АННА АГН�Ч

РђР РўРЈР 

От автора: один уважаемый критик принял этот рассказ за фантастику. К сожалению, это быль.

Кликуху мне во дворе дали обидную. Я был тощий и роста среднего, зато на турнике солнышко крутил и через перекладину сигал лучше всех. Так что Блохой меня прозвали от зависти.

Когда случилась та заварушка на атомной станции, я как раз восьмой класс оканчивал. Мать радиации боялась, заставляла дома сидеть, только разве я слушал? Ага, щас! Гонял в футбол целый день, и ничего мне не делалось. Радиация, она на слабых действует. А кто крепкий – тому по барабану. Естественный, так сказать, отбор.

Ну вот, реактор этот рванул весной, а где-то в начале лета подваливает ко мне Сопля. Тоже кликуха ничего, да? Ну, его как раз прозвали за дело – он дохлячий, соплёй перешибёшь, и вечно сморкается.

– Слышь, Блоха!

– За Блоху получишь, – спокойно отозвался я. Мы оба знали, я его не стану бить.

– Радиации не боишься? Поехали с нами на станцию! Там барахла завались, никому не нужно, хапай сколько хочешь.

Я сразу согласился. Давно хотел посмотреть рыжий лес, брошенный город и тараканов величиной с мышь. Сопля сказал, на машине поедем, на жигулях, его брат разведал дорогу в обход патрулей. А я и не знал, что у него есть старший брат. � про патрули как-то не думал.

Ночью раз пять вскакивал, боялся опоздать. �з дому на цыпочках вышел, чтобы мать вопросов не задавала. Было рано, машины улицы поливали, к бессарабскому рынку шли бабы с корзинами. Мы ждали брата Сопли на углу: трое ребят с нашего двора и один с чужого. А ещё один не пришёл – струсил. �ли проспал.

Классно ехать в машине! Сидишь на мягком, в окно смотришь, с пацанами болтаешь. На Соплю словесный понос напал. Меня вон как подначивал, а сам мандражирует. Брат его всю дорогу молчал, не сказал даже, как его зовут.

Ехали по шоссе, потом через луг напрямки, по краю болота, мимо рыжего леса. Я думал, рыжий лес – это вроде как осенью, но там стояли тёмно-рыжие мёртвые сосны, осенью так не бывает. Народ аж притих в машине, а брат Сопли сказал закрыть окна. В брошенный город он въезжать не стал, оставил жигули в кустах и повёл нас к крайней шестнадцатиэтажке. На лестнице дал инструктаж:

– В квартиры входить по двое, брать только ценное: портативные телевизоры, приёмники, часы, кожаные куртки. Поймают – обо мне ни слова, а то найду потом – и мало не покажется. Понятно?

А чего ж тут непонятного?

В нижних этажах двери оказались взломаны, стояли прикрытыми или вообще настежь, но чем выше мы поднимались, тем больше попадалось целых. Брат Сопли поддевал их загнутым ломиком, вроде гвоздодёра, двери трещали и открывалась. Косо торчали зубья замков. Нам с ещё одним парнем, по кличке Вареник, досталась трёхкомнатная квартира на седьмом этаже. Телевизор там был здоровенный, не утащишь. В серванте лежали шоколадные конфеты. Мы съели штуки по три, и я коробку взял с собой. Холодильник не открывал: брат Сопли предупредил, будет вонять – тут в прошлом месяце отключили электричество.

Было интересно ходить по квартире, смотреть, как жили люди, фотографии всякие на стенах, книжки. Я снял с полки трёхтомник Монтеня – у нас точно такой дома, мать за него треть зарплаты отдала, на половину велосипеда хватило бы. Сунул книги за пазуху: два тома удобно легли по бокам, а третий уместился на животе. Вареник взял шубу и две бутылки коньяка, а я ещё бинокль и магнитофон, и мы почапали потихоньку вниз.

На каждом этаже я заходил в квартиры, смотрел, что и как. Воображал, будто я тут жил. �ли будто прошло сто лет, все умерли давно, а вещи остались. Странно было. Как под водой в каютах затонувшего корабля.

Варенику надоело таскаться за мной, он ждал на лестнице, постелив под зад шубу, а я не мог остановиться, всё ходил и ходил. � чем больше смотрел, тем тоскливей становилось. Будто здесь музей мёртвой цивилизации, или не музей, а раскопки, вроде Помпей. Я в Помпеях не бывал, но думаю, там всё так же.

Таракана не попалось ни одного – ни величиною с мышь, ни обыкновенного. Может, они одичали и прячутся от людей?

В одной квартире, взломанной ещё до нас, пахло дымом. На кухонном столе закопчённый чайник, обкусанный сухарь, кружка с чаем и открытая книга. Я прочёл: «Краем глаза он видел лицо Артура, точёный его профиль, чистую кожу щеки и решительно поджатые губы под тончайшими усиками». А, помню, про сталкеров. Хорошая книжка. Видно, пацан какой-нибудь оставил.

Протарахтел за окном вертолёт. Чай в кружке задрожал, пошёл кругами. Что-то с этим чаем не так… почему он не высох? Потрогал кружку – а она тёплая. Так, уже интересно. Огляделся. На полу железный лист и сверху перевёрнутый котелок. Поднёс ладонь – от котелка жар, здесь недавно жгли огонь. Я позвал, сначала тихо, потом громче:

– Эй, кто здесь?

Заглянул во все комнаты, в кладовки, вышел на балкон. Вот там-то, на балконе, я его и нашёл. Он сидел в углу, прикрывшись тряпьём. Я поднял край одеяла и увидел глаз.

– Ты чего здесь?

– А ты чего? – у него был сиплый голос.

– С кем в казаки-разбойники играешь? Прячешься от кого?

– От патруля. � от этих, как их, мародёров.

– Вылезай. Я не патруль и не мародёр.

На вид он был младше меня, хоть и на полголовы выше. Тощий, хлипкий глист-переросток. Серые круги вокруг глаз, будто пеплом намазано, губы в трещинах – запёкшихся и свежих. Нестриженый, немытый, зачуханный. Я спросил:

– Конфет хочешь?

Он кивнул и сглотнул слюну. Я поставил коробку на стол, снял крышку. Он запихнул в рот сразу несколько штук, поперхнулся, закашлялся, я похлопал его по спине. Конечно, он же голодный, не может попасть в запертые квартиры, ему не по силам выломать дверь. А там, где двери открыты, уже мало чего осталось. Я спросил:

– Ты давно здесь? Где твой дом?

– Нигде. Нет у меня никого, я один.

– Здесь нельзя жить.

– Можно. Вон по той улице автобусы ходят утром и вечером. Много, я считал, я каждый день считаю. � сегодня считал. Только забыл, сколько их было.

Я представил, как он тут сидит, смотрит в окно, считает автобусы. Мне стало ещё тоскливей. Я спросил:

– Как тебя зовут?

Он подумал и сказал, чтобы я его звал Артуром. Ну, Артур так Артур, мне-то что. Хотелось что-нибудь сделать для него, но я не знал что.

– А у меня кличка смешная – Блоха, – сказал я. Он даже не улыбнулся, кивнул и всё. Я добавил: – Мы много квартир вскрыли сегодня. Там есть жрачка. Только в холодильники не лазь.

Он снова кивнул. Достал из шкафчика коньяк и вторую кружку, плеснул на дно, налил заварки и мутной воды из чайника. У него дрожали руки. Губы тоже дрожали.

Я хотел спросить, где он берёт воду, но не спросил, а то б он подумал, что я боюсь пить его чай. Он молчал, но мне казалось, я его понимаю без слов. Понимаю так, как никого не понимал в жизни. � плевать, что я не знаю, как он тут очутился, от кого сбежал и как его по-настоящему зовут. Между нами возникло то самое солдатское братство, о котором я читал в книгах. За короткое чаепитие он стал мне другом. �ли даже братом, которого у меня никогда не было.

– Поехали со мной в город, – сказал я.

Он помотал головой. Я принёс из комнаты карандаш, взял книгу про сталкеров, написал телефон вверху на странице и сказал, чтобы он мне звонил. Артур прислонился к балконной двери и молча смотрел, как я ухожу.

– Я вернусь, – сказал я, и он улыбнулся, впервые за всё время. Ему было больно улыбаться, губы же в трещинах. Я прикрыл дверь и запомнил номер квартиры: тридцать семь.

Пока я шлялся и пил чай, ребята натаскали добычи, целую кучу барахла сложили на первом этаже. Мы вчетвером быстренько всё отнесли к машине. Брат Сопли утрамбовал багажник, накидал вещей нам под ноги. Увидел моего Монтеня за пазухой, спросил, что это. Я показал книги, он отстал. Остановил жигули за квартал от нашего двора, сказал, что поедет снова через неделю. Пожал каждому руку и дал по три рубля. Чужой парень стал возмущаться, ему показалось мало. А по-моему, всё честно и справедливо – нас покатали, мы расплатились барахлом. А три рубля вроде как премия.

Я сразу поехал на книжный базар. Это только называется базаром, на самом деле дорожка в парке, там ни прилавков, ничего, только ходят туда-сюда покупатели и продавцы. Мать иногда таскает меня за книгами по выходным. Встал с краю, держу своего Монтеня. Мужик один подвалил:

– О, – говорит, – давно ищу!

Мы сторговались, он полез в сумку – я думал, за деньгами, оказалось – нет. Достал штуковину: такая медная трубка, от неё два проводка к прибору, похожему на тестер для электричества. Включил прибор, поднёс трубку к Монтеню.

– Так, парень… откуда эти книги?

– Не знаю. Мне приятель дал, просил продать.

– Давай сюда.

Я сдуру отдал ему все три тома. Он схватил меня за руку, зажал, как автобусной дверью, и повёл к выходу из парка. По дороге бросил книги в урну, небрежно и незаметно, будто каждый день дефицитные трёхтомники выкидывал. Я дёрнулся, он крепче сжал клешню и спросил:

– Где ты живёшь? Надо быстро в душ.

– Нигде не живу. У меня нет никого, я один, – сказал я, точно так же, как сегодня утром говорил Артур.

� мужик мне поверил – так же, как я сходу поверил Артуру. Хватка клешни стала мягче. Он сказал:

– Тогда поехали ко мне.

Мы подождали автобуса, но мужик быстро потерял терпение и потащился пешком. Руку не отпускал, знал: чуть что, я сбегу. Как пришли, сразу запихнул меня в ванную, сам тоже впёрся, поводил по мне трубкой, присвистнул.

– Эк тебя угораздило. Раздевайся, скидывай всё сюда на газеты. Лезь под душ, давай, давай! Мылом голову три как следует, мылом. Говоришь, приятель книги дал? Эх, пороть тебя некому.

Он достал из грязного белья наволочку, набил моими шмотками, завязал и унёс. Хлопнула дверь квартиры. Вот гад, на мусорник потащил! Можно же было постирать.

После душа он снова померил меня.

– До половины шкалы – это ничего, это не смертельно. А если стрелка сюда заходит, уже плохо. Знаешь, сколько я на твоих кедах намерил? Не знаешь? Вот и я не знаю – радиометр зашкаливал.

Мне стало смешно. Он тоже посмеялся и сказал, что грязная одежда – это полбеды. Главное, чем я там надышался. Это как рулетка: может, хапанул жуткую гадость, а может, и нет.

Потом я в его трениках, тапках и свитере пил молоко за кухонным столом, а мужик сидел напротив и подливал. Говорил, что молоко выводит радиацию. После четвёртого стакана я чуть не вырвал всё обратно, и он отстал. Ненадолго, правда.

Мне понравился этот мужик: весь такой деловой, спокойный, несуетливый. Он рассказал, как на Дальнем Востоке играл в футбол за сборную округа, на воротах стоял. Слушать было интересно, но сам я молчал. Не хотел ничего сочинять, не было сил, длинный вышел день. Хороший мужик. Даже жаль, что я ему наврал.

Ну и денёк… Утром встретил парня, и он стал мне как брат, которого у меня никогда не было. Сейчас сижу с мужиком – и он мне как батя, которого у меня давно нет.

Спал я на раскладушке. Ночью бегал в туалет, здоровский понос напал со всех этих стаканов молока. Мужик каждый раз тоже вскакивал, заставлял пить воду, спрашивал, не тошнит ли, нет ли рвоты. Ничего меня не тошнило, вот прицепился. Шевельнуться нельзя, чтобы этот не услышал – тут сматываться надо, а как смоешься в таких условиях? Да ещё и понос.

Под утро стало легче. Только уснул, мужик будит, молоко тычет. Ну, в этот раз я не пил, разревелся, как маленький. Он сделал яичницу, но я не хотел ничего. Спать хотел, это да. Он сказал, сонливость – это плохо, поедем сейчас к врачу, к его знакомому, делать анализ крови. Через десять минут и поедем, он только побреется. Когда в ванной зашумела вода, я взял со стола радиометр и почесал домой, как был: в чужих тапках, свитере и трениках.

А чё, всё честно и справедливо – он у меня Монтеня оттяпал, я у него радиометр.

Мать, конечно, не ложилась, ждала. Мне снова жуть как не хотелось врать и выкручиваться. Сказал, что устал, и это было правдой.

Сначала я выспался, потом мы с матерью мерили радиацию. Я сказал, что прибор мне дали на неделю. В квартире всё оказалось нормально, только коврик в прихожей так себе, да ещё дверь около замка и те места, где много руками лапают. Мать всё вымыла, стало лучше. Попробовала коврик отстирать, но его пришлось выбросить.

В субботу шёл дождь. Брат Сопли опаздывал, я уже думал, что не приедет, еле дождался его синих жигулей. А Сопля остался дома, он кашлял, как паровоз, и вообще скис, боялся, в машине его укачает.

В рюкзаке я тащил пять бутылок чистой воды из-под крана, кой-какую жрачку и коробку конфет, у матери из серванта стащил. Да, и ещё радиометр. Хотел в машине втихую включать и мерить, но ничего не вышло: на ходу стрелку мотало, не поймёшь, что показывает.

В этот раз брат Сопли повёл нас в другой дом, на соседней улице. Я приотстал и рванул за угол к Артуру. На балконе его не было, в кухне тоже. Чайник стоял пустой и холодный, на столе пыль. Я нашёл Артура в комнате на кровати, даже не сразу заметил, думал, одеяло валяется. Губы у него потрескались ещё сильнее, дышал он быстро, с присвистом. Не улыбался, не отвечал, не глянул на конфеты.

Я выбежал на улицу – никого. Заскочил в телефонную будку – не работает, в трубке мёртвая тишина. В другой будке та же история. Побежал к улице, где вроде бы ходят автобусы. Увидел самосвал, замахал руками. Там один военный был за рулём, больше никого, это мне повезло. Водитель открыл дверь и сквозь шум мотора кричал, чтобы я сел в кабину. А я раз пять прокричал ему адрес и что там, по этому адресу, умирает человек. � что я никуда не поеду, а буду ждать в квартире, вот по этому адресу. Водитель выругался, хлопнул дверью и уехал. Я был уверен, он сделает, что нужно, не забудет. У него было такое лицо, немного похожее на того мужика. Ну, у кого я радиометр спёр.

Я вернулся, сел возле Артура, взял его за руку. Он что-то бормотал, какие-то цифры. Наконец на лестнице затопали, а то я уже собрался по новой за кем-нибудь бежать. Я выскочил на балкон, закопался в тряпки и только тогда сообразил: меня же тут запросто найдут, как я нашёл Артура. Но никто никого не искал. Когда стало тихо, я почапал вниз по лестнице – и вдруг сообразил, что за цифры твердил Артур. Это был мой номер телефона.

Все наши уже сидели в машине. Брат Сопли меня чуть не побил, злился жутко, ругался всю дорогу. Высадил нас на окраине у остановки автобуса и напомнил ещё раз: кто на него стукнет, он того найдёт, и мало не покажется. С тех пор я его не видел. Сопля тоже исчез, во дворе говорили, лежит в больнице. Мой радиометр остался в брошенном городе вместе с рюкзаком. До сих пор там, если никто не спёр.

Я был уверен, Артур жив. Просто не могло такого быть, чтобы его не стало. Об одном я жалел, что не сообразил дать ему попить, у меня же была вода. Он, наверное, хотел пить.

Артур позвонил через полгода. Ух, как я обрадовался! Записал адрес, примчался сразу. Когда он открыл дверь, я чуть не разревелся. Он был уже не таким худым, трещины на губах зажили, лицо стало нормального человеческого цвета. Башку ему остригли под ноль, сильно торчали уши.

Я поставил на стол конфеты, снял крышку. Он взял одну, надкусил, положил обратно в коробку. Налил нам по стакану чая. Я снова чуть не заревел, потому что руки у него не дрожали.

Мы сидели на кухне, там везде было много деревянных мисок, разрисованных красно-золотыми узорами. На стене висел календарь с белым медведем. Первая радость от встречи прошла, я не знал, о чём говорить.

– Книжку дочитал? – спросил я. – Ту, про сталкера. Про счастье для всех даром?

Артур подумал и сказал, что счастья для всех не бывает. Белый медведь недовольно смотрел со стены маленькими чёрными глазами. Я допил чай, посидел ещё немного и ушёл.

Больше Артур не звонил. Это ничего, что мы не стали друзьями. Главное, я не ошибся в нём, он такой, как я, – сильный. Нас радиация не берёт – и вообще никакая холера. У меня пацаны растут, двое, жена над ними трясётся, а я знаю: ничего им не сделается. Крепкие ребята, моя порода.

А вот Сопля, он так и не вышел из больницы. Родителям врачиха сказала – умер от воспаления лёгких. На похоронах куча народу была, а брат его не пришёл. Ну, я тогда никого о нём и не расспрашивал. Это уже потом, после армии, я стал его по-настоящему искать: к родичам ездил, у соседей выпытывал. Нет, не помнил никто, чтобы у Сопли был такой брат – ни родной, ни двоюродный. Но я его харю отлично запомнил, и рано или поздно я его найду.

Слышишь, ублюдок? Я тебя найду. Если ты не сдох ещё, сиди и дрожи, потому что я тебя найду – и мало тебе не покажется.


Авария на Чернобыльской АЭС произошла 26 апреля 1986 года.


Публикация рассказа подготовлена Семёном Каминским.