Елена Литинская | Лариса Шенкер, какой я её помню

Зачем я берусь за эти строки? Ведь я не знала близко Ларису Шенкер, не работала с ней в редакции, не сидела в одной комнате стол к столу, лицом к лицу, в рутинных обсуждениях и спорах, скрещивая взгляды и темпераменты, как это приходилось делать сотрудникам журнала. Просто в течение лет этак четырнадцати у нас было довольно много личных встреч и пересечений на литературных вечерах, тусовках, выставках картин. Общие программы и выступления в библиотеках Бруклина и в редакции журнала «Слово/Word» на Манхэттене. Частые телефонные переговоры по поводу презентаций журнала в различных филиалах Бруклинской публичной библиотеки и моих публикаций в журнале «Слово/Word».

Зачем пишу? Мне захотелось написать об этой яркой, уникальной личности с весьма сложным, взрывным характером, женщине, которая очень много сделала для нашей литературы русского зарубежья и бессменно двадцать лет твёрдой рукой вела русско-иммигрантский литературный журнал. Причём делала это самозабвенно, жертвуя отпуском и вообще отдыхом, в свободное время – вечерами и по уикендам, так как пять дней в неделю работала архитектором при муниципалитете города Нью-Йорка. Мне захотелось взглянуть на неё, так сказать, с высоты своей, пусть не очень заметной, колокольни. Те, кто близко знал Ларису, возможно, скажут, что моих отрывочных воспоминаний об этом человеке недостаточно, чтобы написать полнокровный очерк, отдающий дань характеру и личности. Что же! Я с ними частично соглашусь. Но, с другой стороны, ведь я и не претендую на исчерпанность и «полнокровность». Это мой взгляд, мой опыт и моё право.

О Ларисе и её непредсказуемом характере я уже была наслышана от моих друзей и собратьев по перу, когда в 1998 году по совету одного из местных литераторов решила посетить заседание Нью-йоркского клуба писателей на Манхэттене. Лариса привечала нашу пишущую братию и разрешала проводить собрания и презентации у себя в редакции журнала.

Явилась я, как обычно, загодя, когда основная масса писателей и слушателей ещё не пожаловала и стулья не были расставлены. Маленькая, тесная комната меня сразу неприятно поразила убогостью и неприглядностью, граничащей с запустением. Пыльно, не убрано, в углу старые стулья (некоторые явно колченогие), коробки с журналами и книгами, просто хлам почему-то вперемешку с несколькими прекрасными картинами Ильи Шенкера. Единственным украшением комнаты был висевший на стене портрет Сергея Довлатова работы Ильи Шенкера. Словом, полная видимость дома без хозяина. А хозяин-то был, вернее – хозяйка. Да ещё какая! Наверное, ей было не до уборок помещения. Или, возможно, убогость обстановки её не тяготила. Успеть бы с материалами и авторами разобраться и в срок выпустить очередной номер журнала! Стало быть, и завсегдатаям писательского клуба не было дела до приведения помещения в элементарный рабочий порядок, не говоря уже о создании приятного для глаз и литературного общения антуража. А ведь могли бы устроить этакий субботник или воскресник, убрать и несколько причесать комнату, в которой сами же и собирались. Ну, да ладно… Видно, члены писательского клуба уже настолько привыкли к такой вот убогой, захламленной комнатёнке, что никого это особо не заботило. Разве что отпугивало новоявленных авторов, вроде меня…

Народ постепенно подтягивался. Мужчины стали расставлять стулья. Поэт БВ занял своё почётно-президентское место за столом. Рядом с ним примостился его заместитель КД. Кроме поэта Х, который посоветовал мне прийти в этот клуб, я никого не знала и чувствовала себя одинокой, не весть откуда взявшейся елью, скажем, в сосновом бору. Наконец в разгар поэтических чтений (за давностью лет не помню, кто читал в этот вечер свои нетленки) появились Лариса и Илья Шенкеры. Лариса, всей мощью и авторитетом своего невысокого, но объёмного тела, сверкая пронизывающим присутствующих взглядом умных карих глаз (словно заявляя, что видит всех насквозь), уверенной походкой царицы бала шла впереди. Маленький, худой, с абсолютно голым черепом, Илья неслышно ступал сзади. Лариса села за президентский столик, Илья скромно примостился где-то сзади и достал блокнот и карандаш. Ларисина роль была наблюдать и вставлять вольные ремарки, осуществляя тем самым неофициальное руководство разворачивающимся действом, а также заодно выявлять новые таланты. Когда она говорила, остальные робко умолкали. Я отметила про себя, что народ её явно побаивался. Илья молча делал портретные зарисовки некоторых выступающих.

Как я уже писала, не помню, кто тогда солировал. Всё же прошло почти двадцать лет. Среди присутствующих была красивая, молодая темноволосая женщина с голубыми глазами, строго одетая в белую блузку и черню юбку. Она включилась в чтение по кругу стихотворением о поездке в сабвее. Мне понравилось стихотворение и облик поэтессы. Во время перерыва я подошла к ней, назвала себя и поблагодарила за стихотворение. Мы познакомились с ЛА, впоследствии подружились и дружим до сих пор.

Я также подошла к председателю клуба БВ, показала свой маленький первый поэтический сборник «Монолог последнего снега» (1992 г. издания) и попросила включить меня в список претендентов на сольное выступление. БВ был необычайно доверчив, поэтически всеяден и добр, так как, даже не открыв моей книжечки, предположил, что я не графоманка и включил мою будущую презентацию в календарный план собраний клуба.

По окончании вечера Лариса объявила, что все, кто хочет приобрести последний номер журнала «Слово/Word», могут подойти к ней и на месте купить журнал… и другие книги, выпущенные её издательством.

– Подходите, подходите. Здесь много замечательных авторов и интересных публикаций. Или вы только себя читаете?

Кое-кто подошёл к Ларисе. Некоторые претворились, что не слышали её призыва и заторопились уходить.

Мне, новичку клуба, здесь было всё любопытно. Недолго размышляя, я приготовила деньги и приблизилась к Ларисе с намерением купить журнал. Сердце моё учащённо забилось. Я сама не знала, чего боялась. Ну, допустим, я скажу что-то не то и Лариса отреагирует как-то не так… Но ведь это не смертельно! От Ларисы Шенкер исходила какая-то необъяснимая энергия непредсказуемости: то ли казнить велит, то ли миловать. Мне повезло. Моя скромная, неконфликтная особа вызвала в Ларисе благодушие и даже некий интерес. Лариса спросила, кто я. Я коротко рассказала о себе, что мол из Москвы, по образованию филолог, переводчик, ныне библиотекарь. К тому же пишу стихи.

– А прозу часом не пишете? Нам нужны хорошие прозаики. Поэтов нынче стало слишком много. Повальное увлечение рифмоплётством. И всё больше говно пишут. Вы же слышали? – Откровенно и довольно громко, не стесняясь присутствующих выступавших, высказалась она. И тут же милостиво добавила: – Впрочем, присылайте свои стихи в журнал. Почитаем…

– Спасибо! – пробормотала я, внутренне дёрнувшись от слова «говно». И подумала, испугавшись, что Лариса отнесёт мою поэзию к этой категории: «Нет, лучше стихи пока посылать не буду. Вот составлю новую книжку, тогда…»

В общем, если суммировать итоги вечера, первая встреча в Нью-йоркском клубе поэтов прошла для меня на позитиве (если не считать убогость помещения) и с пользой: послушала других поэтов, сравнила их творения со своими, познакомилась с Ларисой Шенкер, БВ, ЛА, некоторыми другими авторами. Лариса не то, чтобы обласкала меня, но, скажем так, милостиво отнеслась к моей персоне. И я стала иногда ездить в Манхэттен.

Журнал «Слово/Word» мне понравился разнообразием жанров, тем и авторов (от знаменитых до мало кому известных, но талантливых). Причём, Лариса умела сочетать, без предпочтений и предубеждений, в одном номере произведения литераторов, представляющих все четыре эмиграции: первую (потомки дворян и белогвардейцев), вторую – состоявшую из так называемых «перемещённых лиц», оказавшихся после Второй мировой войны в Германии, третью – в большинстве своём – еврейскую, убежавшую из антисемитского Союза эпохи Брежнева и четвёртую (тоже в основном еврейскую), приехавшую с российскими паспортами после развала СССР в лихие и голодные девяностые.

***

Период с 1998 по 2001 год был самым тяжёлым в моей жизни. После долгой болезни умерли сначала мой отец, потом, с разрывом в один месяц – муж. Одних горе доканывает, заставляет уйти в глубокую депрессию, лечь на дно и творчески умолкнуть. В моём случае произошло всё с точностью до наоборот: печаль вылилась сначала в бурный поэтический выплеск стихов, посвященных памяти отца и мужа, а потом я начала писать прозу. Первая прозаическая вещь о моём муже, Дмитрии Истратове, «Потомок бояр Истратовых. Исповедь жены» была принята редактором газеты «Новое русское слово» Ириной Лейкиной и опубликована с продолжением в четырёх номерах газеты за 2002 год. Решение опубликовать эту откровенную, горькую, «написанную кровью» исповедь далось мне нелегко. Спасибо Ирине Лейкиной, поддержавшей меня в минуты сомнения – а стоит ли вообще опубликовывать такие вещи? Вдвоём мы решили: стоит!

С тех пор я существую в двух ипостасях: пишу стихи и прозу.

Где-то к 2003 году, я наконец «созрела» для отправки своих рассказов в журнал «Слово/Word» и другие толстые и тонкие, а также интернетовские периодические издания. Моей первой большой публикацией в «Слове…» явился рассказ «Художник» – из серии «Записки библиотекаря». Лариса благосклонно отнеслась к этому рассказу (а потом и к стихам) и охотно публиковала ежегодно мои творения в журнале, за что я ей весьма благодарна.

Публикации сопровождались также предварительными телефонными переговорами. Я звонила Ларисе (иногда домой, иногда на работу) и робко задавала традиционные авторские вопросы: будет ли журнал публиковать мою очередную вещь, если да, то когда? Каждый раз нервничала, не зная, в каком она пребывает настроении. А настроение Ларисы, которую нещадно одолевали литераторы всех рангов, возрастов и мастей (в прочем, как и любого редактора и издателя) бывало разным: от благодушного до, мягко выражаясь, нервно-напряжённого и даже взрывоопасного. (Сдерживать свои эмоции она не хотела или не умела.) Помню, однажды я позвонила и спросила, что слышно по поводу моего рассказа «Гаитянин».

– Это про того, который был Вашим боссом? – мирно спросила она. Ничто вроде не предвещало бури.

– Да! И.., – не успела я что-то произнести, как вдруг в телефонной трубке послышался простой, не отборный, громкий русский мат. Я в испуге отодвинула трубку от уха, не зная, как реагировать на такую языковую «вольность». Интересно, что английский мат я могу переносить абсолютно спокойно. Не царапает он мою нежную душу. А когда нахожусь за рулём и сама могу высказать пожелание fuck you какому-нибудь нерадивому водителю, который меня нахально «подрезал». Но вот родной русский ненорматив мне почему-то отвратителен. Хотя, как филолог-славист по образованию, я должна бы одинаково спокойно и беспристрастно реагировать на все проявления и пласты великого и могучего. Должна бы, но не могу!

И вот стою я, застывшая с телефонной трубкой в руке – не знаю, то ли оборвать разговор, нажав на кнопку off, то ли что-то сказать в ответ – как Лариса без церемоний разъясняет мне ситуацию:

– Это я не вам, Лена!

– Что?

– Не вам говорю, Лена!

– ОК!

«Ну, слава богу, не мне! Видно, Лариса параллельно разговору со мной распекала кого-то из членов редакции», – облегчённо эгоистично подумала я, сделала глубокий вдох и выдох, успокоилась, и мы продолжили разговор, как ни в чём не бывало. Я получила отличную новость: рассказ «Гаитянин» был включен в макет следующего номера журнала.

В 2004 году я удостоилась в Бруклинской публичной библиотеке новой должности – специалиста по работе со взрослыми – и стала устраивать в подопечных мне филиалах с русскоязычным населением (Sheepshead Bay, Kings Bay, Homecrest, Gravesend, Brighton Beach) литературно-музыкальные вечера. Параллельно с Нью-йоркским клубом писателей основала Бруклинский клуб русской поэзии. Зачем каждый раз ездить в подвальчик редакции, когда у нас в Бруклине есть свои ресурсы и публика, жаждущая культурно-литературного общения!?

Несколько раз я приглашала к нам в клуб редакцию журнала «Слово/Word». Лариса обычно приезжала из Манхэттена после работы в сопровождении многочисленной свиты, состоящей из членов редколлегии и некоторых своих любимых авторов, которых собиралась представить публике. Начало программы планировалось на шесть вечера. Литераторы почти всегда запаздывали, а в восемь часов библиотека, как штык, должна быть закрыта. И никаких исключений!

Перед началом встречи Лариса оглядывала всех присутствующих строгим взглядом и настоятельно просила сидящих в задних рядах переместиться на пустующие передние. Большинство зрителей немедленно повиновалось, не желая вступать с ней в перепалку. Однако были и такие, которые отказывались подчиниться – из упрямства или просто потому, что им там, «на Камчатке», было комфортнее. Лариса не оставляла их в покое до тех пор, пока они не смирялись со своей участью быть в первых рядах. Правда, моя хорошая знакомая однажды категорически отказалась подчиниться, и Лариса в конце концов сдалась и милостиво разрешила ей не двигаться с места, махнув на бунтарку рукой, однако не преминув отпустить следующую ремарку:

– Если вам так неинтересно, можете вообще уйти.

Тут моя знакомая демонстративно встала и молча покинула зал. Как говорится, нашла коса на камень.

Лариса обычно открывала встречу вступительной речью (на любую насущную, литературную или историческую тему, отражённую в последнем номере журнала) минут этак на тридцать-сорок. Надо отдать ей должное: она была широко образованной женщиной и прирождённым оратором. (Фидель Кастро отдыхал.) Материал свой знала прекрасно. Говорила гладко, увлечённо и «часов не наблюдала». «Наблюдать часы» выпадало на мою нелёгкую организаторскую долю, что я и делала, озабоченно думая о том, как же мы вместим всех, покорно ждущих своей очереди авторов, в оставшийся до закрытия библиотеки жалкий отрезок времени. Прерывать Ларису я не решалась. Это было чревато скандалом, а я хотела мирного исхода мероприятия. Если мне удавалось встретиться с ней взглядом, я символически показывала пальцем на свои ручные часы и делала большие глаза. В конце концов срабатывало. Лариса заканчивала вступительное слово и начинала вызывать к микрофону одного за другим авторов журнала. Тем, кто подготовил существенное по времени выступление, приходилось срочно сокращаться. Ближе к концу авторы уже не выступали, а просто мелькали и откланивались, словно в ускоренной киносъёмке. До некоторых, невезучих, очередь так и не доходила. Они вслух не сетовали на свою судьбу, но выражение их лиц свидетельствовало о затаённой обиде. Кому охота приехать в такую даль из центра мировой культуры, величественного Манхэттена в провинциальный Бруклин с надеждой представиться коллегам и русскоязычной публике, просидеть покорно полтора часа и уйти, так и не дождавшись очереди на своё авторское слово!

Иногда на презентациях «Слова…» Лариса сокращала вступительную речь, предоставляя своё время выступающему писателю, если он пользовался широкой известностью. Например, прозаику ИМ. Необъятный в высоту и ширину, писатель ИМ занял много места за столом и где-то час времени. Вспоминал советскую эпоху, говорил не спеша, интересно, живо, смакуя своё выступление, чувствовал себя, как дома, и, казалось, закругляться не планировал. Как я ни показывала ему на часы, на мои намёки он не реагировал. Что было делать! Пришлось мне встать и кротким голосом, вежливо напомнить ему и Ларисе о других авторах, включённых в программу.

У Ларисы, как у всякой королевы, были свои фавориты. В редакции и среди авторов. Талантливые люди, часто с трудной судьбой и без постоянной работы, перебивающиеся случайными заработками. Не хочу называть имена, не знаю, как складывались их личные отношения. Знаю только, что Лариса о своих любимчиках трогательно заботилась, устраивала им сольные презентации в библиотеке и в редакции, публиковала из номера в номер, издавала их книги. Неоднократно звонила мне и просила похлопотать об их возможном устройстве на постоянную работу в нашей библиотеке. Но кто я такая, чтобы похлопотать в библиотечных верхах! Кто меня там будет слушать! Я рассказывала Ларисе об открывшихся вакансиях на должность клерка, помощника библиотекаря, техника по компьютерам или даже security. (Всё же городская работа!) Объясняла, где взять анкеты, как их заполнить, как лучше подготовиться к интервью. К сожалению, эти попытки трудоустройства так ничем и не кончались.

К знаменитому поэту АМ, проживавшему на Манхэттене, Лариса относилась с бережным обожанием. Поэта привезли в подвальчик редакции, и обрадованная Лариса с улыбкой объявила зрителям о его выступлении. АМ к тому времени был уже стар и болен. Лариса пыталась его разговорить, но он только грустно смотрел на присутствующих прекрасными голубыми глазами и беспомощно повторял:

– Не сегодня. В другой раз как-нибудь.

– Ну, может быть, всё-таки сегодня, дорогой наш, ну, пожалуйста. Мы вас так ждали! – ласково просила Лариса, умоляла.

– Нет, нет! В другой раз, – повторял АМ тихим, голосом робота, без эмоций. И Лариса смирилась, больше не просила, не настаивала, осознав тупиковую ситуацию.

Другого раза так и не представилось. АМ больше вообще не выступал и постепенно угасал. В 2009 году его не стало.

Где-то после 2010 года Ларисино здоровье ухудшилось. Она путала материалы, забывала имена, события. Участились вспышки гнева. Появился нервный тик: трясла головой. Несмотря на проблемы со здоровьем, она по-прежнему пыталась командовать парадом, но по сути дела, руководство журналом осуществляли её помощники. Как-то вечером она неожиданно позвонила мне и попросила телефон и адрес типографии, в которой печатали журнал. Сказала, что долго искала мой номер телефона в записной книжке и наконец нашла его на букву Б. В полном недоумении я спросила:

– Позвольте, Лариса, почему же вы искали меня на букву Б? Моя фамилия Литинская. Мы же с вами столько лет знакомы!

– Как почему? Вы же библиотекарь. Значит, на букву Б. А библиотекари должны всё знать.

– Логично! Постараюсь вам помочь, – сказала я и засмеялась.

Это был наш последний телефонный разговор.

Потом я позвонила в редакцию журнала и попросила одну из сотрудниц подсказать Ларисе телефон и адрес типографии. Всё было понятно…

Последствия урагана Сэнди, обрушившегося на Нью-Йорк в октябре 2012 года, для Ильи и Ларисы Шенкер были ужасны. По слухам, супруги каким-то образом оказались на улице в Бруклине и потеряли ориентацию. Потом попали в дом престарелых, где прожили некоторое время. Вскоре, в сентябре 2013 года Илья умер. На его похоронах я видела Ларису в последний раз. Её привезли в инвалидном кресле. Она была одета в тёмный спортивный костюм. Волосы не прибраны, отсутствующий взгляд. Дополнительно печальное зрелище во время и без того печального события. Мне было её очень жаль. Просидела Лариса в этом кресле около гроба всю церемонию похорон и под конец попросила кого-то из родственников:

– Помогите мне подойти к нему. Я хочу его поцеловать на прощание.

Лариса пережила мужа ненадолго. Она умерла в феврале 2015 года. Лариса Шенкер была личностью выдающейся во всех проявлениях своего организаторского и журналистского таланта. Вместе с ней ушла целая эпоха перекрёстка четырёх эмиграций, бурных литературных встреч, откровенных интервью, жарких споров, дискуссионных статей, скандальных историй… Её детище «Слово/Word», один из популярнейших и любимых журналов русского зарубежья, продолжает жить стараниями А.А. Пушкина, Л.Бердникова, Н.Рафальсон и других членов редакции и редколлегии.

Декабрь 2016 года.

Статья впервые опубликована в журнале Слово\Word, №93

Елена Литинская