ЭЛЕОНОРА ШАШКОВА: ПОРТРЕТ ЖЕНЫ РАЗВЕДЧИКА

Ирина СОКОЛЕНКО

Она сама служила в отделении разведки и даже участвовала в поимке японского агента на Курилах. Потом дебютировала в кино в роли жены разведчика Тульева в знаменитой «Ошибке резидента». А после ее появления в небольшом эпизоде без слов в «Семнадцати мгновениях весны» ее лицо узнала вся страна. Встречу Штирлица с женой признали самой пронзительной сценой фильма. А Служба внешней разведки вынесла ей благодарность от лица всех жен разведчиков за точно переданные на экране переживания и боль от разлуки с любимым человеком. О том, как складывалась ее судьба до и после этой картины, рассказывает актриса театра и кино ЭЛЕОНОРА ШАШКОВА.

«Я родилась в семье пограничника в городе Батуми, где мы прожили всего один год, потом переехали в Тбилиси, оттуда в Баку… Всю жизнь, пока я не стала самостоятельной, мы мотались по гарнизонам. Мамочка моя была домохозяйкой, отец считал, что она должна сидеть дома, заниматься мною. Мама имела пять классов образования, но была очень начитанной, любила классику, играла на гитаре, пела. У папы был жесткий характер, в доме все ходили по струнке. Если сказано в девять часов вечера быть дома, то в десять минут десятого двери закрываются, опаздываешь — ночуй у соседей. Папино воспитание сказалось на мне — я не люблю и не могу опаздывать и очень ответственна за данное слово.

Из Баку мы переехали в Кишинев, где нам дали особнячок не то румына, не то бежавшего в Румынию молдаванина. Я помню, как папа (по ранению он закончил службу в Бухаресте) получил подарки от царя Михая — ковер и настенные часы с боем, которые всегда висели у меня в детской. В Кишиневе я отучилась 9 классов и окончила семилетнюю музыкальную школу по классу аккордеона. Потом отца перевели на работу в Симферополь, и в десятый класс я пошла в Крыму. После кишиневского особняка мы перебрались в какой-то крохотный, неуютный домик — мама была в ужасе (незадолго до отъезда она в сорок лет родила Мариночку). Мама себя очень плохо чувствовала. Я ухаживала за сестрой, готовила обеды, мыла полы. Когда пришла пора выбирать профессию, я собралась в Москву — поступать в Щукинское театральное училище. Мне было 18 лет. Отец «хорошо» прошелся по артистической среде (с точки зрения военного), отобрал мои туфли и порвал билет. «Может, тебе в педагогический пойти?» — предложила мама. «Ты такая сердобольная, тебе надо идти в медицинский», — рассуждал отец. А я всем назло поступила в Крымский сельскохозяйственный институт на факультет виноградарства и виноделия. Первые полгода я дни напролет пропадала в клубе при институте, в драматическом кружке. А потом произошел несчастный случай, и я провела три месяца в больнице с сотрясением мозга.

Вскоре отца перевели на Курилы. Родители с сестренкой перебрались на остров Кунашир, позже к ним присоединилась и я. Отец устроил меня на службу в штаб пограничных войск, я стала делопроизводителем в отделении разведки. Научилась печатать на машинке, заочно окончила стенографические курсы. Однажды даже присутствовала на допросе японского агента. В «Правде» потом появилась статья «Поимка агента японской разведки Тани Акиро». Он переходил границу двенадцать раз, его никак не могли поймать. И вот наконец его поймали, я стенографировала этот допрос. Привели его в какую-то избушку, усадили на скамейку. Вошла я. Он подскочил: «Мадам, позаруста, садитесь!» «Нет, мое место за столом», — сказала я. Там стояла печатная машинка. И вот так я, можно сказать, присутствовала при поимке шпиона. (Смеется.)

У меня был двойной оклад, и мама посоветовала мне копить деньги, чтобы, когда закончится служба у отца, все-таки ехать поступать в театральное. К тому времени мне уже исполнилось 20 лет. Я все время проводила в клубе, мы ставили какие-то спектакли, я дирижировала хором, играла на аккордеоне (его потом мы с моей однокурсницей Людой Чурсиной, когда совсем нечего было есть, продали и проели). Навигация была всего четыре месяца в году, поэтому мы смотрели те фильмы, которые смогли завезти с материка. Так, «Карнавальную ночь» я смотрела раз двадцать, наверное, потом ее крутили задом наперед, чтобы как-то провести вечер. Помню, какое больше впечатление произвела на меня игра Зины Кириенко в фильме «Сорока-воровка». Крепостная актриса. Я ощутила себя крепостной: меня не пускают из этих стен, мне не дают вырваться! Если, допустим, я не поступлю — буду виновата в этом сама. А вдруг получится?! Весной я заявила, что еду поступать в театральный институт. Был скандал. Я забрала с собой маму и сестру, чтобы они в Москве хотя бы поели овощей и фруктов. Это был 1959 год.

На вступительных экзаменах в Щукинское училище Анатолий Иванович Борисов посоветовал мне на третьем туре прочесть монолог Марины Поярковой из «Поднятой целины». «Ну-ка, возвертай мое заявление обратно!» — стукнула я кулаком по столу перед самыми очами Бориса Евгеньевича Захавы (он тогда руководил училищем). Тот покраснел, почесал свою лысину и сказал: «Достаточно!» И я поняла: провалилась! Я подошла к Юрию Васильевичу Яковлеву справиться о своей приятельнице, с которой мы вместе поступали, и услышала: «Какую-то украинку Шашко приняли». Он решил, что я украинка, потому что говорила я бог знает как. Я набралась говорков со всего Советского Союза — кавказский, молдавский, украинский, русский. Я не «хговорила» даже, а «хгыварила» с такими «хг» и «ы». (Смеется.) Когда мы сдали все экзамены, ректор беседовал с каждым абитуриентом отдельно. «Элеонора Петровна, — сказал мне Захава, — вам двадцать с половиной лет, когда вы придете в театр, вам будет почти двадцать шесть — вы будете уже старая, вы никогда не сможете играть молоденьких девушек. Кого вы будете играть?» — «Я девушек никогда не играла, даже в художественной самодеятельности. Я играла belle femme, играла прекрасных женщин… А потом, я всегда буду молодой!» И он сказал: «Ну, тогда берем!» (Улыбается.)

После училища меня приняли в Театр Вахтангова, где я работаю по сей день. Нам с Людочкой Чурсиной выделили комнатку в театральном общежитии. Поначалу мне никаких ролей почти не давали, а через год я сыграла Фею в «Золушке»… В это время я познакомилась со своим будущим супругом Эрнстом Зориным, заслуженным артистом России, который потом уехал в Америку. У нас родилась дочь Антонина, я ее назвала в память о маме, так и не узнавшей о том, что я должна родить. Жить было достаточно сложно, но весело. Были надежды, были мечты. (Улыбается.)
Хотелось много работать, я ездила на пробы на «Мосфильм», на «Ленфильм», но мне постоянно говорили о несоответствии такого молоденького девичьего лица с моей фактурой. И вдруг неожиданно меня пригласили на картину Вениамина Дормана «Ошибка резидента». Сразу на пробу с Георгием Степановичем Жженовым (на роль жены Тульева). Переволновалась я жутко. И перед камерой стала по привычке громогласно, как на сцене, отвечать на реплики партнера. Георгий Степанович сразу остановил: «Так, стоп, стоп! Вень, сделай перерыв. Мы пойдем кофейку попьем». Посидели в кафе, поговорили. «Элеонора, ты чувствуешь, как ты со мной разговариваешь?» — «Нормально разговариваю». — «Вот так же нормально говори на площадке, не ори. Над тобой же микрофон висит! Я вижу, что ты непосредственная, искренняя. Давай!» В общем, мы сняли один дубль. И Георгий Степанович то ли в шутку, то ли всерьез сказал: «Так, Веня, если она сниматься не будет, я на площадку не приду». И меня утвердили. (Смеется.) О том, получилось ли, судить зрителям, это был мой дебют в кино.

На премьере «Ошибки резидента» меня увидели Краснопольский и Усков и пригласили на роль Стешки в картине «Тени исчезают в полдень». Привезли меня на съемки сцены сенокоса, партнером моим был Петр Вельяминов, которого я еще не знала. Помню, как удивилась, что невзрачный такой, среднего роста человек — в кепчонке, в кирзовых сапогах и пиджачишке каком-то — будет играть Захара Большакова. Но вдруг я обратила внимание на его глаза. Это были необыкновенные глаза! Сине-голубого цвета. Он так с хитринкой смотрел на меня… Съемки проходили в уральской деревне Саргая. Солнце яркое светило. Птички щебечут. Красота! Нас научили косить, жать, мы все это делали сами. Сцена получилась хорошая. Потом за нее меня чуть не сняли с роли. Худсовету «Мосфильма» не понравилось, что колхозница такая «перламутровая, вся бело-розовая». Владимиру Краснопольскому пришлось отстаивать меня.

На съемках, конечно, всякое бывало. Так, свадьба снималась в павильоне, а побег Стешки со свадьбы — на зимней натуре в Подмосковье. Мороз стоял градусов двадцать, а может, двадцать пять. Я выскакивала из избы в свадебном наряде — капроновые чулочки, тоненькое сатиновое платьице, фата, сапожки лайковые. Пролезаю через забор, Борис Новиков накидывает на меня полушубок, садится на облучок, и только я прикасаюсь к телеге, он трогает (спиной же ко мне сидит, не видит). И я валюсь лицом в сугроб. И так раз пять… Ноги были деревянные. Я окоченела так! А на следующий день мне играть Лауру в «Каменном госте» и петь два романса. На площадке всегда обязательно держали бутылку водки для экстренных случаев. Помню, Владимир Аркадьевич кричит реквизитору: «Валя Ивлиев! Где водка? Актрису растереть, дать внутрь, напоить чаем — согреть!» А Валя сидит, опустив голову, раскачиваясь из стороны в сторону, поднимает глаза: «Оч-чень долго сымали». Он выпил всю эту бутылку. И меня, дрожащую, привели в какую-то избушку, накрыли какими были одеялами, дали горячий чай. Лежу, трясусь. Голос садится. И вдруг подходит паренек из группы: «Элеонора Петровна, у нас водки нет, но есть портвейн. Будете?» Я сказала: «Да-а-а!» (Смеется.) Выпила я залпом этот портвейн, запила чаем и провалилась. А наутро была уже здорова, все обошлось. И спектакль прошел замечательно.

«Семнадцать мгновений весны» снимались одновременно с «Тени исчезают в полдень». Когда Татьяна Лиознова заговорила о том, что ей нужна неизвестная еще актриса и описала приблизительно мою внешность, Зиновий Гензер (ее правая рука на студии) сказал: «Есть такая». Дело в том, что после первого курса мы вместе с Людочкой Чурсиной участвовали в массовке фильма «Две жизни», на котором Зиновий Гензер работал вторым режиссером. (Это, кстати, была одна из первых картин Вячеслава Тихонова — он играл белогвардейца. Помню, как в одной массовой сцене Люда говорит: «Смотри! Тихонов идет!» Он шел, опустив голову, в шинели, в фуражке. Когда он поднял глаза — а снизу еще включили синюю подсветку, — я ахнула от такой красоты. Люда даже спросила: «Ты что, влюбилась?» — «Нет. Но уж больно хорош!» Пепельные брови, пепельные ресницы длинные, нос прямой — ну, дворянин!..) Прошло десять лет, и Зиновий меня вспомнил! Звонит мне: «Тебя приглашает на беседу Татьяна Лиознова. Если ты сыграешь этот эпизод в «Семнадцати мгновениях», тебя будет знать вся страна». Вечером на Студии Горького Татьяна Михайловна посмотрела на меня, прищурившись (а смотрела она так, что прямо в душу тебе заглядывала): «Стричься будем?» — «Будем». — «Смотри-ка, я ничего еще не предложила, а она уже согласна!» Я говорю: «За вас и в огонь, и в воду!» Ни одному режиссеру никогда в жизни я такого не говорила. Подрезали мне волосы, положили грим (меня взрослили — моя фактура позволяла играть возрастные роли), сфотографировали. Посмотрев фотографии, Татьяна Михайловна осталась довольна и назначила съемку на утро. Что за роль и что делать — говорить не стала, сказала только, что она без слов. Декорации кафе «Элефант» были построены в павильоне Студии Горького. Сцена снималась монтажно. В тот день снималась только я. У Тихонова был единственный за полгода выходной, его съемки назначили на следующий день. Я не могла себе представить, как можно сыграть эту сцену, не видя глаз партнера. «Татьяна Михайловна, вы же сами сказали, что она его любит! Любит, страдает, волнуется. Может, это последняя встреча, может, они никогда больше не увидятся. Это драма, трагедия. Мне нужна подпитка!» Время тянулось… И вдруг открывается дверь кафе «Элефант», и входит Вячеслав Васильевич! Если бы не он, я бы эту сцену не сыграла. А он не смог усидеть дома, потому что хотел увидеть, кто будет играть его жену. Я сказала: «Вячеслав Васильевич, давайте я буду смотреть в ваши глаза!» Он взял стул, сел у камеры… Минут за двадцать сняли сцену, мне выписали квитанцию за три съемочных дня, чему я была безгранично рада. На следующий день в десять утра позвонила Татьяна Михайловна: «Сейчас за тобой приедет машина — Слава не может сниматься без тебя!» Теперь я сидела у камеры и «выдавала» свои глаза. Так вот мы познакомились с Вячеславом Васильевичем. Он был необыкновенным человеком! Как-то я спросила его, помнит ли он, как помогал мне на съемках? Он сказал: «Не помню. Я помню, как ты приехала мне помочь». Он не помнил, как сам сделал добро, но помнил, как помогли ему. Потом на разных мероприятиях он часто представлял меня: «Это моя самая любимая жена!» (Смеется.) Сначала мне было как-то неловко даже, а потом я поняла, что это относится не ко мне, Элле Шашковой, а к этому образу — идеальной жены. Благодаря гению Татьяны Лиозновой, гению Таривердиева, написавшему пронзительную музыку, великому артисту Вячеславу Тихонову и немножко мне получилась сцена, которую помнят все. Конечно, жена Штирлица — самая известная моя роль. Однажды Служба внешней разведки поздравила меня с юбилеем и поблагодарила за то, что в коротком эпизоде мне удалось «передать боль от разлуки, переживание и ежедневное чувство тревоги за судьбу близкого человека, которую испытывает жена каждого разведчика».

В моем послужном списке около тридцати фильмов. После «Ошибки резидента» я сыграла в «Судьбе резидента», в «Возвращении резидента»… Но есть такое гадкое чувство человеческое, называется оно зависть. Оно всю жизнь преследовало меня, преграждало мне дорогу. Из-за него меня не сняли в заключительной ленте «Конец операции «Резидент». Хотя уже и костюм был готов, и грим. И зритель ждал встречи Тульева с женой!.. Это отвратительное человеческое качество всю жизнь преследовало меня и в театре, и в кино. В театре я всегда жила по принципу — «отыграл и ушел». Ни в каких группировках, ни в каких сплетнях и закулисных интригах я не участвовала. Мною сыграно около пятидесяти театральных ролей. Евгений Рубенович Симонов называл меня «дитя солнца», считал своим талисманом. Он всегда старался дать мне роль, но почти всегда я играла во вторых составах. В принципе второй состав — это раб. Успех и почести достаются первому составу, а второму приходится все время вкалывать. Театр — это болезнь. Мы, актеры, даже если будем одной ногой в могиле стоять, все равно будем хотеть играть! Это ведь одна из редких профессий, когда люди хотят работать. До конца своей жизни. И никуда от этого не денешься.

Со своим вторым мужем, режиссером Валентином Ивановичем Селивановым, я познакомилась на съемках фильма «Дневник Карлоса Эспинолы». Он говорил, что когда пожал мне руку, у него пробежала искра. У меня — нет. Но потом он влюбил меня в себя. Прожили мы вместе двадцать два года. Это была сумасшедшая любовь! Это был «Амок» по Цвейгу. Я знала, когда он входит в дверь подъезда, знала, что с ним происходит где-то, чувствовала, что с ним может произойти. На грани фола. Мы проросли друг в друга. Хотя это было все трудно и сложно. Судьба в кино у Валентина не складывалась (он снял два фильма — «Большое космическое путешествие» и «Дневник…»). Он много работал, много писал, но сценарии его не принимались. В 90-е годы он создал свою кинокорпорацию, к нему приезжали из разных стран Европы, тогда на Западе появился интерес к нашему кино. Но так получилось, что роковую роль в нашей жизни сыграл один театральный режиссер. Он взял у мужа в долг крупную сумму денег и не вернул их. Мы остались нищими. Мой муж заболел. Сердце его не выдержало…

Я не испытываю чувства мести и стараюсь не причинять никому зла. Могу, конечно, вспылить, могу наговорить сгоряча, но потом остыть, извиниться. Бывают, конечно, как у всех людей, срывы.

Я очень люблю свою дочь Антонину, ее мужа Максима. Люблю своих внуков Давида и Георгия. Когда я слышу, как малой говорит: «Бабушка, я по тебе очень соскучился», то это дорогого стоит. Они мне помогают в моем одиночестве.

О себе сейчас могу сказать, что я бодра, полна сил, выгляжу прилично. Никакого приближения старости я не чувствую. У меня был довольно большой перерыв без кино (я лет пятнадцать не снималась), но в 2002 году меня вспомнили — спасибо за это! — и стали предлагать роли («Возвращение Мухтара», «Знаки любви», «Утесов. Песня длиною в жизнь», «Закон и порядок», «Грехи наши», «Гламур» и др.). А мое долгосидение в театре позволило мне взяться за ум и создать концертную программу — у меня есть сольный концерт. И вообще, я по жизни оптимист. Даже если я страдаю, мучаюсь, потом справляюсь с собой. Направляю себя: надо жить! Как оптимист я верю в то, что обязательно что-то хорошее произойдет, что будет работа, что будет все в порядке в личной жизни. Все будет хорошо! Жизнь прекрасна и изумительна!»
kino-park.su