ПОЭТ И ЦАРЬ. ПРИТЧА
Юрий ФУРМАНОВ
В некоем монархическом государстве жил в свое удовольствие один поэт. Он легко сочинял стихи, да что там сочинял, просто записывал все, что подсказывали ему ум и воображение. Мысли укладывались в строчки, строчки — в рифмы. а рифмы в стихотворное произведение. Многие умилялись, а некоторые завидовали такой легкости: то, что придворным льстивым поэтам доставалось в многодневных трудах, наш поэт мог излить буквально за минуту. Многочисленные друзья, поклонники и в особенности поклонницы восторгались его талантом, хотя поэт не очень придавал сему значения, изначально уверовав в свою гениальность. Он не искал ни серьезных тем, ни проблем для своей поэзии. Более всего он любил свою поэтическую свободу и воспевал ее.
Так продолжалось до тех пор, пока он мало-помалу не погрузился в смертный для поэта грех — искать благоволения и почестей у царя. Он не очень верил в бога, но твердо уверовал, что если он есть, то только царь как его наместник на земле вершит судьбами поэтов. Эта иллюзорная вера в царя как стража и даже покровителя муз заставляла поэта добиваться царского благорасположения. Поэт был счастлив, когда царь лично либо через своих сановников выказывал ему знаки внимания и очень грустил, когда высочайшая особа забывала о нем или публично высказывала в его адрес нелицеприятные замечания. После молвы в свете, будто царь лишил поэта своего покровительства, он, чтобы вернуть его благорасположение, написал ряд прекрасных патриотических произведений, но тщетно. В них не было главного того, что царь хотел в них видеть: любви к отечеству без любви к монарху не бывает. Но наш поэт ничего так более не ценил, как свою поэтическую вольность и не только не хотел, но и не мог опуститься, как это делали придворные поэты, до стихосложений од и панегириков в адрес царя.
Чтобы не растерять свой дар поэтической свободы и в то же время снискать царских благоволений и милостей поэт решил обращаться к царю не как поэт, а как благодарный подданный и стал засыпать его своими панегириками в прозе. В своих письмах к нему он использовал весь свой прозаический арсенал лести вплоть до того, что называл монарха богоподобным или сравнивал его деяния с деяниями его великих предков. Но таких почестей царю, привыкшему к придворной лести, показалось мало. Он по своему справедливо рассудил, что благодарных подданных в его государстве великое множество и очень немного свободных, не придворных поэтов, готовых поступиться своей собственной свободой и обессмертить его имя в гениальных стихах. Мне, считал царь, не интересен гениальный поэт как человек, как один из моих подданных, мне интересен пишущий обо мне гениальный поэт.
Наш поэт, увы, так и не смог, разрешить дилемму поэта и подданного. Он по-прежнему лелеял свою поэтическую свободу и по-прежнему настойчиво, даже назойливо, как показалось царю просил в своих письмах о благоволениях и милостях. Бегло читая их, царь все более и более раздражался: чего собственно добивается этот мой подданный. Возможно он заслуживает какого-то чина, но уважения и благосклонности нашей отнюдь не стоит.
Поэт очень переживал по поводу, как ему казалось, окончательной утраты монаршей милости, но вместе с тем твердо решил, что она не стоит потери поэтической свободы. Придворные поэты и светские люди советовали ему отказаться от такого безрассудного решения. Впрочем, с течением времени наш поэт и сам стал в нем колебаться особенно в моменты, когда его покидала муза. Все чаще лежа в бездействии на кровати, он размышлял почему такое происходит, пока, наконец, не приобрел ясное осознание, что напрасно рассыпал свой бисер перед царем. Вывод, к которому он пришел, ошеломил его: муза умолкает, а творческий дар теряется тогда, когда поэт льстит сильным мира сего, независимо, идет ли речь о лести в прозе или поэзии.
Для поэта наступили мрачные дни. В один из них, будучи в одиночестве и в отвратительном расположении духа, он вдруг с ужасом допустил, что его муза совершенно отвернулась от него. Что делать в отчаянии подумал он: идти в придворные поэты или искать своей смерти. И он выбрал последнее.