Артур Кангин. В Москву! В Москву!..
1.
Итак, в Москву! В Москву!
Иван Полупанов едет к заветной земле.
Дома оставляет молодую жену и махоньких ребятишек.
Ерунда!
В столице его ждет успех. Деньги, признание, а может, и слава. За что? Да мало ли за что?! За что угодно!
Поезд отправлялся в 21.00.
Иван поцеловал супругу и дочурок близняшек. Потом ласково, из тронувшегося поезда, глянул на них. Родные даже не представляют за какой птицей счастья отправляется их отец. И он добудет её… Синяя птичка не трепыхнется в наших руках!
Первую ночь в поезде спал скверно. Не подфартило с соседом. Мужик в армейской десятилитровой баклаге вёз на продажу пираний. Каждую четверть часа открывал посудину, хрустел целлофаном и шваркал клыкастым мелко нашинкованное свежее мясо. Пираньи устраивали яростную битву. Громко бились об алюминиевые стенки. Казалось, вот-вот их проломят.
Ну, как тут заснешь?
Чтобы добраться до вожделенной столицы, до русского города Солнца, можно вытерпеть всё.
Пусть пираньи… Пусть хоть крокодилы с анакондами!
Лежа на верхней полке плацкартного вагона, на больший комфорт просто денег не хватило, Иван сладостно грезил.
Он покупает роскошный особняк под Москвой. Полированный кирпич. Хрустальные стекла. Персидские ковры. Европейская мебель. Фонтаны. Павлин, какой-нибудь… Зебра, может быть.
Маленьких своих детишек, Дашу и Машу, он сажает на плечи. Идёт к реке, коя веселым серебром блещет через разлом елового леса. Катает своих карапузиков по реке на скутере. Да, что на скутере? На яхте под алыми парусами. А яхта такая же, как у Абрамовича. Может, и круче! Сплошь из красного дерева. Со спутниковой антенной. Бассейн облицован карельскими самоцветами. Какие-нибудь еще навороты. Возможность мгновенной трансформации яхты в субмарину. Будет шнырять, типа капитана Немо, в морях-океанах.
Блаженно почил.
2.
Мимо окон неслись янтарные березки-осинки, стояла осень. На ярком солнце зеркальным огнем вспыхивали озёра и реки.
Велика Россия! Изобильна! Ан Москва, чай, краше…
От предчувствия неминуемого счастья заломило сердце.
Между тем, он трепетно облупливал сваренные женой, Катенькой, крутые яйца. Глодал жилистую куриную ногу.
После полудня продавец пираний сошел. На его место сел рыжий, громадный омоновец, сплошь увешанный оружием. Калаш, камуфляжный рюкзак, тяжкая кобура пистолета, кинжал, наручники, пара гранат.
— Куда, браток? — ласково спросил его Ваня. Омоновцев он уважал.
— На спецзадание! — детина сгрузил боевой склад под нижнюю полку.
Поезд несся через корабельный сосновый лес. Прямо рядом с полотном, наклонив к земле ветвистые рога, стоял красавец-олень.
— Олень, браток, олень! — Иван стукнул омоновца по плечу.
— Да, подожди ты с рогатым! Димкой меня зовут… — омоновец сунул Ивану мозолистую ладонь. — Сержант.
— Иван Полупанов, — ухмыльнулся Ваня. — Рядовой.
— Ну что, тогда за знакомство? — Дима выхватил откуда-то из-под мышки литровую бутыль самогона. — Сам гнал. Пшеничный.
— Вообще-то, я почти не пью… Однако за знакомство…
Дернули. Блаженная тугая волна раскатилась от желудка до кончиков пальцев.
— Куда? — закусив сальцом, сощурился Дмитрий.
— В Москву! В Златоглавую!
— В командировку?
— За счастьем!
— Во как…
3.
С омновоцем Ваня пображничал трое суток. К утру четвертого дня стали дрожать руки, глаза налились кровью.
— Баста! — отрезал он, когда омоновец попытался налить ему очередной стопарь. — Ни граммульки!
Дима достал пистолет, передернул затвор.
— Не выпьешь, пристрелю!
— Стреляй! — икнул Ваня и разодрал на груди рубаху.
Дима пьяно усмехнулся, завалился дрыхнуть.
Когда утром Ваня проснулся, отважного бойца не было.
Иван вздохнул. И зарекся, до самой Москвы — ни грамма.
Сутки лежал, тупо переваривая алкогольные яды.
Всеми словами, которые только есть на матушке земле, проклинал водку.
На станции Пешки в вагон вперлись два худеньких мужика в зачуханных ватиновых куртках. Каждый из них вместо поклажи нёс по ящику водки.
— Ну, вздрогнем? — сказал рябой мужик и грохнул ящик на стол. — Стакан имеется?
— Не пью!
— Из мелкой посуды? — хохотнул рябой и ахнул своего спутника по плечу. — Братела мой, Ерофей. Он немой. И страсть общительный.
— М-м-м… — тут же подтвердил Ерофей свою репутацию.
Сутки Ваня держался, а потом рука сама потянулась к стакану:
— Плесни малёхо!
— Вот! Это по-нашему! — гоготнул мужичок.
— М-м-м, — заблеял немой.
Водка развязала язык.
— Куда едите-то? — спросил Иван.
— В Москву, конечно.
— Зачем?
— За счастьем.
Рябой мужик доверху налил три стакана:
— Накатим?
— А то?!
Выпили. Заели черным хлебом с крупной солью.
Рябой усмехнулся:
— Хочу тебе, Ваня, открыть агроменный секрет. Москвы-то на самом деле нет… Пусто!
— Шутишь? А Путин?
— И Путина нет. Мы с братом уж десять лет ездим в разные стороны.
— Ну?
— Баранки гну! Магадан есть. Челябинск. Омск. Череповец. Саратов. Пенза… А Москвы — нет!
— Да, как это может быть?
— Может… Через Москву, точнее, ее отсутствие, мы с брательником и стали алкашами.
— М-м-м… — задергались губы немого.
4.
Когда странная парочка сошла пополнять свои водочные запасы на станции Глубокая Щель, Ваня почувствовал облегчение.
Мало ли полоумных бродит по Руси?
В очередной раз Ваня зарёкся не пить, блаженно растянулся на койке, принялся грезить о том феерическом успехе, который его ждёт в столице.
Да, непременно замок под Москвой. Скутер на личном озере. Яхта под алыми парусами. Вояжи со всем семейством в Лондон, Париж, Амстердам… Золотые карточки лучших банков в портмоне из крокодиловой кожи. И огромная, бескрайняя, прямо как космос, счастливая жизнь впереди.
От предвкушения неминуемого фарта иголочками закололо пальцы ног.
Улыбаясь, Ваня заснул.
Проснулся в глухую ночь от жуткого крика.
По коридору плацкартного вагона стремительно бежал совершенно голый мужик. За ним неслось человек пять. Голыша ловили.
— Справа заходи, справа! — кричал узкогрудый проводник с косичкой.
— Крой шалаву! — орала матёрая баба в сибирских чунях.
Когда голыша словили, скрутили по рукам-ногам простыней, проводник рассказал:
— Представляете, робя, приглядел он себе симпатичную барышню. Портки вон, да прыг к ней в постель.
Тут же стояла и симпатичная барышня, шмыгала носиком:
— Кастрировать таких надо! Ножиком! Как барана.
— Ну, зачем так сразу? — изумилась матёрая баба. — Многим сгодится такой.
Иван усмехнулся.
Нет, конечно, такого бесчинства не будет в его будущей жизни.
Только солнечное озеро. Замок. И яхта под парусами. Алыми!
5.
Впервые Иван Полупанов обеспокоился о наличии Москвы, когда на висках у него блеснула седина.
— Когда же мы доедем-то? — спросил он проводника с поседевшей косичкой.
— А кто же его знает? — стюард лакал водку прямо из горла, занюхивая рукавом засаленной форменной куртки.
— Есть же расписание?
— Оно выполняется! Сказано в 10.30, значит в 10.30 будем.
— А день какой? Месяц? Год? — взвыл Иван.
— Вот этого не знаю! Накатишь? — протянул проводник бутылку.
Полупанов скривился.
На своей полке он хлебнул клюквенного морса, завалился на боковую.
Сон не шел.
Вместо солнечного озера с яхтой почему-то представлялся заросший гнилой тиной, заболоченный пруд и заплесневелая шлюпка с пробитым днищем.
Ваня вскочил. Судорожно взъерошил космы.
Может, пока еще не поздно назад? К жене? К дочкам близняшкам? Те уж, небось, и школу закончили? Или какой техникум?
Ладно, всего лишь сутки. Если не замаячит Москва, то домой!
Не замаячила…
Когда через неделю брился в уборной, ужаснулся. Волосы сплошь седые. Тяжелые, горькие морщины от носа. Чужое, никчемное лицо…
— Когда ж мы доедем? — рявкнул он на узкогрудого проводника, седая косичка вожатого заметно поредела.
Тот, зараза, как всегда, лакал водку:
— Велика Россия! Доехать никуда невозможно…
— Как невозможно? — охолонуло Ваню. — Но Москва-то есть? Ты её видел?
Слёзы заструились по испитому лицу вагонного сталкера:
— Видел! В телевизоре — Путин. Спасская башня. Мавзолей. ГУМ. В букваре… Да я за Москву, вот этими самыми руками, кого хочешь, как грелку, порву!
Проводник схватил Ваню за глотку.
Иван чудом вывернулся.
Когда Полупанов от старости и тоски помер, маленький трупик его сожгли в паровозной топке (тепловоз на уральском этапе сменил паровоз), а пепел развеяли над великой Россией.
— Лети, Ваня, лети… — сморгнул слезу лысый стюард. — Может, твой прах и долетит до Московии!