Дима Возмутитель-Спокойствия | Хороший парень

Это был тихий, обычный, ничем не примечательный тираспольский дворик, в котором жили два закадычных друга, знакомые с раннего детства. Славка родился на полторы недели позже Сёмы. Их мамы, жившие в одном подъезде, вместе гуляли с ними во дворе и катали их в колясочках. Именно тогда, когда наши герои ещё не умели ни ходить, ни говорить, и началась их крепкая мужская дружба. С тех пор они практически не расставались. Вместе ходили в один детский садик, вместе учились в одном и том же классе, вместе заканчивали одну и ту же школу, вместе посещали одни и те же кружки и спортивные секции. А когда выросли, вместе начали гулять, выпивать, проводить время в одних и тех же компаниях и ухаживать за девушками.

Славка Сёму очень уважал. За его принципиальность и острое неприятие любой несправедливости. Видимо, поэтому, в знак большого к нему уважения, он часто говорил: «Сёмка, ты такой хороший парень, совсем не похож на еврея!» Он говорил это абсолютно искренне, потому что действительно так думал. Славка был не виноват. Просто его так воспитали. Причём воспитывали его так, отнюдь не в семье. Его родители были очень порядочные, интеллигентные люди, Сёма их хорошо знал, и они к нему прекрасно относились. Но, как это часто бывает, значительную часть своего воспитания дети получали во дворе, на улице, в школе, а в то время ещё и благодаря массовому промыванию мозгов, которое обрушивалось на неокрепшую детскую психику буквально со школьной скамьи. Так же было и со Славкой. Именно поэтому и сформировалось у него такое мнение, что все евреи — плохие, а Сёма — приятное исключение из этого правила. Сёма всё это прекрасно понимал и не обижался. Наоборот, где-то в глубине души, он даже гордился тем, что его лучший друг Славка считает его хорошим парнем.

В конце 80-х, когда Сёма дембельнулся из армии, у них в семье сразу же заговорили об отъезде в Израиль. Сёма был категорически против. Он только что вернулся домой после двухлетнего дурдома, встретился со Славкой и со своей девушкой Милой, с которыми он не виделся всё это время, жизнь только начиналась. Аргументы Сёминых родителей, что с приходом «гласности» и «перестройки», антисемитизм никуда не денется и что только в Израиле евреи могут чувствовать себя по-настоящему свободными людьми, на него никак не действовали. В то же время, он прекрасно понимал, что если родители решили уезжать, ему придётся ехать вместе с ними и, в конце концов, с этим смирился.

Разговор на эту тему со Славкой он всё время откладывал. И не потому, что родители просили его никому об этом не говорить. Славке он доверял, как самому себе и никогда не держал от него никаких секретов. Просто он понимал, что этот разговор может закончиться ссорой, а их дружбой он очень дорожил.

Кардинально изменить своё мнение и окончательно убедиться в правоте своих родителей Сёму заставил один случай. Однажды, за несколько месяцев до отъезда, он в Йом Кипур надел на голову кипу и вышел на улицу. Просто так, для эксперимента. Он никого не трогал, ни к кому не приставал, ни с кем не разговаривал. Он даже старался не смотреть ни в чью сторону. Он просто шёл в кипе по улице.

К счастью, услышав крики «Жид пархатый!» и другие антисемитские оскорбления, Славка поспешил на помощь и успел вовремя. Если бы не он, Сёме снесли бы эту кипу вместе с его буйной головой и неизвестно, чем бы всё это закончилось.

Когда Сёмина мама, работавшая старшей участковой медсестрой, пыталась остановить у Славки текущую из носа кровь, она плакала и говорила: «Славочка, спасибо тебе, конечно, но только зря ты в это влез. Мы ведь скоро уедем, а тебе здесь оставаться.»

— Как уедете? Куда?

— А тебе разве Сёма ничего не говорил? Ах да, извини, это мы просили его никому пока ничего не рассказывать. Но теперь, я думаю, уже можно, тем более тебе. Мы, сынок, в Израиль уезжаем. Навсегда.

— В Израиль??? — изменился в лице Славка — Тёть Сима, да вы что!? Вы-то хоть знаете, что там происходит?

Дальше последовала длинная тирада об «израильской военщине», «агрессорах» и «оккупантах» в лучших традициях советской пропаганды.

— Славик, сынок, да что ж ты такое говоришь…

До самого Сёминого отъезда они со Славкой больше не разговаривали и не общались. А когда встречались в подъезде или во дворе, то даже не здоровались. Но в последний день Славка всё-таки не выдержал и пришёл провожать. Когда они с Сёмой помогали выносить чемоданы и баулы из полупустой и уже проданной квартиры, не проронили ни слова. И только в самом конце, когда водитель уже завёл двигатель и автобус, наполненный людьми и вещами, вот-вот должен был тронуться с места и уехать в неизвестность, они крепко обнялись и заплакали. Это был тот случай, когда мужчины не должны стыдиться своих слёз. Потому что это были слёзы горечи и расставания двух закадычных друзей, которым больше никогда в жизни не суждено было встретиться. Они плакали так, как будто оба предчувствовали какую-то беду и знали, что расстаются навсегда.

В Приднестровье уже тогда было неспокойно. Однажды, буквально через месяц после Сёминого отъезда, Славка гулял вечером во дворе и увидел на стене одного из домов надпись: «Тирасполь — только для русских и украинцев! Молдован — за Днестр, евреев — в Днестр!» Славка был по папе русским, по маме — украинцем. Трудно сказать, что он чувствовал и о чём думал в тот момент. Может быть ему просто стало стыдно. За тех, кто это написал и немножко за себя. Возможно, в этой короткой националистической надписи он увидел всю гниль той, трижды проклятой эпохи, в которой выпало жить ему и его поколению. А может быть, именно тогда, в последние минуты своей жизни, он наконец осознал, насколько это неправильно и несправедливо — делить людей по национальности.

Когда Славка попытался эту надпись стереть, ему воткнули нож в спину. Подло, трусливо, из-за угла. Преступников так и не нашли. Возможно, это были те же самые хулиганы, от которых им с Сёмой пришлось отбиваться накануне отъезда. А может быть, кто-то другой…

Рана оказалась смертельной.

Перед тем, как Славка получил удар ножом, первую часть надписи он всё-таки успел стереть. А вторая, ещё какое-то время, позорным пятном, продолжала оставаться на стене, и никому даже в голову не пришло чем-то её замазать. Это сделал Сёма, вернувшийся на несколько дней, чтобы положить цветы на могилу своего лучшего друга — единственное, что у него осталось от той прошлой жизни. Жизни, в которой отличные русско-украинские ребята считали хороших еврейских парней — исключением из общего правила…