ПАМЯТ� ЕФ�МА ЧЕПОВЕЦКОГО

Шестого августа 2014 года ушел из жизни Ефим Петрович Чеповецкий. Всего три дня не дожил он до своего 95-летия. Кончина этого талантливого человека – огромная утрата не только для Литературной студии, которую он создал и которой руководил более 18 лет. Это огромная утрата для всей русскоязычной общины Чикаго и для всех людей в мире, которые на русском или украинском языках читали его книги своим детям, а сейчас читают своим внукам.

Ефим Петровия Чеповецкий родился 9 августа 1919 года в городе Киеве. В литературу он вошёл в пятидесятых годах прошлого столетия и очень скоро стал известен широкому кругу читателей. Диапазон его творчества разнообразен: рассказы, фельетоны, стихотворения, басни, пьесы, эстрадные интермедии, притчи, сказки для детей и взрослых. В соавторстве с известными режиссёрами и актёрами им созданы мультфильмы, популярные и сегодня.

Е.П.Чеповецкий был автором более тридцати книг, ряда либретто для музыкальных комедий, многих сборников стихов, сказок и пьес для детей и юношества. Он был удостоен почётного звания Заслуженный деятель искусств.

Ефим Петрович окончил Педагогический институт, а затем, будучи уже автором ряда книг, – Литературный, где его учителями были Самуил Яковлевич Маршак, Лев Абрамович Кассиль и Михаил Аркадьевич Светлов. А среди его учеников были актёр Леонид Каневский и известный журналист Матвей Ганапольский.

Мы, студийцы, знали Ефима Петровича Чеповецкого не только как известного писателя, поэта, прозаика, прекрасного сказочника, юмориста, но и как мудрого учителя и замечательного скромного человека. В течение восемнадцати лет мы получали поддержку и мудрые советы Ефима Петровича. Он щедро делился с нами своим опытом, и в каждой нашей публикации чувствуется его влияние.

Невозможно забыть добрую улыбку нашего руководителя и его слова, которые вдохновляли на продолжение творческих исканий. Ефим Петрович Чеповецкий навсегда останется в нашем сердце и в имени нашей Литературной студии. Мы скорбим вместе с родными и близкими Ефима Петровича о невосполнимой утрате.

� в эти скорбные дни невозможно не вспомнить пророческую строфу из стихотворения Ефима Петровича Чеповецкого «Свирель поэта»:

Нетленно под солнцем владычество слов
� песен зазывные трели...
Я в небыль уйду, но останется зов
Мне данной от Бога свирели.
Литературная студия

От редакции.
В знак глубокого уважения к творческой личности Е.П. Чеповецкого редакция решила заново (спустя 15 лет) опубликовать рецензию на одну из его замечательных книг, написанную давним другом и автором медиагруппы «Континент» писателем Львом Ленчиком. В ней не только о книге Ефима Чеповецкого, ее художественных достоинствах, но и о светлом человеке, который жил и творил рядом с нами.


ЛЕВ ЛЕНЧ�К
МУДРОСТЬ � ПОЭЗ�Я ДОБРОТЫ
(О НОВОЙ КН�ГЕ ЕФ�МА ЧЕПОВЕЦКОГО)

Я-то знал, что название новой книги Ефима Чеповецкого "Шут с вами" отнюдь не то же самое, что "черт с вами" – читал рукопись. Но каково чита¬телю непосвященному! Еще не успел книгу открыть, а она уж его прямо с порога к черту посылает, шут, мол, с тобой, отцепись от меня, негодник. Оскорбление? Погоди, не торопись. Еще страница-другая – и видишь: не оскорбление, а признание в любви. Я – с вами, с моими дорогими читателями. � – я шут.

Ай да Чеповецкий, ай да мужичок с ноготок, умная головушка! Мало что читателю таким финтом подфартил, так еще и себя шутом обзывать затеял. Не прикидывается ли? Не себе ли на уме?..

Уйма вопросов, догадок, недоумений. Да из-за чего? �з-за пустячка, казалось бы. �з-за простой перефразировки: не черт с вами, а шут с вами, но и "шут с вами" не в привычном переносном значении, а в самом что ни на есть – прямом и буквальном. На языке литературной критики это называется эффектом остранения (от слова странность).

Сами того не замечая, мы живем в мире стершихся, обкатанных, едва ли не клишированных понятий, навыков и представлений. Но, с точки зрения удобства и легкости общения, это нормально. Было бы ужасно трудно, если в процессе обживания языка мы бы не наработали для себя эту языковую привычность, когда все понимаешь и схватываешь на лету, с полуслова, с полужеста.

Но вот приходит художник, снимает пелену привычности и штампа – и все как бы преображается. Его необычная точка зрения и особое чувство слова творят новый образ, новую реальность, т.е. то, что называется поэзией или, в более широком смысле, – искусством.

�дите все! Шут с вами!
Да, да, ко мне, друзья!
Сегодня в этой драме
Шут с вами – это я.

Вот и стало все на свои места. Эффект остранения сработан. Читатель пойман на удочку Шута, и ему предлагается некоторая концепция жизни в форме игры и представления.
Какая же?

Надо сказать, что осознание жизни как драмы, которой необходимы шут и шутка, само по себе, – уже мудрость, выход из мрачной серьезности, в которую мы часто себя загоняем, из догмы и уныния – к иронии и свету, к умению посмеяться над собой и в том обрести силу. Силу жизнелюбия и жизнестойкости.

На мне колпак двурогий,
� странно самому,
Но в жизни очень многим
Обязан я ему.
То черти накачали,
Все помыслы круша, –
На шутки и печали
Раздвоена душа.
Хотел бы я иначе,
Но это жребий мой,
� я смеюсь и плачу
Над каждою строкой.

Образ смеющегося сквозь слезы шута (паяца) достаточно распростра¬нен и в русской, и в мировой литературе. Однако жребий, помянутый здесь Чеповецким – это не просто традиционный атрибут театральной маски, но, прежде всего, – жребий человека, дерзнувшего стать писателем, и посему-поэтому не избежавшего амбивалентности в восприятии души и мира. �х двойственность и многозначность – не выдумка художника, а вполне объективные свойства, которые не каждому, к сожалению, дано заметить, а тем более, воспроизвести.

Согласен будет всяк со мною
(Так повелось из века в век)
Два этажа творят земное,
� двухэтажен человек.

Живут две слитных половины
У всех, у грешных нас людей.
У Верхней – разума вершины,
У Нижней – пламя всех страстей.

Как видим, здесь Шут – уже не совсем шут. Оказывается, под его красным колпаком и простоватостью речи скрывается вдумчивый человек, носитель отнюдь не банальных и не прописных истин. Оказывается, что человеческий "низ" – не только нечто стыдное и, в прямом смысле, низменное, а тоже нечто значительное и, конечно же, не уступающее, так называемым, "верхним" сферам нашего бытия – разуму и духу:

Меня корили и карали,
Чернили словом облик мой...
А ты читаешь мне морали,
А я рожаю род людской.

По свидетельству Феликса Кривина, когда-то маститый С. Маршак, высоко ценивший талант Чеповецкого, предсказал ему место в плеяде лучших детских писателей, имея в виду себя и Корнея Чуковского. Так оно и случилось. �мя молодого в то время, киевского писателя вскорости стало одним из самых популярных. Его стихи и басни, сказки и пьесы, киносценарии и радиопередачи читались, ставились и слушались по всей стране. �, ясное дело, были любимы и детворой, и их родителями. Благо, вездесущая в стране Советов цензура в жанрах детской литературы часто бывала бессильной или, по крайней мере, не столь свирепой. Что касается мастерства и творческой фантазии, то их автору знаменитой Настурции Коровны было не занимать.

"Ты помнишь, – пишет Феликс Кривин в письме к Ефиму Петровичу, – когда у нас была самая читающая страна, мы любили выбирать писателя, которого взяли бы с собой на необитаемый остров. Ты больше других подходил для этой роли, потому что тебя можно читать всю жизнь, начиная с того времени, когда читатель еще не оторвался от маминой груди, и кончая временем, когда женская грудь его больше не интересует".

Книга "Шут с вами" – вещь, во многом, отличная от предшествующих сочинений автора. Во-первых, она писалась вдали от родных берегов. Во-вторых, она обращена не к детской аудитории, а к читателю взрослому и весьма поднаторевшему в вопросах "что такое хорошо и что такое плохо". Эти отличия, конечно же, существенные, но не главные. Главная новизна книги в том, что образ Шута в ней – лишь стилистический прием, дающий возможность избежать высокого, но крайне обесцененного в читательском сознании слова и, вместе с тем, передать высокую драму нравственного бытия человека, самим фактом своего рождения брошенного в бурлящий котел социальной окрошки, в мир противоречивых тенденций, сомнительных догм и сногсшибательных новаций, в сложный лабиринт многоголосья и многокрасочности. В этой связи, книга получилась не шуточной (и в прямом, и в переносном смысле слова), а, по-своему, лирической, исповедальной, естественно и ненавязчиво захватывающей коренные вопросы человеческой божественной и одновременно дьявольской природы. Однако опять же, эта лирико-философская доминанта книги подана в интонации умудренного житейским опытом наставника и, вместе с тем, наивного ребенка. Она насыщена лексическим озорством и углубленным, неназойливым раздумьем.

Вот как, к примеру, пишет поэт о душе:

Я живу, как все, как надо,
С небом, хлебом и людьми,
Но с душой мне нету сладу,
Ну, пойди ее пойми...

� тогда мне кто-то строго
Молвил свыше: "Не блажи!
Коль душа дана от Бога,
Благодарствуй, дорожи!
Помозгуешь и найдешься,
Пусть живет себе в груди,
Без души не обойдешься,
Но покоя с ней не жди.

�ли о грехе:

Что в нашей жизни значит грех,
Всегда ли он – порок?

Да, грех есть грех, и без него
В делах от сих до сих,
Не сотворится ничего
С чертями и без них.
В стихии страсти, как в стихе,
Сам человек зачат в грехе...

�ли о евреях:

Наши корни в Галилее,
Это в Библии дано...
Люди все вокруг евреи,
Только из дому давно.

�ли о женщинах:

О женщинах пришла пора
Сказать не без упрека:
Увы, чем больше в них добра,
Тем больше в них порока.

� тут же, как бы спохватившись, что хватил через край о прекрасной половине рода человеческого, – о мужчинах:

О, дамы, я верну вам честь
� ублажу сердца,
Пусть облегчит вам душу весть:
Уж коли муж порочен есть –
Порочен до конца.

Ну что ж, пора и честь знать. Всего в рецензии не перескажешь. Думаю, что даже по этим выборочным примерам ясно, что книга вышла доброй, умной и заразительно светлой, полной искрящегося жизнелюбия и затаенной в подтексте живой, подкупающей грусти, может быть, даже тоски. Но это, повторяю, в подтексте. � самое неожиданное, а возможно, и закономерное для писателя, посвятившего себя детям, – это то, что есть в книге замечательное целомудрие наставничества, я бы даже сказал, наивной дидактичности древних философов и поэтов, писавших в тот период нашего исторического детства, когда все – и грех, и добродетель – казалось, совершается впервые, и потому любые изъяны жизни легко поправимы.

Это ощущение моста, это дыхание связи между напряженным драматизмом современности и сказочной целостностью человека древности не покидала меня на всем протяжении книги.
Вот так. А вы говорите, шут с вами!..