Эля Талыпова. Сибирские рассказы

(из цикла «Геология как образ жизни»)

Выстрел

Эта история началась еще в начале июня, когда мы только собирались в поле. Еще не сошел снег в тайге, и только-только вскрылась Чара и несла сейчас свои мутные весенние воды между ледяными берегами. Но солнце уже было по летнему горячем, ветер потеплел, а склоны сопок и Кодарского хребта окрасились сиреневой дымкой цветущего багульника.

Но в самом Поселке не было романтической красоты и не пахло цветами. Зимой в Поселке не вывозится мусор и все долгие морозные месяцы он накапливается на помойках. Весной помойки, естественно, начинают таять и тают долго, пока мусор не дойдет до транспортабельного состояния. После этого его вывозят. Процесс растягивается на месяц-полтора и на протяжении этого времени на мусорках обнажается вся подспудная и неприглядная жизнь северного поселка. Зима также берет дань в виде павших от холода и голода собак и кошек, и это печально, потому что местное собачье племя удивительно симпатично, а кошек вообще очень мало.

Но сейчас речь пойдет о другом, а именно – об эпизоде из моего первого полевого сезона. Не буду даже пытаться рассказать о своих чувствах перед выездом на базу партии: так не терпелось мне побыстрее начать свой первый полевой сезон! Я попала в поисково-съемочную партию, и это было именно то, что мне хотелось. Несколько дней, оставшихся до выезда, я просидела в камералке над срочной работой и смотрела, как собирается другая партия. На полу высилась гора из ящиков, коробок и мешков: что-то уносилось, что-то приносилось. Геологи и техники носились красные, возбужденные и почему-то злые.

Один из геологов между делом вынул из недр рюкзака кобуру, достал из него пистолет и зарядил его маленькими блестящими пулями. Оружие мне очень понравилось: небольшое, матово-черное, с рифленой рукояткой.

Я поинтересовалась, для чего ему пистолет и он пояснил, что «для подачи звуковых сигналов». Мне тоже захотелось иметь такой же. На другой день я с утра пошла в спецотдел оформить разрешение на оружие, не особо надеясь на успех.

Начальник отдела, старый кэгэбэшник, только кивнул, прочитав мое заявление, и велел зайти через два дня.

А еще через день мы погрузили продукты и вещи на вездеход. На мне была новенькая геологическая роба, подогнанная по размеру и болотные сапоги. Перед самым отъездом я забежала в спецотдел и получила пистолет. Это был еще тот экземпляр! Выпуск 1914 года, с намеренно сбитой мушкой, но блестевший, как новенький, в коричневой кожаной кобуре. Он лег на мою ладонь приятной тяжестью и я пристегнула его к поясу. А когда выбежала из конторы, кучка бичей, прохлаждавшихся перед конторой, удивленно присвистнула, взглянув на мой пояс. Я была довольна произведенным эффектом и вскочила в вездеход, уже жужжавший включенным мотором, и мы поехали!

Путь до Реки был более или менее сносным, а первые семь километров мы и вовсе ехали по хорошей дороге, вымощенной гравием и проложенной до оленеводческого поселка Чина. Дальше шли бесконечные болота, еще не успевшие полностью протаять и потому опять же вполне проходимые. Вездеход нырял между гигантскими кочками, разбрызгивая бурую жижу, с ревом взлетал на возвышение и опять нырял. Но тем не менее, мы уверенно продвигались вперед, а наши геологи и рабочие, сидевшие рядом, по-моему, даже не замечали нашего странного продвижения.

Начальник партии, горные мастера и один геолог уже были на участке, подготавливая базу к летним работам и обеспечивая эксплуатацию угольного месторождения. Мы, трое геологов, техник-геолог и несколько работяг, выезжали только сейчас, к началу полевого сезона.

Я была в эйфории от выезда в поле, летнего тепла после долгой зимы, какого-то нового облика знакомых геологов и вообще полна ожидания счастья. Какого именно – не имела понятия.

Через два часа мы подъехали к Реке и остановились. Соскочили с вездехода, чтоб размять затекшее тело и заодно всмотреться в весеннюю тайгу, вдохнуть прохладный речной воздух. Река буйствовала даже здесь, на широком перекате: вода была мутноватой, несла на себе куски льда, отколовшихся от береговых наледей. Остатки этих наледей еще окаймляли широкой полосой речные берега, лед имел чудесный синевато-бирюзовый цвет, а мощность его просто поражала. Но здесь, на броде, наледь уже была растоптана гусеницами мощных вездеходов, лед раскрошился и стаял.

Я смотрела на воду и мне не верилось, что мы сейчас двинемся в этот поток и сумеем благополучно выбраться. Что-то спрашивать у геологов и высказывать свои опасения мне не хотелось: зачем показывать трусость, если другие, а главное водитель, безмятежно спокойны! Я села в вездеход с слегка бьющимся сердцем и решила, что если даже мне суждено погибнуть в этой реке, в цвете своих двадцати с небольшим лет, ей-богу, это будет прекрасная смерть! И даже представила, как будут это обсуждать и печалиться мои однокурсники, а кое-кто (кто не сумел оценить меня в свое время по достоинству), даже заплачет! Правда, маму очень жаль…Предаваясь таким грустно-сладким мечтам, я плыла на вездеходе через бурные апсатские воды и даже не заметила, как мы оказались на другой стороне.

Дальше дорога пролегала по апсатской долине, заросшей густой лиственничной тайгой. Мы пересекали долину по нижней части русла речки Быйики, притоку Апсата, на которой, собственно, и была расположена база партии. Русло уже освободилось ото льда и вездеход оглушительно гремел по гальке и валунам. Через час мы подъехали вплотную к подножию Кодарского хребта, оставив позади широкую речную долину. Тут-то и начиналась самая трудная часть пути.

Речка Быйики не была ни широкой, ни глубокой. При ширине 20-25 м, глубина ее достигала пояса. Но текла она в каньоне с крутейшими берегами и знаменита была своим неукротимым нравом, стремительностью потока, многоголосым рокотом. А главное – способностью моментально вспухать и мутить свои воды даже при небольших дождях, пролившихся где-то далеко в верховьях.

Зимой она покрывалась толстенной наледью, достигавшей мощности в несколько метров в узких, скалистых местах, где летом бушевали водопады. Сейчас наледь протаяла только посередине, там, где ее прорезал поток. Порой воды вовсе не было видно, речка только угадывалась по глухому рокоту, доносившемуся как будто из-под земли.

Дорога теперь пролегала по правому склону, врезанная в толщу темных песчаников. Узкая и неровная, она производила впечатление ненадежности и внушала тревогу. С левой стороны, внизу, под крутым залесенным склоном, виднелась белое ото льда русло, а справа над дорогой нависали громады скал.

Там, где скалы подходили к руслу сплошным непроходимым массивом, дорога либо взбиралась еще выше по склону, либо спускалась к руслу, и мы ехали по ненадежному, рыхлому телу наледи, втиснутой в неширокий проход между скалами и протаявшей на несколько сантиметров. В таких местах река текла по гладкому ледяному корыту со скоростью курьерского поезда, чтобы где-то ниже опять нырнуть вниз, к родному руслу и камням.

Я никогда еще не видела ни весенней тайги, ни вскрытия горной реки, ни таких жутких дорог и испытывала сейчас смешанное чувство страха, изумления, растерянности и восторга. А ведь это было только начало!

Была уже вторая половина дня, когды мы подъехали к базе партии, расположенной на высокой террасе реки. Вездеход в последний раз взревел, взбираясь по крутой дороге, и мы оказались на территории базы. Она представляла собой скопление нескольких бревенчатых домиков, отделенных друг от друга неряшливой дорогой, оставленной гусеницами вездеходов и тракторов. Невдалеке, за крайним домом, тарахтел дизель, крытый шифером от непогоды. Около одного из домиков лежало несколько оленей, привязанных к бревну. Возле них сидели две лайки, никак не отреагировавшие на наше появление, и только навостривших уши. Из железных труб поднимались дымки.

Мы спрыгнули с вездехода на влажную землю, покрытую мхом. Внезапная тишина и ощущение твердой земли кружили голову, мы оглядывались и разминали затекшие ноги.

Над поселком, расположенном в устье бокового притока Быйики, поднимались ввысь крутые залесенные склоны Кодарского хребта, увенчанные наверху острыми пиками с остатками снега. Лес был еще прозрачным и зелень только намечалась набухшими почками.

Вначале никого не было видно, но через минуту из длинного строения, похожего на барак, показались несколько человек. Впереди шла небольшого роста женщина, в синем халатике, повязанная платком. Ее миловидное личико улыбалось. Как потом оказалось, это была повариха Шура, работавшая здесь вместе со своим мужем-проходчиком. Сзади шли мужчины в одинаковых геологических костюмах. Тут были начальник партии, геолог и рабочие, которые тут же начали разгружать продукты и снаряжение из вездехода.

После приветственных возгласов, вручения писем и знакомства нас пригласили в тот самый продолговатый дом, оказавшийся столовой. Внутри помещение было просторным, чистым, с несколькими столами, крытыми клеенкой. В углу расположилась большая железная печь, обложенная кирпичами, а вдоль стен – баки с водой. Шура подала нам обед, и только тут я поняла, как прогодалась и устала.

Не буду подробно рассказывать, как я осваивалась на новом месте. Все было ново, интересно, часто непонятно. Рядом с домиками возник палаточный лагерь геологов, так как оказалось, что численность партии этой весной резко возросла, фронт работ был увеличен, а новые домики пока не строили. Но меня это не огорчало: дни стояли теплые, комариное время еще не настало, а работяги сколотили для меня прекрасную мебель из свежей лиственницы: нары, стол, стул, и даже полы. Поставили в углу небольшую железную печку – результат труда местного партийного умельца. Печка эта выручала в холодные весенние вечера, когда надо было раздеться, чтобы залезть в спальный мешок. Вскоре к нам в партию прислали еще одну девушку. Звали ее Валя, была она техником, я ее поселила у себя, мы сразу подружились и жить стало веселее.

После ознакомительных маршрутов, в которые мы, геологи, походили вместе, начались обычные поисковые маршруты. Мне в пару достался молодой и невероятно ленивый парень, который, по-моему, косил от армии, уехав после десятилетки в таежную глухомань. Был он, слава богу, молчалив, таскал рюкзак с образцами и норовил уснуть на каждой точке. Заинтересованность он проявлял лишь тогда, когда подходило время обеда.

Свой наган я таскала в рюкзаке. Пару дней в начале сезона я пыталась с ним поиграться, пристрелиться и вообще понять, на что он годен. Но мушка была сбита, пули летели неизвестно куда, и я решила от греха подальше спрятать его на самое дно рюкзака.

Так прошел месяц; уже основательно подтаяли наледи, листвянки покрылись нежной хвоей и появились комары. Вообще появление «гнуса» в начале лета – это целое событие, т. к. он, гнус, в корне меняет течение жизни как животных, так и людей в тайге, меняет настроение и даже характер человека. Даже самые болтливые становятся молчаливыми, а уравновешенные – злыми и дикими. Мне рассказывали об одном геологе, который бросался на комаров с топором – крыша поехала от отчаяния!

Отныне чуть ли не половина физических и эмоциональных сил уходит на защиту и борьбу с гнусом. Навешиваются пологи на дверные проемы, заделываются щели в палатках (а мы свою снизу замазали глиной ), на голову одевается чудовищный черный накомарник, а руки каждые полчаса намазываются вонючей мазью. Особенно тяжелы первые дни, потом как-то привыкаешь.

На ночь я комаров, присевших с внутренней стороны на полотнище палатки, выжигала свечкой, т. к. даже один оставшийся комарик умудрялся за ночь обкусать физиономию.

А каково в маршруте! Лезешь вверх, задыхаясь от духоты плотного костюма и накомарника, и при каждом шаге из мха под ногами вылетает серое облако потревоженных кровососов и бросается в лицо, то бишь, в накомарник. Спокойно работать на обнажении практически невозможно, стараешься быстренько отбить образец, измерить элемент залегания – и вперед! Лишь когда выбираешься на водораздел, на свежий ветер, мучители отстают и можно спокойно писать, рисовать карту, перебирать образцы. Потому я и старалась большую часть маршрута проводить по водоразделам, заодно наслаждаясь красотой панорамы Кодара.

Ниже базы партии, считай в пойме Быйики, расположились в двух палатках наши каюры-якуты: Володя, помоложе, и Николай, постарше, лет под шестьдесят. Начальник партии нанял их с двумя связками оленей для перевозки имущества, когда мы, геологи, начнем работать выкидными лагерями. Были каюры по отдельности ребята неплохие, приветливые и веселые, учили геологов и работяг тонкостям таежной жизни, а также умению обращаться с оружием, благо того оружия у них было немало, и нарезного, и дробовиков. Почему? Да потому, что в своих таежных поселках они были охотниками.

Круглые сутки возле их палаток горели костры, закиданные ягелем для густого дыма, а вокруг стояли и лежали олени, спасаясь от гнуса.

Но еще в начале сезона как-то ночью мы проснулись от близкой винтовочной стрельбы, доносившейся со стороны их палаток, а утром узнали, что каюры выясняли между собой отношения, однако. А где-то через неделю я имела возможность сама наблюдать сверху, как они, по-видимому, продолжая выяснять недовыясненное, опять перестреливались из винтовок, петляя и делая короткие перебежки между листвянками и зарослями кедрового стланника. Начальника партии тогда на базе не было, а геологи не сочли нужным вмешаться, и, наверное, правильно сделали – со временем конфликт их поутих, а к середине сезона их уже видели в обнимку после крупной попойки в бараке у работяг по поводу то ли Дня химика, то ли авиации.

Вот так и текла наша геологическая жизнь.

В конце июля я начала задавать и документировать канавы на уголь, и в одной из них выскочил крупный пласт очень хорошего блестящего угля. Хорошей новостью я, естественно, поделилась с нашими и старший геолог поручил Виктору, тоже молодому специалисту, но уже с годовалым стажем, сходить со мной, подумать вместе, как дальше тянуть этот пласт. А был этот Виктор заядлым охотником, не расставался с двустволкой даже в самых дальних маршрутах. Но в тот день не взял ее, так как мы планировали отобрать много проб.

После продолжительного подхода вдоль русла Быйики, мы начали подниматься по неглубокому уютному распадку, скорее даже безлесному оврагу на склоне горы, заваленному в русле мелким курумником, по дороге оформляя обычный маршрут. День был очень хорош, солнечный и ветреный, комарье почти не досаждало.

Ближе к обеду, когда мы почти поднялись на водораздел, я присела на камень, чтобы записать наблюдения, а Виктор, вдоволь намахавшись молотком, задумчиво курил, теребя бороду.

И тут какой-то негромкий звук привлек наше внимание: мы оглянулись назад.

Боже мой! Буквально в метрах пятидесяти, по нашим следам медленно поднимался снежный баран! Это было небольшое, по-видимому, молодое животное, с желтовато-белой густой шерстью, тонкими ногами и спирально закрученными рогами. Огромные темные глаза, аккуратно вырезанные уши, вытянутая мордочка – все выражало удивление и любопытство. Он делал несколько шагов, останавливался и смотрел на нас с таким изумлением, как будто не верил глазам своим: он явно никогда не видел людей. Баран лишь отдаленно напоминал домашнего грузного и неопрятного барана, может быть настолько, насколько балерина на сцене напоминает обычную домохозяйку, идущую по улице с авоськами (да простят мне женщины!). В общем, я нашла его просто прелестным.

Но Виктор был другого мнения. Он видел перед собой лишь свежее мясо на четырех стройных ножках и издал горестный стон, по-видимому, вспомнив о своем ружье. Потом присел и начал тыкать мне в бок, требуя пистолет.

Я отдала ему пистолет и продолжала сидеть и смотреть на архара, приблизившегося уже метров на сорок. Виктор медленно поднялся, прицелился, выстрелил. Пуля ударилась в камни где-то перед животным, архар прыгнул в сторону и остановился, глаза его стали совсем круглыми от удивления. Виктор выстрелил еще – и опять промах. И опять архар отпрыгнул, но не убежал.

А на третий раз случилась осечка: Виктор нажимал и нажимал на курок, но выстрела не было! И Виктор решил провернуть барабан на другую пулю, но в пылу «сраженья» начисто забыл о моем существовании – иначе чем объяснить то, что он направил дуло прямо на меня! Я подняла руку, хотела сказать ему: «убери от меня пистолет!» , но не успела – грянул выстрел.

Я сразу поняла, что он в меня попал: тело мое как-то нехорошо дернулось, я сразу перестала слышать, оглушенная близким выстрелом. Когда я глянула вниз, на брюки, то увидела рассыпанный на них белый порошок, а самое главное-три аккуратные дырочки на сером материале! И, видимо с перепугу, мне даже показалось, что я умираю.

Виктор, как вы можете догадываться, моментально забыл о своей увлекательной охоте, повалился на колени и все теребил меня, задавая бессмысленные вопросы.

А я сидела, прислушиваясь к себе и не понимала, почему мне не больно и ниоткуда не хлещет кровь. Только через пару минут, более или менее придя в себя, мы начали разбираться в том, что произошло. Я сидела, согнув правую ногу в колене и брюки внизу, около бедра, естественно, образовали складки. Мы решили, что пуля пробила эти складки и ушла в камни, не задев ноги. Но дело было не в этом.

Еще через некоторое время, когда Виктор разложил костер и спешно готовил чай, я обратила внимание, что из футляра для компаса, который я всегда носила спереди на поясе, торчат какие-железки. Открыв футляр, я ахнула: компас был разбит вдребезги, а круглый металлический корпус пробит збоку; сам футляр продырявлен в нижнем углу и из этой дыры торчали все внутренности компаса, включая стрелку! Вот почему меня дернуло – пуля все-таки сделала свою работу.

Это новое открытие опять повергло нас в некоторое шоковое состояние и мы обсуждали все это еще некоторое время. Виктор был бледен, беспрерывно закуривал дрожащими руками и уже я его успокаивала, уверяя, что ничего страшного не произошло, и что у меня бдительный ангел-хранитель.

А что же наш архар? Это удивительное животное явно не подозревало о разыгравшейся по его вине драме и спокойно паслось просто рядом с нами, как обыкновенный домашний баран, потихоньку удаляясь вверх по склону, пока не перевалило через водороздел и не скрылось из виду.

И мы тоже занялись своей работой, как говорится, делу время, а «потехе» час…

История почти закончена, остался маленький эпизод. Когда вечером того злополучного дня я решила помыться в нашей партийной баньке, то обнаружила на внутренней стороне бедра довольно-таки болезненный синяк: небольшое круглое багровое пятнышко, окруженное синим ореолом. Это невероятное открытие в очередной раз повергло меня в транс: значит пуля-то не сразу ушла в камни, а все-таки боднула меня на прощание!

Или погладила?

Переправа

Тайга шумела уже третий день. Сильный ветер проносился над верхушками деревьев, резво отрывая сухие листья и хвою и швыряя их потом в русло небогатого водой ручья, стиснутого валунником.

Но внизу, над увядшей травой, было относительно тихо, и две палатки, затерянные среди коричневых и серых стволов, почти не колыхались.

Был конец октября, по местному календарю – поздняя осень, и вот-вот должен был лечь снег, но погодка еще баловала. Еще сверкали великолепным осенним нарядом склоны Кодарского хребта, а по ночам тайгу оглашали изюбры.

Между палатками тлел костерок, пуская в небо дрожащее кружево дыма, а рядом в траве шуршала мышь, пытаясь забраться в жестяную банку с остатками жира.

За самодельным столом, крытым чертежной доской, сидели парень и девушка, одетые в одинаковые брезентовые штормовки, вылинявшие до белизны.

Перед ними лежала топооснова с геологическими контурами и пунктирами маршрутов. Девушка что-то доказывала своему собеседнику, а тот задумчиво теребил темную, непомерно отросшую бороду.

Юля и Виктор уже две недели ждали борт – работа их была закончена. Месяц тому назад улетели на вертолете их студенты. Когда ребята грузили свой багаж, Виктор перекрикивался с пилотами, пытаясь им втолковать, когда прилететь за ними. Потом, махнув рукой, писал записки своим начальникам, всем подряд, на всякий случай. Но, как видно, какое-то звено все-таки не сработало.

И вот сидят они в каких-нибудь тридцати километрах от Поселка, прислушиваясь к шуму ветра, печальному шороху падающих листьев, надеясь услышать среди таежных звуков рокот приближающегося борта.

Но пока все напрасно.

Виктор мрачен. Он то и дело крутит бороду и, экономно затушив и спрятав в карман окурок беломорины, в сотый раз вытаскивает на свет божий порядком обтрепанные листы геологической карты, результат их с Юлей четырехмесячного труда…

Драгоценная полевая карта, о тебе можно сложить поэму!

Ты не просто лист разукрашенной топоосновы с линиями и пунктирами, ты полновесный кусок жизни геолога!

Каждый пунктир – это путь, проложенный через мутные потоки с бешеным нравом, по крутым курумникам, кочкарным болотам и марям, по медвежьим тропам со свежими следами…

Каждая точка – это короткий привал под скальным выходом, напряженная работа мысли, преодоление сомнений, удовлетворение от разгаданной тайны, густое облако комаров над головой, попадающих в историю при захлопывании полевой книжки…

Полевую карту можно рассматривать часами, разгадывая ее как ребус, вспоминая переходы, потери и находки, умопомрачительные по красоте пейзажи, скромные обеды на водоразделах и студента-лоботряса, мнящего себя в турпоходе…

Вот и Виктор не может устоять перед соблазном еще и еще раз обвести любовным взглядом жирные черточки новых угольных пластов, отрисованных ими, разноцветные кружочки проявлений металлов и прочего драгоценного природного добра, найденного и зафиксированного на нескольких листах карты.

Юля в это время задумчиво перебирает пробные мешочки с остатками крупы в кухонной палатке, останавливает выбор на гречке и с решительным видом опрокидывает мешочек над кастрюлей.

Но в лице ее не видно грусти – ведь рядом на столе сверкает чешуей крупный хариус, выловленный на спиннинг сегодня утром. В километре от них течет Река, богатая отъевшейся за лето рыбой.

После ужина Юля уговорила Виктора сходить за брусникой.

Они бродили по тайге, натыкаясь на болотца, заросшие голубикой, продирались через частокол лиственничного сухостоя и сопровождаемые криком соек вышли к Реке, главному препятствию на их дороге домой.

Это была обычная в тех краях река, шириной метров сорок-пятьдесят, быстрая и глубокая, с порогами, перекатами, чуть обмелевшая по сравнению с тем, какая она была летом, но еще полная неудержимой силы и буйства.

Берега ее густо поросли тальником. Отыскав пологий песчаный берег, ребята присели отдохнуть.

Потом Юля собирала бруснику, а Виктор о чем-то сосредоточенно думал.

Юлька, – позвал он ее, – подойди, послушай, что я тебе скажу! Этот вертолет, похоже, мы будем ждать до второго пришествия, а осень вот-вот кончится и нас попросту накроет снегом, что делать будем, а?

Юля пожала плечами. Она свято верила, что с ними никогда ничего плохого не случится.

За лето они пережили много всякого: и ливни, и снегопады, и ураганные ветра. Порой возвращались в лагерь в темноте, два раза вспугивали на тропе медведя, оставались без продуктов. У них не было рации, а связь с базой партии осуществлял каюр Володя, время от времени подвозивший им продукты на оленях. Но ничто не могло умерить юношеского пыла, с которым они делали порученную работу или поколебать их уверенность в важности этого дела.

– В общем, строим завтра плот и перебираемся на тот берег. А там – день пути – и мы дома! – закончил разговор повеселевший Витя.

– Постой, тут ниже по течению, в километрах трех, есть брод, я летом переходила со студентом, – напомнила Юля, – зачем нам плот?

– Да, переходила,– с усмешкой сказал Виктор, – и чуть не утонула…

Юля промолчала. Да, такой факт, как говорится, имел место, так это был сущий пустяк: ее протащило всего-то метров пять и она быстро встала, уцепившись за валун. А студент растрезвонил всей партии, и в самых мрачных красках…

Солнце уже село, тайга погружалась в сумерки, на потемневшем небе проявился ясный лик полной луны. Ребята быстрым шагом вернулись в лагерь.

Назавтра рано утром они пошли к Реке. За ночь ветер утих, земля отвердела, на траве лежал иней. Сонная тайга была молчалива. В наступившей тишине рокот Реки казался особенно грозным и ворчливым, как-будто она хотела их о чем-то предупредить…

Ребята вышли ко вчерашнему месту: песчаная коса была удобна для строительства.

Заготовка древесины для плота не представляла особенного труда: тонкие, сухие стволы листвянок легко, с чавканьем выдергивались из болотистой почвы. Юля оттаскивала их на берег. Маленьким топориком обрубала острые ветви и концы. Виктор выбирал подходящие стволы, потом, сложив в ряд, скреплял прочной веревкой, тихо ругаясь от вонзавшихся заноз.

Часа через два плот был готов и Виктор захотел его опробовать. Привязав плот крепким фалом к стволу толстой лиственницы, он столкнул его в воду и вскочил на него. Фал натянулся, плот как-то некрасиво, боком ушел под воду сантиметров на двадцать, и Виктор был вынужден спрыгнуть. Вторая попытка спустить плот на воду тоже ничего не дала: он был негоден.

Второй плот они строили после передышки возле костра. Солнце уже нагрело землю, согнав иней с желтой травы и мха. Сняв болотные сапоги и штормовки, они молча пили горячий чай с сушеной рыбой, переживали неудачу.

Потом опять пошли на сухостой, но на этот раз выбирали сухие березовые и осиновые стволы. Подпиливая у основания, валили наземь, оттаскивали на берег. Толстые сучья были как железо, и Юля с трудом успевала обрубать их своим топориком.

Только к вечеру плот был готов, успешно опробован на воде и лежал теперь на косе темным квадратом, вобрав в себя их надежды на скорый конец скитаний.

Усталым шагом они вернулись к своим палаткам. Посмотрели на свежие медвежьи следы на тропе, погнали прочь обнаглевшую мышь, сидевшую на столе с карандашом в зубах, согрели ужин.

Потом был непривычно тихий, холодный вечер, палатка, освещенная парой свечей, две кружки с чаем, приправленным брусникой и нескончаемые разговоры о геологии района, в которых непосвященный не понял бы и слова.

Но непосвященных рядом не было, а слышали их лишь сонные бурундуки и бесчисленное племя полевок, уносящих последние граммы риса и крупы.

Зарывшись в недра спальников, грея руки горячими кружками, они чутко прислушивались к шорохам за тонкой тканью своего жилища, а рядом лежала заряженная двустволка, уставясь пустыми глазницами на вход…

Утром в мире опять все изменилось: дул резкий ветер и с неба сыпалась редкая снежная крупа. Окружающие долину крутые склоны скрылись в белой мгле, тропы тоже побелели, в воздухе тысячами игл носилась осыпающаяся хвоя. Воздух врывался в ноздри пронзительной свежестью снега. От вчерашней умиротворенности природы и тихой красоты не осталось и следа – сибирская тайга напоминала о своем происхождении.

Наскоро перекусив и попив чаю из термоса, Юля и Виктор быстро собрались: два туго набитых рюкзака, ружье и тубус с картами, притороченный сверху на рюкзак Вити. Все остальное имущество они оставляли здесь, в палатках, надеясь забрать ближайшим бортом.

Молчаливые и собранные, они шли по знакомой тропе легким шагом, полностью доверившись судьбе. По дороге Виктор срубил два длинных шеста, которыми они должны были управлять плотом.

Река встретила их глухим рокотом, по ее темной воде плыла мелкая шуга.

Вдвоем они столкнули плот в воду, едва успели вскочить на него сами и их тут же подхватил мощный поток.

Юля встала впереди с шестом в руке, Виктор – сзади. Колени их были согнуты и напряжены, плот колыхался под ними, а вокруг плескался, ревел и хохотал поток, как будто обрадованный возможности покатать их на своем горбу.

Река должна была, по их расчетам, прибить их к противоположному берегу на своем изгибе, но изгиб этот они проскочили меньше, чем через минуту своего стремительного движения, а берег не приблизился.

Река стала уже, течение еще сильнее, берега круче, с глинистыми обрывами.

Юля не чувствовала страха, весь мир исчез и осталось только это: колышущийся под ногами плот, ледяные брызги, рев воды и огромное напряжение ума и тела. Юля вдруг вспомнила: вот так в школьные годы она спускалась с горы на лыжах! И воспоминание ее приободрило настолько, что она попыталась оттолкнуться шестом с левой стороны, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к желанному правому берегу. Но река здесь была глубока, шест не достал до дна и его завернуло под плот, а Юля чуть не слетела в воду.

– Нам хана!– вдруг закричал сзади ее бесстрашный геолог, но Юля молчала, стиснув зубы.

Впереди река расширялась, начинались перекаты. Из воды торчали белые лбы валунов, окруженные ореолом брызг. Здесь река делилась на два потока: левый, широкий и помельче, уходил на перекаты; правый, узкий и глубокий, устремлялся к правому берегу.

Им повезло: они попали в правый поток. Молча, уже не пытаясь управлять плотом, они плыли, озирая прыгающий в глазах пейзаж и ни о чем не думали: мысли уступили место обостренному вниманию и готовности использовать любой шанс для спасения.

Через полминуты впереди показалось упавшее с правого берега огромное дерево и верхушка его с мощными ветвями окуналась в воду.

(Эта листвянка, лежащая в воде, много раз снилась потом Юле в снах: снова и снова она хваталась за ее ветви, балансируя на грани бытия…)

Плот со всего маху ударился о верхушку дерева и сразу ушел под воду. Юля окунулась тоже, не чувствуя ногами дна. Ледяная вода тут же проникла под одежду и девушка, неожиданно для себя, крикнула: «мама!», пытаясь схватиться за мокрые ветки, но они выскальзывали из ладоней.

Виктор оказался ближе к берегу, он успел ухватиться правой рукой за толстую ветку, а левой поймал Юлю за капюшон штормовки.

Потом они бежали по длинной песчаной косе к лесу, а крепкий ветер швырял им в лицо пригоршни сухого снега.

Юля после не могла в подробностях вспомнить, как они добежали до зарослей, собирали хворост, разжигали огромный костер, стаскивали с себя мокрую одежду, переодевались в сухое. Рюкзаки не успели промокнуть, а главное – не пострадал тубус.

Потом был горячий чай, блаженное чувство тепла и безопасности. На шум Реки за спиной они уже не обращали внимания, она была для них пройденным этапом.

Часа через два, высушив и одев брезентовые робы и сапоги, они двинулись на юг, в сторону Поселка. Когда они шли по тропе, Виктор обернулся, испытующе заглянул Юле в глаза, пытаясь узнать, в каком она настроении. В ответ она показала ему язык, и они весело рассмеялись. И так, смеясь и громко переговариваясь, они прошли через заросли, росшие по берегу Реки, и ступили в Чарские болота.

Снег к тому времени прекратился, выглянуло солнце, осветив края тяжелых серо-синих снеговых туч и уходящий к горизонту пейзаж желтовато-бурого кочкарного болота с торчащим сухостоем. И на фоне этого пейзажа еще долго можно было видеть высокую крепкую фигуру мужчины с огромным рюкзаком за спиной, а за ним тонкую, на вид совсем хрупкую фигуру девушки, осторожно, след в след ступающую за своим спутником.

Эля Талыпова

Автор по профессии геолог. Живет в Башкирии, куда вернулась после многолетних странствий по СНГ. Уже на пенсии, но летом работает по специальности в Оренбургской области. Публиковала рассказы в российской периодике.