оно прилично справляется со своими прямыми функциями в важнейших социальных вопросах, — шотландское почти государство не справится с остальным, став настоящим? Расхождение здесь вовсе не политико-культурное, не «национальный вопрос» задействован, а утилитарно-политический, как его понимали, к примеру, жители английских колоний в Северной Америке во второй половине XVIII века. «Нет налогов без представительства» — таков был их лозунг. Сегодня он несколько изменился; речь о том, что если британскому избирателю нравится партия, закрывающая школы и библиотеки, то нам она не нравится. Пусть они живут со своим, а мы со своим.

В этом смысле любопытна история Николы Стёрджен (заместителя лидера ШНП) о том, как Маргарет Тэтчер завербовала ее (в возрасте 16 лет!) в сторонники шотландской независимости. Логика тут простая: Шотландия за Тэтчер не голосовала, но правительство Тэтчер (поддержанное голосами в остальной Британии) шотландскую промышленность уничтожила, обрекая сотни тысяч людей на безнадежную безработицу. В 1707 году шотландский парламент принял «Акт об унии» с Англией, во многом, по вполне прагматическим причинам — к примеру, для шотландских купцов открылись мировые рынки, уже обустроенные для себя английскими торговыми компаниями. Более того, «Акт» оставил за шотландцами важные области деятельности, где они сохраняли полную независимость (например, университеты). Сейчас, взвесив все за и против, многие из жителей этой части Великобритании, решили, что этот документ потерял для них интерес. Вот такой конкретной политики здравого смысла (а это именно классическая политика в европейском значении понятия) не было уже очень давно.

�стория со Сноуденом, несмотря на все ультрасовременные технологические штуки, тоже вполне традиционна. Она возвращает нас к проблематике времен становления современной европейской политической традиции, к концу XVII-го — XIX-му веку. В эпоху «холодной войны» проблема тотальной слежки спецслужб демократических стран за своими гражданами не была особенно актуальной. Считалось, что речь идет о выживании всей системы, самого привычного Европе и Северной Америке образа жизни, которому угрожали советские варвары. — тут можно поступиться индивидуальными свободами.

Но «холодная война» кончилась; попытки продолжить тотальную слежку (уже совсем на ином, недосягаемом ранее, технологическом уровне) под предлогом «войны с террором» стали походить уже на настоящий шантаж. Строится он на следующей логике: не хотите, чтобы вас (именно, конкретно вас) взорвал сумасшедший богомолец? Тогда мы покопаемся в ваших имейлах, закладочках, послушаем ваши разговорчики. Особенность этого подхода была (и есть) в том, что к людям обращаются персонально, каждого в отдельности пытаются подвесить на крючок — но на другой стороне провода сидит анонимный шантажист, мы его не видим, о существовании его только догадываемся. Рано или поздно столь унизительная ситуация, похожая на какой-нибудь рассказ Эдгара Алана По (что лучше, маятник джихада или колодец рабства у контрразведки?), должна была надоесть публике.

� она надоела; Сноуден тем отличается от Ассанжа, что он не тайны диппереписки огласил (что, впрочем, тоже возвращает нас к алмазным подвескам Анны Австрийской и прочей романтической чепухе), а указал на очевидное — нас всех шантажируют. Ему даже доказывать не нужно было ничего — достаточно посмотреть на нелепый и грубый ответ спецслужб, от идиотского разворота боливийского лайнера, до спецагентов с молотками в редакции «Гардиан». Оттого даже в очень правом «Телеграфе» сегодня защищают «левых придурков»: свобода прессы есть часть европейской политической традиции, поддержка ее не зависит от конкретной позиции того или иного издания (или журналиста).

Странным образом выясняется, что для настоящей Европы Локк, Хатчесон и Руссо по-прежнему актуальнее Маркса, Шпенглера и фон Хайека. � — учитывая что вышенаписанное есть последний выпуск «�збранного уик-энда» — автор этих строк надеется, что так и будет, по крайней мере, в ближайшие годы. Перефразируя товарища Микояна, скажем: «Меньше спецслужб, больше европейской политики!».


Кирилл Кобрин, polit.ru