ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?

Edward TESTER, Ph. D.

О некоем музыкальном произведении рецензент так отозвался: в нем много нового и много интересного, но интересное не ново, а новое не интересно. О материале А. Красильщикова \»Сто процентов истины\» в апрельском номере \»Обзора\» этого не скажешь. О том, что стопроцентную истину познать невозможно, есть и у Пруткова, и у Ленина, и у Гейзенберга, не говоря уж о древнеримском \»In vino veritas\». Умные были люди, хорошо понимали, что трезвая логика — это одно, а истина — это совсем другое. Сердитая тирада старого еврея, которого А. Красильщиков цитирует аж два раза, тоже поэтому не нова, хоть и красочна. А уж о том, что \»иных истин (кроме выбитых на скрижалях. — Э. Т.) не было дано человеку\», и говорить нечего. Люди тысячелетиями пытались огнем и мечем доказать непреложность этих \»простых и не требующих доказательств\» истин, не забывая в то же время выполнять их с точностью до наоборот — убивали, грабили, прелюбодействовали и сотворяли себе кумиров всех сортов. На этом, мне кажется, отклик на материал А. Красильщикова можно и закончить. Не ново и не интересно.
Но об истине стоит поговорить всерьез. Начнем с логического парадокса. Одного непреложного факта, как известно, достаточно, чтобы опровергнуть теорию. Если невозможность познать истину есть стопроцентная истина, то человек, познав эту невозможность, тем самым её и опровергает. Правы были римляне — без пол-литра не разберешься.
Говорят, в каждой шутке есть доля правды. О физике Паули, который славился своей дотошностью, такой ходил анекдот. Попал он в рай, и бог его спросил о самом сокровенном его желании. Я, он ответил, всегда хотел узнать, зачем понадобилось такое странное соотношение между массами протона и электрона: 1836.44. Все гипотезы моих коллег оказались неверными. Бог ему объяснил, зачем. Паули послушал и вздохнул: \»И это неверно\».
Смысл шутки вовсе не в явном несоответствии масштабов участников диалога. Каждый мыслящий человек, а уж в особенности причастный к науке, может и даже обязан подвергать сомнению любые авторитеты. В том числе и небесные. Но природе до наших суждений о верном и неверном, истинном и ложном нет дела. Что бы там ни было в начале — Большой Взрыв или \»Да будет свет\», она — реальность. Пользуясь строчкой Маяковского, существует — и ни в зуб ногой.
Иное дело — наше о ней представление. В ходе эволюции (или, если кому больше нравится, по велению свыше \»в поте лица своего добывать хлеб свой\») человек получил право и обязанность преобразовывать природу себе на пользу. Для этого потребовались информационные модели мира, конечные и потому неполные. Приходится, строя их, восполнять недостаток информации интуицией или просто элементом случайности. Попросту говоря, рисковать. Поэтому и в модели объективной истине не место. Где же?
Модель не для забавы строится, а как инструмент взаимодействия человека с природой. Чем ближе действительный результат такого взаимодействия к предсказанному по модели, тем лучше (то есть ближе к истине) сама эта модель. Истина есть степень приближения результата, предсказанного моделью, к действительному.
Это определение явно противоречит многому из того, что в нас так усердно вколачивали. Поскольку любая информационная модель конечна; она по отношению к бесконечности всегда ноль, то есть не может содержать не только стопроцентную истину, а вообще никакую.. Поэтому, говорили нам, истина объективна и существует вне, и независимо от, человека и его моделей, а кто не согласен, тот субъективный идеалист или ещё хуже. С вытекающими последствиями. Тогда зачем огород городить? Поскольку ложной реальности не бывает, истина становится просто другим названием реального мира.
В нашем определении истина — не в имитации бесконечных характеристик реального объекта (чего модель, безусловно, делать не может), а в предсказании вполне конечного и познаваемого результата поведения этого объекта. Если два результата, предсказанный и действительный, одинаковы или по крайней мере практически неотличимы, модель истинна. Сравнение результатов — операция вполне объективная, поэтому и в нашем определении объективная истина существует и может быть познана. В чем же разница?
В том, что реальный мир один на всех. Если истина, в нем заключенная, не зависит от человека, то она тоже одна на всех. И тот, кто ею владеет, может и даже обязан вводить неразумных в её лоно. Если надо, то и палкой. Свобода, говорил Ленин, это осознанная необходимость.
Истина информационной модели — совсем иное дело. Каждый вправе построить свою модель и действовать согласно её предсказаниям. Полинезийские аборигены считали, что причина затмения солнца — дракон. Поднимали дикий шум, чтобы его прогнать. Для их целей — вернуть солнце — эта модель была стопроцентно успешной, то есть истинной: через несколько минут дракон пугался и улетал. Гелиоцентрическая модель солнечной системы предсказывает все фазы затмения, и гораздо точнее, чего \»драконовая\» делать не умеет. Исследователи солнечной короны поэтому предпочтут вторую модель, но если полинезийцам ближе первая — их дело. Более чем одна модель — это свобода выбора.
Логический парадокс о невозможности познания стопроцентной истины теперь легко объясняется. Теория о невозможности полного познания реальности, существующей вне и независимо от человека, справедлива. Но информационная модель — не часть этой реальности и не имитация её, а инструмент её познания, созданный человеком. Если из неё следует невозможность полного познания, так тому и быть. Но сама-то модель уж точно познаваема, для того они и строятся. Фактом, опровергающим теорию непознаваемости, она поэтому служить не может
Более того. Пока модель безошибочно и неизменно предсказывает действительность, нет у нас оснований сомневаться в её стопроцентной истинности. Даже если нет в ней ничего похожего на реальность.
Хороший пример. Всякий объект имеет неисчислимое множество свойств: размеры, массу, цвет, запах… Гениальное решение — убрать все, кроме одного: свободы перемещения. Получится невесомая и безразмерная точка, каких в природе не существует. Но коль скоро движение этой точки следует определенным правилам, траектория её стопроцентно предсказуема, и в точности такая же будет у реальных объектов — не важно, песчинок или галактик. Но это только начало. Траектория точки — линия; двигая линию, получаем поверхность; сочетание поверхностей определяет объем. В этом вся геометрия Но она статична, имеет дело только с готовыми результатами перемещения. Добавим сам процесс движения — получится кинематика. Что служит причиной этого движения? Чтобы ответить, придется ввести понятия силы, массы, инерции. Получится классическая ньютонианская физика. А сила откуда взялась? Добавим понятие энергии и её перехода из одного вида в другой; это термодинамика и электродинамика. И задуматься над взаимозависимостью между энергией и массой на уровне прославленного эйнштейновского Е=МС2. Так, добавляя свойства реальных объектов, наука и совершенствует модель мира.
Но есть ещё одна неясность. Человек строит свою модель субъективно, хоть и на основе реальных фактов (кстати, Евклиду тоже пришлось дополнить логику субъективной интуицией, ввести недоказуемый Пятый постулат). Птолемей и Коперник имели те же факты, но интерпретировали их по-разному, и получились совсем разные модели. И теория относительности не укладывается в ньютонианский абсолютный пространственно-временной континуум. Если одно верна, то другое ложно, не так ли? Не так. Геоцентрическая модель столетиями честно служила и научным, и практическим целям человека, да и в практических целях нередко удобнее ссылаться на восход и заход Солнца, чем на вращение Земли. И для привычных нам масс и скоростей классическая ньютонианская физика стопроцентно пригодна. Выходит, всякая модель субъективна, но на каком-то этапе познания работает как средство достижения объективной истины и в определенных границах сохраняет свою работоспособность даже и после создания последующих, более истинных моделей. В этом и состоит путь человечества к истине, трудный и болезненный.
Три ветви познания — наука, искусство и религия — честно делают своё дело на этом пути, строят свои модели реальности. Искусство — это неустанный поиск нового Наука меняет модели непрестанно. Забыт флогистон. Забыт мировой эфир. Теория Большого Взрыва, в свете открытия \»темной материи\», тоже может оказаться не последним словом. А что же религия?
В период греческих, римских, египетских политеистических мифов евреи создали монотеизм. Отбросили детские сказочки о слонах, китах и черепахах и дали в \»Генезисе\» вполне научную последовательность происхождения мира: от хаоса (космической плазмы) к материи, небесным телам, жизни и человеку. От простого к сложному. Описали в легенде об Адаме и Еве психологически неоспоримый процесс становления человека как личности, его свободной воли и богоравности. Заложили этим один из краеугольных камней нашей \»иудео-христианской\», по общепринятому определению, цивилизации. Религия тоже, выходит, немало внесла в процесс познания. Но затем она сама подорвала свой заслуженный престиж, когда превратилась в религию организованную и стала, силой навязывать преподавание \»интеллигентного дизайна\» в школе и устраивать \»обезьяньи процессы\» во вполне, казалось бы, просвещенной Америке двадцатого века.
Цель всякой организованной религии — не познание, а власть. Монополия на \»истину в последней инстанции\» превращает человека в раба тоталитарного мышления. Нам, выходцам из недоброй памяти Союза, это ох как хорошо знакомо. Математическая логика — \»формализм\». Кибернетика — \»лженаука\» Вейсманистов-морганистов-менделистов — к ногтю, чтобы не путались под ногами у гиганта мысли Лысенко. Но и скрижали как единственная истина, данная человеку свыше — тоже ничуть не лучше.
Поэтому мне кажется, что предложенное здесь определение истины в соотношении между единой объективной реальностью и множественными — конкурирующими, если хотите — информационными моделями имеет не только теоретический философский смысл, но и вполне практический. Нет большей опасности для научно-технического и социоэкономического прогресса, чем монополия. И нет лучшего от неё противоядия, чем конкуренция, свобода выбора. Свободный, ничем не лимитированный поиск истины…