Екатерина Картавцева | Воспоминание о желтом абажуре

***

Ты помнишь окно? По ситцу горошки,
Да вечно заплаканный бальзамин –
Единственный, кто под мурлыканье кошек
Испытывал здесь элегический сплин.

Пусть пыльные книги посыплются с полок,
Когда со стремянки я вытяну вслед
Ту самую, где меж страничек приколот
Сиреневый майский
……………………….. магический
……………………………….. цвет.

О, памятный куст, где на каждом султане
Водились цветки о пяти лепестках!
Мы ели их, ели на каждом свиданье,
На всех посиделках, во всех отпусках.

И не удивительно: счастливы были!
Пока не позвали иные края…
Заветная веточка в шлейфе из пыли,
Давай выручай, горемыка моя!

Пусть снова зардеет клубника на грядке,
Потянутся долгие сонные дни…

— Ladies and gentlemen! Готовьтесь к посадке.
Займите места. Пристегните ремни.

ОБЕРНИСЬ

Я прикинулась ветошью в доме пустом,
Где съезжают жильцы без оглядки.
Я прикинулась пыльным корявым кустом,
Позабытым в рассохшейся кадке.

Обернулась скрипучим овальным  столом,
Колченогою этажеркой,
Где подборка «Работниц» изжить этот слом
Размечталась под драной горжеткой.

Я – засохший флакончик от «Красной Москвы»,
Чемодан с накладными углами,
Я авоська, я сетка для головы,
Записнушка со всеми делами,
Целлулоидный пупс без ноги и руки
И столбец ростовых отметин…

Чем комоды завалены и чердаки –
Не прикинулась – стала всем этим.

Я умею в ладони раскатисто ржать
Из расстроенного пианино,
Зеркалами туманиться, чтоб отражать
Уходящих – не лица, так спины.

И, войдя в положение старых вещей,
За последней решающей вехой,
Ни над чем я не чахну, как некий Кащей,
Кроме
……. памяти
…….……. тех, кто уехал.

Может стоит взглянуть, что, ничуть не скорбя
И без россказней витиеватых,
Самозваным звонком я зову на себя,
Как огонь на войне, – экскаватор?

Поднимается пыль, разрушается дом,
Ходит гиря по нужной орбите…
Помашите же мне: я вас вижу с трудом,
А тогда уж – идите, идите…

ВОСПОМИНАНИЕ О ЖЕЛТОМ АБАЖУРЕ

Взошел лимонный абажур
Над скатертью в цветах,
И смутных нет уже фигур
За дверью и в углах.

И каслинский забился черт
За супницу, понур,
И Вий, конечно, не грядет
Под желтый абажур.

Покров спасительный над всем,
Спасательный мой круг,
Свети, чтоб Гоголя совсем
Не выпускать из рук!

Что, панночка, уже не та,
Не совладать со мной?
Граница нынче заперта
Не мелом – бахромой!

…Читать, пока разбудит кур
Горнист зари – петух!
Хому позвать под абажур,
Да боязно: а вдруг?..

Ведь мрак сгустился под софой,
Залез под венский стул.
Ах! Кто там ухает совой,
Кто за трюмо чихнул?

Чудные, чудные дела,
Глаза таращу вверх…
Завидуй, Вий!
Опять спала,
Не опуская век.

***

И узнают, что Я – Господь,
когда воздам (им) местью Моей
Иезекииль

Предпочитавшие не ведать что творите,
Всю жизнь ходившие по головам,
Те вепри, что при золотом корыте,
Я никогда вам местью не воздам!

Увольте, не-ет…
И даже эта малость –
Нелепый стих о тех, кто есть зверье,
Попытка лишь понять: откуда жалость
Бралась ко всем, кто не имел ее?

Кто жаждал растерзать, смести, унизить,
До рабского низвергнуть бытия…
В тот миг, когда уместней ненавидеть,
На жалости прокалывалась я.

Поскольку жизнь пред Вечностью – мгновенье,
А в ад навечно отправляет Божий Суд,
То наказанье – больше преступленья…
И как вас не жалеть, хотя бы тут?

Но остроумность ваша поражает!
Меня, как лакмус, тиская в горсти,
Вы верно знали: вам ничто не угрожает,
Уж если я простила,
Бог простит.

КИТЕЖАНКА

Не русалочья ли перебранка,
Или сойки судачат меж куп? –
Призадумалась китежанка,
Прозревая озерную глубь.

Там все зыбится, десятирится,
Расползается солнечный круг…
И она аж вздохнуть боится,
Обращенная в зренье и слух.

В сокровенных волнах Светлояра
Скрылась милая сторона –
Двор с буренкой, ушат с опарой,
Даже церковь, где крещена.

Угораздило же заблудиться
В земляничном Кержинском лесу…
А вернулась – камыш, водица,
Стрекоза пасет стрекозу.

С тех-то пор в горевой неизвестности,
Поперек тягучих веков
И плутает она по окрестностям
Меж туристов и рыбаков.

В сарафане от солнца белом,
Вместо ленты вьюнок в косе…
Во, гляди, на мостки присела,
Что-то шепчет седой лозе.

То кострище зальет острожко,
То пройдет в лапотках по песку.
Ищет, ищет пути-дорожки
В град пресветлый, да к мил-дружку.

Только заперто Лукоморье!
Растворяет лазурная мгла
Свежевыбеленные соборы,
Раззолоченные купола.

Но, заслышав трезвон к вечерне,
Китежанка застынет: чу!
И по-птичьи  с тоской дочерней
Крикнет в воду:
– Домо-ой хочу-у!..

Ну а в Китеже Спас медовый,
Заливаются колокола,
Даже радуга в небе новом
Небывалая расцвела.

***

…А у меня, любимый,
Насупясь, стоят дома.
Стая гусиная мимо
Тянется строчкой письма.

Нудным дождем помывая,
Тучи бегут вдогон.
Услышав звонок трамвая,
Достаю телефон.

Играя со мной как будто,
Твой силуэт иногда
Скользнет неизвестно откуда
И канет незнамо куда –

Смутный, неуловимый
В кафешках или толпе…
Зачем это все, любимый?
Зачем это надо тебе?

Пройдемся по самому краю
В месте святом, пустом.
Что брошена, я узнаю.
Только – потом, потом.

ПОПЫТКА МОЛИТВЫ

Сердце выжжено – пепел, пепел…
«О, верните его сюда!» —
Что молитвы такой нелепей,
Если в небе лишь провода?

«Созвонимся. Все было круто!»
А ушел, и дело с концом.
Вот и Бог от меня, как будто,
Отворачивает лицо…

Муж подруги – преступное счастье
В перехлёсте осенних ветвей…
Так откуда возьмется участье
К недостойной молитве моей?

Небо надвое взрезала точно
Самолетная борозда,
Чтобы я убедилась воочию:
Только
птицы и провода.

ОЖИДАНИЕ

На стене окно с луною,
Оторопь ветвей.
А буквально за стеною –
Первый соловей.

Контробандою, в пол-силы,
Пробное: «чок-чок!».
Сердце сразу заглотило
Золотой крючок.

И с распахнутым наивом
Ждет, когда опять
Щелканье и переливы
Смогут зазвучать.

Глаз бессонных, вот досада,
Не сомкнуть уже.
Начинай! Рассыпь по саду
Звонкое драже.

Чтоб апрельской стылой ранью
Грянул напролом
Молодой, разбойный, рьяный
Соловьиный гром!

…Но идет, стуча клюкою,
Только дождь в степи.
И меня ты успокоил:
– Показалось, спи…

И уснул,
Как будто выпил
С мороком настой,
На моей руке – на всхлипе –
Головой седой.