СВИДАНИЯ РАЗ В НЕДЕЛЮ. Рассказ
Илья РУДЯК
Адвокат Норман Бейли давно уже не занимался мелкими происшествиями. Подумывая — после операции на сердце — уйти отдыхать, он брался только за дела крупные, беспроигрышные, высокооплачиваемые. Но эта русская женщина, что просила секретаршу принять ее по поводу первой в ее жизни автомобильной “катастрофы”, как она выразилась, сразу привлекла его внимание.
И бледностью под красивыми синими глазами, и мягким голосом, и неправильной речью с акцентом. В молодости он изучал в Нортвестерне русский и кое-что помнил: «Зидираввствуйте!» «Доберой ночи», «До звидания», «На здровье», «Ошен приятно».
— Как ваз завут? — спросил он неожиданно.
Женщина растерялась, услышав к себе обращение высокого, с густой седой шевелюрой мужчины.
— Я Норман Бейли.
— Очень приятно. Меня зовут Полина, Поля.
— Полушко-поле. Знаете эту песню?
— Конечно, — ответила она и просияла.
— Идемте, и вы мне расскажете про вашу «катастрофу».
Он уже решил, что поможет ей.
— Сколько, как вы в Америке?
— Девять месяцев.
— Вы работаете?
— Да. Я присматриваю за старушкой.
И после паузы:
— В России я была хореографом.
— Вы танцевали?
— Да. А потом вела балет в школе.
— Что у вас за семья?
— Сын с невесткой и внучка.
— Бабушка — сказал он, ударяя на «у».
Она покраснела.
«Прекрасно, — подумал он, — а ведь ей лет 45, не больше».
— Вы живете вместе?
— Пока да.
— А что ваш муж?
— Он умер за три года до отъезда, — и слезы навернулись на глаза, — извините.
— Что вы, что вы, — это я должен просить извинения. Когда у вас суд?
Она протянула ему «тикет».
Он быстро прочел его и, вставая, сказал:
— Не волнуйтесь. Все будет в порядке.
Она поблагодарила и направилась к двери.
Он проводил ее внимательным взглядом. Она слегка споткнулась на высоких каблуках.
«Эти русские женщины довольно романтичны. А в этой такая симпатия и... тишина. Да, именно тишина».
Он давно уже не испытывал такого приятного чувства.
«Процесс» он выиграл легко и, как задумал еще раньше, повел ее отметить это событие в хороший ресторан. По дороге она пыталась вручить ему гонорар, но он предложил, что она расплатиться за ужин: «Вы не против?»
— О, что вы, с радостью.
В ресторане она просила, чтобы он заказывал самые дорогие блюда и очень сожалела, что тот отказался от коньяка.
— А если рюмочку водки? — все же допытывалась она.
— Вотка? Немножко — это окей!
С Полушко-Поле, как он ее прозвал, было легко. Правда, он знал случаи, когда русские женщины притворством, покладистостью, коварством облапошили нескольких знакомых в городе.
С каждой новой встречей Норман понимал, что Полушко-Поле — подарок судьбы.
Она была нетребовательной, ни разу не спросила о его семейных делах, была предупредительной и тактичной.
Он сам все ей расказал: жена Шарон, старше его на год, следовательно, ей шестьдесят два, они прожили примерную, богатую жизнь, у них трое детей и семеро внуков. Он не хотел бы никогда и ни за что огорчить своих близких. Если, так возможно, он будет счастлив один раз в неделю бывать с Полушкой-поле...
— «Фиалки по средам», — тихо промолвила она.
— Что это?
— Рассказ Анри Моруа.
— Не знаю. Не читал.
Когда Полушко-Поле перешла в отдельный апартмент, он предложил оплачивать его, если это останется в полном секрете.
— О, нет, нет, — запротестовала она, — я могу все сама.
Больше он не настаивал. Хотя при его богатстве, думал он, можно было бы себе позволить одарять ее пощедрее, чем он это делает.
Но и намного приятнее считать, что это по любви.
Когда они, как дети, плескались вместе под душем, а Полушко-Поле нежно целовала шов на груди Нормана, — он шептал ей: «Лублу тибя, Полушко-Поле, лублу».
...После смерти мужа, такой неожиданной, такой быстрой — они пришли с репетиции, он пошел к холодильнику за яблоком, надкусил его и стал медленно валиться на пол — она замкнулась в себе, ни с кем не встречалась.
А здесь, в Америке, найти человека близкого по духу — это как иголку в стоге сена. Хотелось крепкое плечо, защиты.
«Адвоката» — заулыбалась она самой себе.
Норман переживал с Полушкой-Поле вторую молодость.
В день ее рождения, он привез Полушко-Поле в автосалон.
— Давай выберем под цвет твоих глаз — синюю «Вольво».
Она зарделась и тихо промолвила: «Спасибо!».
— Вот эту, — и он показал на новую модель.
— А нельзя ли... поскромнее?
Он уже понимал ее с полуслова и согласился.
В одну из их «сред» после душа, ласк, любви он почувствовал себя неважно. И только два шарика нитроглицерина сняли боль. Это насторожило их.
В следующий раз он дал ей запечатанный конверт и сказал полушутя, полусерьезно: «Открыть только после моей смерти».
Она не раз собиралась его открыть, но считала это неэтичным.
Ей очень хотелось знать, что же там находится: неужели какое-то завещание, или еще банальнее — чек?
А лучше всего — если бы письмо начиналось бы со стихов:
... о, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней.
«— Кто это?
— Тютчев.
— Не знаю. Не читал».
Как-то Норман не пришел. Не позвонил.
Она ждала звонка на другой день. Встревожилась.
Осмелилась и позвонила в контору сама:
— Норман Бейли два дня как скончался, — ответила секретарша.
Полина присела в кресло с телефонной трубкой в руке.
Она не слышала беспрерывный зуммер.
Внутри все застыло.
И вдруг прорвался плач, неудержимый, по-русски жалостный.
Вспомнила про письмо. Вскрыла.
«Дорогая Полушко-Поле!
Я понял — это может случиться в любую минуту... Если бы я умер у Тебя в апартменте — это грозит полицией, допросами...
Ты — моя последняя любовь в жизни.
Я благодарен Тебе за все.
Р.S. Уже двадцать лет, как кроме книг по юриспруденции, газет и журналов ничего другого не читал.
Рассказ Моруа — восхитительный!»