СНОВА КОЛОКОЛ БЬЕТ…
АНАТОЛИЙ АВРУТИН
Анатолий Юрьевич Аврутин – поэт, переводчик, критик, публицист. Родился в 1948 г. в Минске, окончил Белгосуниверситет. Автор двадцати поэтических книг, изданных в России, Беларуси и Германии, двухтомника избранных произведений «Времена». Главный редактор журнала «Новая Немига литературная», в 2005–2008 гг. – первый секретарь Правления Союза писателей Беларуси. Член-корреспондент Академии поэзии и Петровской академии наук и искусств. Лауреат международных литературных премий им. Симеона Полоцкого, им. Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…», им. Бориса Корнилова «Дорога жизни», всероссийских премий им. А.Чехова, «Белуха» им. Г. Д. Гребенщикова, им. Николая Минского, «Русь единая», украинской премии им. «Молодой Гвардии», годовых премий журналов «Аврора», «Молодая Гвардия» и др. Название «Поэт Анатолий Аврутин» в 2011г. присвоено звезде в созвездии Рака. Публиковался в «Литературной газете», «Дне поэзии», журналах «Москва», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Юность», «Нева», «Аврора», «Север», «Сибирские огни», «Дон», «День и Ночь» и многих других. Живет в Минске.
* * *
Памяти отца
1.
Родина… Родители… Рожденье…
Рожь… Россия… Розвальни… Росток…
Роковое слов кровосмешенье,
Роковое чтенье между строк.
Сызмалу я нет, приучен не был
Трепетать от трелей соловья…
Грозовая утренняя небыль,
Роковая Родина моя.
Но уже тогда я чуял кожей
С родником и рощицею связь,
С драною кошелкой из рогожи,
Где ромашка робко привилась.
Жизнь вносила росчерком неровным
Правки в мельтешенье лет и зим.
Не бывает кровное – бескровным,
Не бывает отчее – чужим!
Папы нет… Никто не молвит: «Сынку,
Знай свой род и помни про него!..»
Поздняя слезинка, как росинка…
Робкий свет… И больше никого…
2.
Кто во гробе?.. – Папа мой лежит,
А вокруг – гвоздики да мимозы…
Мама бы заплакала навзрыд,
Но давно уж выплаканы слезы.
Пусть Всевышний так провозгласил –
Папа вскрикнул… Сбросил одеяло…
Мама б молча рухнула без сил,
Но давно уж силы растеряла.
Стылой прелью тянет от земли…
Что же ты наделал, святый Боже?
Маму б в черном под руки вели,
Но она давно ходить не может.
Лишь бессильно смотрит и молчит…
Снег на веках папиных не тает…
И невольно плачется навзрыд,
И под горло вечность подступает…
* * *
Какой-то вскрик взорвет картину дня
И пропадет в надтреснутом просторе,
Где на веревке сохнет простыня,
Чтоб под любовный хруст улечься вскоре.
А над дорогой – бронзовая взвесь
Едва видна в косом свеченье сбоку,
И тени – здесь, и полутени – здесь,
И весь простор на откуп отдан року.
И этот рок раздумчиво кляня,
Привычно баба тащит груз пудовый.
А на веревке сохнет простыня
И, глядя на нее, вздыхают вдовы…
Сидят, судача про житье-бытье,
Мол, жизнь пошла пустяшная, однако.
Ведь, если свадьба – драка и питье,
А на крестинах – выпивка и драка.
Эх, нравы, нравы… Нынче и родня
В старушечье не входит положенье.
Но на веревке сохнет простыня…
И жизнь красна… И будет продолженье…
* * *
Что-то вздрогнет в душе…
Подхвачусь… Побегу под навес,
Чтоб в блокнот занести
отражение редких прозрений.
И откликнется мне
в своем вечном безмолвии лес,
И откроются мне
к серым стенам приросшие тени.
Что беседовать с тенью?
Я тоже сегодня, как тень.
Мои близкие люди
давно уже стали тенями.
Не поддайся печали
и женщину взглядом раздень
Так, чтоб странная искра
взахлеб заметалась меж нами…
И от искорки этой
в ночи запылает костер…
В стороне от костра
закричит говорливая птаха.
Сам собой возгордишься –
мол, все же не тать и не вор,
Может, и не лихой,
но испытанный парень-рубаха.
Пусть картавая темень
разводится белым вином,
Пусть три жалких аккорда
опять дребезжат о разлуке,
Пусть свеча догорела
и всё в этом доме вверх дном –
Я могу целовать эти тонкие белые руки.
И останутся нежность и женщина
в сумраке дней…
Извиваются руки,
как в небе неслышная стая.
Всё забудется, знаю…
Лишь тени забытых теней
Шевельнутся порой,
что-то в стылой душе пробуждая…
* * *
Четвертый час… Неясная тоска…
А женщина так близко от виска,
Что расстояньем кажется дыханье.
И так уже бессчетно зим и лет –
Она проснется и проснется свет,
Сверкнет очами – явится сиянье.
И между нами нет иных преград,
Лишь только этот сумеречный взгляд,
Где в двух зрачках испуганное небо.
А дальше неба некуда идти –
На небеса ведут нас все пути…
На тех путях всё истинно и немо.
Погасла лампа… Полная луна
Ее телесным отсветом полна,
Ее плечо парит над мирозданьем.
И я вот этим худеньким плечом
От боли и наветов защищен,
Навеки защищен ее дыханьем.
Струятся с неба звездные пучки,
А нагота сжигает мне зрачки,
И нет уже ни полночи, ни взгляда.
Есть только эта шаткая кровать –
На ней любить, на ней и умирать,
И между этим паузы не надо…
* * *
Снова колокол бьет
над нелепым, мрачнеющим миром,
Снова странен и страшен его вразумляющий зык.
Кто придет и воздаст
за напрасные муки кумирам,
Кто двуликому Янусу бросит: «Да ты же двулик?..»
Я не верю молве –
всех великих молва оболгала,
Я не верю толпе, что затопчет, а после – бежать…
Первый снег на дворе
раскатает свое покрывало
И по вспученным венам опять побежит благодать.
Как же сладостно – снег!
Как пронзительно – колокол слышен!
Как скворцы осторожно
простор отдают снегирям!
Как же терпки слова
с горьким привкусом мерзнущих вишен,
Как прозрачен твой образ, что я никому не отдам!..
И пускай отгорит,
что еще отгореть не успело,
Пусть звучат голоса
из-под серых кладбищенских плит…
Нынче колокол бьет… Благодать… И какое мне дело,
И какое мне дело, что завтра еще отгорит?..
Нынче колокол бьет…
Что-то теплое гонит по венам.
Кто-то мимо прошел, на снегу не оставив следа…
И так жаждешь сказать
о мучительном и сокровенном…
Но ведь колокол бьет…
И не скажешь уже никогда…
* * *
Как все-таки устроен мир! –
Путь арестанта…
А сзади вечный конвоир,
Без вариантов.
На суд, на дыбу, эшафот –
В служебном раже.
Один чуть в сторону шагнет,
Другой – туда же.
Один по тюрьмам до седин,
Второй – в запоях.
Но путь-то в сущности один
У них обоих.
* * *
Привык рубить сплеча
Да без помарок.
Я думал – ты свеча,
А ты – огарок.
Все вышло, как всегда,
Как повторенье.
Я думал – ты звезда,
А ты – затменье.
Бреду по мостовой
В день суховейный.
Я думал, что я твой,
А я – ничейный.
Во сне иль наяву,
Средь лжи и шума,
Я думал, что живу…
Напрасно думал.