РЎРђРЁРђ

Эссе с хорошим постскриптумом

В теленовостях был сюжет: власти Латвии намерены закрыть Рижский театр русской драмы. �з экономии. В связи, естественно, с мировым кризисом.

Я не театрал. Но до сих пор помню лето 1976 года, гастроли этого театра в Омске. Большую часть их пропустил — меня не было в городе, но на главное событие гастролей, к счастью, попал. Речь идёт о единственном (вне афиши и только по пригласительным билетам) спектакле «Утиная охота» по Вампилову. Задержись я хоть на неделю в Якутии, куда посылал меня за репортажем журнал «Сибирские огни», и этого бы события в моей жизни не состоялось…

Не буду и пытаться передать тонкости — столько лет всё-таки прошло. Но до сих пор осталось в душе ощущение от потрясения. Потрясения не столько (да простят меня люди театра) от актёрского мастерства и режиссуры, сколько от открывшегося второго, третьего и бог знает ещё какого смысла, внутреннего пласта вампиловского текста.

Каждый, каждый из нас, в общем-то, Зилов. В большей или в меньшей степени.

� никогда в жизни — ни до, ни после этого спектакля — не наблюдал я такого: зрители вышли из театра и долго — может быть, около часа — не расходились, стояли возле театрального здания. Некоторые вполголоса разговаривали. А некоторые просто молчали… А после я несколько раз видел, как в кафе Дома актёра люди подходили к исполнителю роли Зилова и благодарили — просто жали руку. (Через несколько лет мне рассказали, что этот актёр, как и Вампилов, погиб. � смерть его была не менее дикой и глупой, чем у Саши, — попал под трамвай.)

� вот этот театр — один из лучших на всём огромном пространстве бывшего Союза — пытаются закрыть…

Что же касается моего знакомства с Александром Валентиновичем Вампиловым (на фото), моих встреч с ним в �ркутске и Омске, состоявшихся в 1971 году, то вот несколько запомнившихся штрихов.

Он ехал тогда в столицы — на две свои премьеры и сделал короткую остановку в Омске. К тому времени мы были уже немного знакомы. А познакомились в �ркутске, куда месяца за полтора до этого я приезжал на совещание литературных критиков Сибири. Открывалось наше совещание в каком-то большом торжественном зале, где собрались не только гости, но и большинство иркутских писателей. Вот тогда-то я впервые и увидел Александра Валентиновича. Но те иркутские встречи были мимолётными, все разговоры короткими, состоявшимися, что называется, на ходу. (Правда, Саша успел познакомить меня и со всеми остальными тремя членами легендарной неформальной литературной группы «иркутская стенка», в которую входил и сам, — Валентином Распутиным, Геннадием Машкиным и Вячеславом Шугаевым.)

� вот Саша в Омске, пришёл в мой дом.

…Мало встречал я людей, разговаривать с которыми было бы таким же наслаждением. С виду он был немного странен. Чёрные его кудри были такой густоты и нечёсанности, что казалось — в них согнётся и стальная расчёска.

Но был он красив, когда говорил. Голос тихий, спокойный. Такой голос не приходится повышать, чтобы его услышали, просто, когда начинает звучать такой голос, все и так умолкают. Сами. �бо таким голосом не произносят пошлых глупостей. Таким голосом разговаривают с друзьями, ведут беседу, а не вещают, не самоизливаются, не повторяют бесчисленное количество раз «я», «мне», «у меня».

Гость рассказал, что до того, как пойти ко мне, он обошёл все «достоевские» места города. Был и у комендантского особняка, и во дворе медицинского училища, где много лет назад располагался сам Мёртвый дом, и возле деревянного зданьица, где была когда-то арестантская палата и где Фёдор Михайлович часто получал передышку, благодаря доброте милейшего �вана �вановича Троицкого — штабс-доктора военного госпиталя…

А потом Саша говорил, что перед отъездом он перечитал «Записки из Мёртвого дома». Говорил, что это замечательная, глубочайшая книга, и она не такая уж страшная, как мы привыкли считать. Много в ней и смешного. Но дело не в страхе или в смехе, а в том, что она уникальна, эта книга, — своей философией, своим доходящим до недостижимых пределов психологизмом и тем, что она очень русская. Никакой француз, никакой немец не смог бы написать такую книгу, просиди он в каторге не четыре, а хоть сорок лет. � говорил ещё Саша, что плохо у нас понимают эту книгу, мало говорят о ней, неумело толкуют.

Он расспрашивал меня о разных подробностях сибирских лет Фёдора Михайловича, о разных деталях и детальках. � очень жалел, что арка крепостных Тобольских ворот с обеих сторон забрана сейчас решётками и нельзя под ней пройти, как сотни раз проходил когда-то каторжник Достоевский, таская для крепостных построек кирпич, или просто так — с работы и на работу.

С детства я привык к тому, что имя этого великого писателя ставят с именем моего города. Я тоже любил и люблю «Записки…», перечитывал их — для работы и для души — не раз. Но с того вечера (а затянулся он чуть ли не до утра) как-то по-другому смотрю я на всё это — на Тобольские ворота, теперь уже отреставрированные, красивые. На дом коменданта де Граве. На старое (самое старое в Омске из каменных) здание областного военкомата, в котором была в те времена гарнизонная гауптвахта и вокруг которой автор «Бедных людей» не раз разгребал сугробы.

Что ещё? Вот это, пожалуй, существенно. Пьеса, которую он вёз тогда, в конце 1971 года, Товстоногову и которую в эти считанные дни его остановки в Омске я успел-таки, хоть и «по диагонали», но прочитать, называлась в первом варианте «Валентина». �, на мой взгляд, если бы так и осталось, то было бы лучше, во всяком случае — точнее: ведь пьеса-то о ней, о Валентине. Но, как я понимаю, потом, пока «каша» с первой постановкой в БДТ варилась, широко пошли именно в том сезоне рощинские «Валентин и Валентина», и срочно, на ходу пришлось придумывать широко известное нынче, но, в общем-то безликое, название про Чулимск…

Саши давно нет… Не будет больше ничего из того, что могло бы быть. Никогда. � не будет его спокойного, неторопливого голоса, его узких монгольских глаз, его негромкой гитары. Его понимания Достоевского.

До сих пор храню старый номер иркутского альманаха «Ангара» с первой публикацией «Утиной охоты» (1970. — № 6). Вот и Сашина дарственная надпись: «…на добрую память, на дружбу. Старина, не забывай �ркутск. Ноябрь 1971».

Пьесу предваряет короткое, на страничку, предисловие Марка Сергеева — тогдашнего руководителя иркутских писателей. Но ни это предисловие с его обращениями к Гоголю и «лауреату Ленинской премии» Межелайтису, ни купюры в самом тексте пьесы не избавили М. Сергеева от партийной выволочки, а главного редактора «Ангары» Анатолия Шастина от увольнения. Правда, далеко не все тогда знали (сейчас-то об этом давно уже можно рассказать), что всё было обговорено и срежиссировано заранее: «Вы (то есть писательская организация и альманах) печатаете пьесу, а мы (то есть обком компартии) собираем потом бюро и снимаем редактора». Так всё и было сделано — разыграно, как по нотам, — вплоть до предварительного приискания: а) кандидатуры нового редактора и б) другого места работы А. Шастину. Полное тогда получилось взаимное удовлетворение: и «меры» приняты, и — главное — пьеса напечатана. Сидели же, чёрт побери, кое-где и в обкомах хорошие ребята!..

P.S. Как хорошо, что братья-журналёры иногда врут! �ли (выразимся поделикатней) не всегда проверяют полученную информацию перед тем, как её обнародовать.

Это я к тому, что слухи о закрытии Рижского театра русской драмы оказались слегка преувеличенными. А если уж поточнее, то реальные факты прямо противоположны тому, что утверждалось в теленовостях.

Прочитал в �нтернете интервью директора театра Эдуарда Цеховала (между прочим, бывшего омича), в котором он с восторгом рассказывает о том, что длившаяся долгих два года реконструкция здания театра завершена, стоила она огромную сумму — семнадцать миллионов латов (шестнадцать из них выделено по решению Рижской думы). Что коллектив, уставший мыкаться по чужим площадкам, возвращается в родное здание на улице Калькю. Что театр оснащён теперь новейшей театральной техникой, сменил мебель (в том числе и кресла в зрительном зале), убрал из первого этажа торгующие модным барахлом бутики… � т. д. и т. п. А рядом — снимки великолепных обновлённых интерьеров старинного театрального здания.

Как хорошо, что братья-журналёры… Впрочем, я повторяюсь…


Александр Лейфер