ЗАРИСОВКИ УХОДЯЩЕЙ НАТУРЫ, ИЛИ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПЛАВАНЬЕ В ПРЕДЕЛАХ МАЛОГО КАБОТАЖА
(ГРЕТА ИОНКИС. УТРАЧЕННЫЙ ВОЗДУХ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. «АЛЕТЕЙЯ», 2014)
Есть книги, обречённые занять особое место на книжной полке домашней библиотеки. Причин для трепетного отношения к каждой из них предостаточно. Сегодня я хотел бы рассказать о книге, занявшей особое место у меня на полке. Она – предмет моей гордости, причина самоедства и творческого непокоя.
Несколько лет назад я задумался о том, что мой провинциальный родной город, скромная столица небольшой республики, даже будучи губернским центром в свои лучшие годы не достигавшая славы своей южной соседки Одессы, тоже имеет право если не на увековечение, то, по крайней мере, на заинтересованный, благодарный и проникнутый симпатией рассказ. Мыслью этой я поделился с преподававшей мне некогда историю зарубежной литературы Г.Е.Ионкис, с которой судьба нас развела, но не разъединила.
«Есть время разбрасывать камни, и есть время их собирать», есть время делиться своими идеями и время их воплощать. Идею написать о дарившем блаженство, а затем исчезнувшем особенном воздухе Кишинёва реализовала профессор, доктор филологии Грета Ионкис, четверть века руководившая кафедрой русской и зарубежной литературы Кишинёвского пединститута, которую она создала и формировала с 1969 года.
Есть мало книг, чьё рождение ты имеешь возможность наблюдать воочию. Я – свидетель тому, как эта книга создавалась. Дело продвигалось рывками три года, подчас мучительно, отметались варианты, перепроверялись факты. И её выход я приветствую как появление моей собствененой книги. Она – живое напоминание каждому, в чьём сердце стучит пепел ушедшего Кишинёва, оставшегося только в нашей памяти, что наш город достоин воспоминаний. Возможно, книга Греты Ионкис откроет ряд, подтолкнёт других писать о Кишинёве и его обитателях.
В небольшом по объёму (332 стр.) тексте – 30 глав с Прелюдией и Заключением, не считая Интерлюдии и двух Приложений, где публицистический дар автора проявился особенно полно. И всё же главным поводом к разговору, уподобляющемуся то спокойному равнинному течению реки, то кипящему горному потоку, на протяжении всей книги остаётся Кишинёв. Он – главный герой книги.
Эта книга – не исследование, признаётся Г.Ионкис, это «собранье пёстрых глав», разнородных, разномастных, как сами обитатели ушедшего Кишинёва. Тут есть и исторические очерки, и литературоведческий опус, бытовые зарисовки нижнего города, размышления, беллетристика соседствует с публицистикой. Отсюда, из сухопутного города, автор совершает путешествия-экскурсы во времени и пространстве, но всё это «свободное плаванье в пределах малого каботажа». Порт приписки остаётся тем же.
Молодой Пушкин не столько прославил, сколько ославил Кишинёв в своём шутливом «Послании Вигелю», предсказав городу, который в ту пору больше напоминал восточное местечко, судьбу приснопамятного Содома: «Проклятый город Кишинёв, тебя язык бранить устанет, когда-нибудь на грешный кров твоих запачканных домов небесный гром, конечно, грянет – и не найдут твоих следов». «Наше всё» был выслан в Бессарабию в 1821 году. Пушкину не дано было знать, что, начиная с 1880-х годов, Кишинёв станет превращаться в европейский город усилиями градоначальника Карла Шмидта и архитектора Александра Бернардацци, о чём расскажет автор книги «Утраченный воздух».
Во времена Пушкина русский язык ещё не вошёл в обиход, в офицерской дворянской среде поэт общался на французском. Русский язык распространяется по мере расширения города, с прибытием российских чиновников, с усилением имперского административного ресурса, с активизацией торгово-экономических связей. Ведь Кишинёв и Бессарабия лишь в 1812 году после подписания Бухарестского мирного договора между Россией и Османской Портой отошли к России. «Еврейско-русского воздуха» здесь при Пушкине ещё и не могло быть. Но, как справедливо отмечает Г.Ионкис, именно офицеры, участвовавшие в войне с Наполеоном, «дети 1812 года», многие из которых станут декабристами, и сам Пушкин заложили основы русской составляющей особенного кишинёвского воздуха. Русификация края в ХIХ столетии означала не подавление национальной культуры, а её развитие путём включения в русло европейской (!) христианской цивилизации. К слову, Бессарабия не была исключением, о таком же подходе пишет О.Мандельштам в своём эссе «Кое-что о грузинском искусстве».
В середине ХIХ века в Кишинёве появляются, помимо Собора и церквей, школы, еврейская больница (самая старая), училища, очаги культуры. Расцветом своим, как было сказано, город обязан обрусевшему немцу Карлу Шмидту, 26 лет вплоть до погрома 1903 года служившему его градоначальником, и архитектору Бернардацци. При них возникли многочисленные мастерские, фабрики, банки, больницы, гостиницы, школы и училища, были вымощены дороги, появились водопровод, уличные фонари, конка, железная дорога связала город с другими центрами, что способствовало развитию торговли (двигателя прогресса). Вот тогда-то и сложился «особенный еврейско-русский воздух», о котором написал Кнут. А почему не русско-молдавско-еврейский? Статистика всё объясняет: в 1897 году в Кишинёве проживало 19 тысяч молдаван, 29 тысяч русских, 50 тысяч евреев и представителей других национальностей: армян, поляков, немцев, греков, болгар и украинцев. Итак, на рубеже веков две этнические группы преобладали в Кишинёве, отсюда – «особенный еврейско-русский воздух», к ним примкнули просвещённые молдаване (в ту пору их было немного) и представители других народов.
Кишинёв с самого начала своей истории стал перекрёстком, на котором пересекались судьбы разноязыких людей, представителей многих конфессий. «Смешение племён и наречий отразилось в названиях улочек, переулочков и тупичков Кишинёва, долго хранившего облик азиатского местечка». А ведь когда-то были в городе и Греческая с Сербской, Грузинская с Еврейской, Азиатская с Турецкой, Караимская с Сирийской улицы, Немецкий, Казачий и Молдавский переулки, христианское, еврейское, армянское, немецкое, польское кладбища...
И когда мы читаем неоконченный роман нашего экс-земляка, рано ушедшего, Алика Гольдмана «Проклятый город Кишинёв», нам понятно, что образ бессарабской красавицы на его страницах запечатлел этот причудливый симбиоз: «Естественно, она была хороша ... особенной бессарабской быстровянущей и при этом никогда не исчезающей напрочь красотой, а как материя, переходящей из одного вида в другой... Столетия греха бессарабского провели эту удачную селекцию, и разбавилась молдаванская смуглость липованским молоком и румянцем (липоване – старообрядцы, переселившиеся на окраину Российского государства после реформы Никона), и прекрасные римские носы закрепились на плавном и правильном русском овале, и заиграл под кожей ленивый и тонкий украинский жирок. А иногда – особый подарок – не от француза ли колониста вместе с лозой, так славно у нас принявшейся? – маленькая ступня, икры начинающей балерины, не перекачанные ещё... Похоже, что и без моего богобоязненного предка не обошлось здесь...
Строки уехавшего из румынского Кишинёва в Париж в 1921 году Довида Кнута об «особенном еврейско-русском воздухе» долгое время оставались одними из самых крылатых в поэзии Русского Зарубежья. Георгий Адамович по поводу них сказал: «Кто не знает его, этого воздуха, одесского, гомельского или житомирского, этой «атмосферы» романов Юшкевича или бесчисленных историй и анекдотов, с их юмором и с их горечью, с терпким привкусом быта, полуоседлого, полубродяжнического. Действительно, „особенный“ воздух. Он русский в такой же мере, как и еврейский. Нигде, кроме России, его не было».
Кишинёвец Александр Олешко, актёр и телеведущий, на мой вопрос, какую книгу он бы хотел прочитать о родном городе, ответил: «Атмосферную». А ведь именно атмосфере – «особенному еврейско-русскому воздуху», которым дышали жители и гости Кишинёва, начиная с 1880-х года, посвящена книга Греты Ионкис. Её повело в дорогу желание узнать, когда и как сформировалась особенная атмосфера Кишинёва, когда, почему и как она разряжалась, истаивала, пока не исчезла...
В двух эпиграфах автор выразил масштабность своей смысловой конструкции. Первый из Довида Кнута: «Особенный еврейско-русский воздух... Блажен, кто им когда-нибудь дышал» и второй из Евтушенко: «Страна, потерявшая воздух особенный, становится просто огромной колдобиной». Между ними – насыщенное событиями время. Исторический фон – четыре периода в истории Кишинёва: немногим более столетия, начиная с 1812 года, когда Бессарабия находилась под юрисдикцией царской России; почти четверть века, начиная с 1918 года, – под властью Румынии; длительный советский период, когда Кишинёв был восстановлен из пепла и пережил экономический и культурный расцвет (при этом автор не забыл послевоенный голодомор, массовые высылки и репрессии, антиеврейские гонения); более чем двадцатилетний период независимости, обернувшийся попыткой гражданской войны, разорением народного хозяйства, отмеченный взрывом национализма и прорумынских настроений.
В 1970-е годы начался массовый выезд молдавских евреев, а в начале 90-х годов «русофоны» (так называют в республике русскоязычных) начали паковать чемоданы, побуждаемые настойчивым слоганом: «Чемодан-вокзал-Россия».
Вероятно, кто-то в будущем пожелает осмыслить и это время, когда эйфория местной творческой элиты, взявшей власть в городе и республике, сменилась растерянностью от неспособности рационально воспользоваться ею, когда начались экономические трудности, вызванные распадом прежних налаженных связей, когда встали заводы, лишившись сырьевой базы и госзаказов, а стало быть, финансирования, когда лишённые работы и заработка люди или стали искать их на стороне, покидая детей и стариков, или, пытаясь распродать что-то из вещей, превратили улицы в барахолки. Новая власть стала компенсировать крах экономики идеологической ажитацией: бесконечные митинги с популистскими лозунгами и массовые шествия под румынскими флагами, праздники латинского алфавита, вакханалия переименований, борьба с памятниками советского периода и установка новых... Схватки сторонников румынизации и защитников молдавской идентичности и государственности. Когда-нибудь и об этом напишут. Грета Ионкис этой болезненной темы коснулась в Приложении, которое озаглавила «Метаморфозы Кишинёва»; упомянула и о «синдроме Миорицы», ссылаясь на работы современных молдавских учёных.
Местами книга приобретает остро полемический характер, когда автор спорит, порой яростно, с политиками новой национальной волны, создателями собственного мифа, искажающего историю Молдовы и Кишинёва, в которой не только не отводится места экономическому и культурному вкладу евреев и русскоязычного населения, именуемого ныне «оккупантами», но отрицается многовековое этническое самосознание и чувство государственности самих молдаван, объявленных отныне румынами. В то же время в книге звучит голос неравнодушного человека, имеющего свой, хорошо аргументированный взгляд на прошлое, настоящее города и страны, испытывающего печаль, а порой возмущение от того, что происходит сегодня в республике, руководство которой решило, что подниматься с колен стоит за счёт очернения влияния России и пристрастного толкования фактов истории. В этом смысле «Утраченный воздух» – книга, предостерегающая от опасностей короткой и слишком избирательной памяти.
Алик Гольдман в своём романе о Кишинёве писал: «... как бы мне не тыкали в нос примеры из классики, я всё равно буду свято верить в то, что «хэппи энд» изобрели в Кишинёве. У нас коллективная любовь к нему уж больно ярко выражена... Просто сердце болит, до чего мы в Кишинёве любим этот «хэппи энд»...».
Книга «Утраченный воздух» заканчивается на грустной ноте: особенный воздух Кишинёва исчез, истаял вместе с дышавшими им людьми. Автор выражает надежду, что «Молдова переживёт очередную лихую годину, не станет бессарабской Атлантидой, сохранит независимость и вернётся на путь процветания».
У меня же сохраняется вера, что ещё вернутся лучшие времена Кишинёва, построенного людьми разных национальностей, оставивших после себя зримую память о том, как «мыслящее тело способно преобразить улицу и страну» (О.Мандельштам). Вернутся Кишинёву его неспешность и умиротворённость, его доверительность, его зажиточность и приятный глазу, хоть и немного провинциальный, лоск. И судьбу его будут решать умные и всей душой его любящие градоначальники и архитекторы. В какой жизни, вы спросите меня, всё это произойдёт? Бог весть. «Просто сердце болит, до чего мы в Кишинёве любим «хэппи энд»!
Игорь Аленин, кандидат филологических наук
Москва