ОБЫКНОВЕННАЯ �СТОР�Я. Рассказ

Автор Борис Юдин


Солнце поднялось над лесом. Коров уже напоили, и они стояли с довольными мордами, жуя жвачку и роняя длинные струйки вязкой слюны.

— Пора снедать, Серёжа, — сказала тётушка. Уселась на взгорочке и расстелила белый платок. На платок выложила ломти хлеба и сала, яйца, сваренные вкрутую, крупную соль в спичечном коробке, два огурца и литровую бутылку с молоком.

Другую, полулитровую, протянула Серёже:

— Сбегай-ка, племянничек, вон туда под ёлку, набери водички из родничка.

Серёжа, мальчик лет двенадцати, в подпасках был впервые и очень этим гордился.

— Вот приеду домой, расскажу в школе — не поверят, — думал он, направляясь к роднику.

Его каждое лето отправляли к тётушке в эту деревеньку, потерявшуюся в лесах, чтобы был и на природе, и под присмотром.

— Тётя! — спросил Серёжа, — А почему возле родника иконка стоит?

— А там, племянничек, когда-то церковь была, — тётя положила на хлеб ломоть сала и протянула его Серёже. — Сама я эту церковь не видела, а люди говорили. Когда красные власть захватили, то стали церкви крушить. Вот и этой черёд пришёл. Понаехали, а церковь под землю ушла. Только родник на этом месте остался. Видишь, как Бог-то распорядился.

— Бога, тётя, нет, — засмеялся Серёжа. — Это уже доказано. � спутник летает…

— Слышала, — согласилась тётушка. — Люди рассказывали. Полететь-то он полетел, а вот вернулся или нет — никто не знает.

Серёжа сало не любил, но сегодня набегался, нагулял аппетит, и еда показалась особенно вкусной.

— А вон там у опушки — видишь балочку? — продолжала тётя. — Там наших евреев постреляли. Люди говорили, что три дня земля стонала.

— Немцы? — спросил Серёжа, разлущивая яйцо.

— Какие немцы? — вздохнула тётя. — Немцев у нас в глаза не видывали. Что им тут в лесу делать? Наши полицаи и постреляли.

— Вот что этой паразитке надо? — оторвался Серёжа от бутылки с молоком и показал на тёлку, которая не давала покоя соседкам. То толкала подруг в бок безрогой головой, а то и прыгала на них.

— Это Надькина телушка, — сказала тётя. — Любовь у неё проснулась. Надо будет Надьке сказать.

«Вот было бы здорово, — подумал Серёжа, — Если бы Митрохина так вот на мальчишках каталась».

Это он подумал, а вслух спросил:

— Тётя! А у тебя любовь была?

— А как же? Конечно. Как же без любви?

Тётя начала укладывать остатки еды в сумку. Серёжа впервые увидел, что её пальцы плохо гнутся, и вспомнил, что тётушка не умеет ни читать, ни писать.

— Меня за моего Петьку рано отдали. Семнадцати не было. Перед самой войной его в армию забрали, а нашему Толиньке уже пятый годок пошёл. Ну, началась война. Немцы... Все сначала думали, что колхозы отменят. А потом старосту назначили, мужики кто в лес ушёл, кто в полицаи. А нам с Семёновной сказали, что Петьку нашего видели в Витебске в плену. Ну, я взяла Толеньку и побежала в Витебск.

— Это за шестьдесят километров пешком? — удивился Серёжа.

— А такси, племянничек ты мой, нам не дали. Прибежала я в Витебск, стала людей спрашивать. А нас с Толинькой арестовали и тоже в лагерь. Только для гражданских.

Тётушка замолчала, сняла платок с головы и стала приводить в порядок седые волосы.

— А дальше? — спросил Серёжа, наблюдая, как единственный в стаде козёл Борька наводит порядок. � коровы ему подчинялись.

— А дальше — Божья милость. Присмотрел меня один немец из охраны. Людвигом звали. Он и пристроил меня в ихнюю столовую мыть-убирать. Мне за это разрешали картофельные очистки брать. Тут мы с Толькой и ожили. А то было совсем плохо. А Толик вечерами для немцев плясал. Этот Людвиг на губной гармошке играл, а Толик — вприсядку. Немцам и потеха. Хлеба давали.

— А потом? — спросил Серёжа.

Он выковырял прутиком из засохшей коровьей лепёхи жука-навозника и с интересом смотрел, как у жука по пузу ползают белые вши.

— А потом этот Людвиг вывел нас с Толинькой за ворота, дал хлеба и велел бежать. Мы и побежали. А потом люди сказали, что остальных в лагере поубивали всех.

— � Людвиг этот, наверное, убивал тоже?

— Может быть, и убивал, — поджала тётушка губы. — Сама не видела, но может быть.

— А потом как? — не унимался Серёжа.

— А потом… Потом прибежали мы с Толиком. Деревню всю разбомбили. Семёновне люди помогли земляночку вырыть. Так и жили. А потом стали мы с Семёновной ходить на минные поля и солдатиков раздевать. Это за Слободой там, где сейчас льняное поле. Слободские сами ходить боялись, а мы с Семёновной придумали. Бочку железную набили камнями и толкаем перед собой жердями. Правда, ни разу на мину не попадали.

— А не противно было покойников?..

— Жить-то, племянничек надо было. Вот и рассуди. А там и сапоги хорошие были, и шинелки. У немцев и часы попадались. Мы с Семёновной вещички вымоем, вычистим — и в Сураж на толкучку. Так вот и зажились.

— А любовь как же?

— Вот так и любовь. Какая ни есть, а была.

Тётушка повязала платок и поднялась.

— Вставай, Серёжинька. Погоним к деревне поближе.

— Сейчас, тетенька, сейчас, — крикнул Серёжа. Потом поймал большого овода, вставил ему соломинку в зад и отпустил на волю.

— Живучий, сволочь, — сказал Серёжа, глядя, как овод, вихляясь, летит к опушке. — Надо было сразу убить, чтоб не мучился.


Публикация подготовлена Семёном Каминским.